«Самосожжение» Валерия Косолапова

Если бы Валерий Косолапов на одну ночь не стал праведником, мы бы еще долго не узнали поэму Евтушенко «Бабий Яр». Косолапов был тогда редактором «Литературной газеты», которая 19 сентября 1961 г. опубликовала эту поэму.

Сам Евтушенко признавал, что эти стихи было легче написать, чем в ту пору напечатать. История написания связана с тем, что молодой поэт познакомился с молодым писателем Анатолием Кузнецовым, который и рассказал Евтушенко о Бабьем Яре. Евтушенко попросил Кузнецова отвести его к оврагу и был потрясен увиденным.

«Я знал, что никакого памятника там нет, но я ожидал увидеть какой-то памятный знак или какое-то ухоженное место. И вдруг я увидел самую обыкновенную свалку, которая была превращена в такой сэндвич дурнопахнущего мусора. И это на том месте, где в земле лежали десятки тысяч ни в чем не повинных людей, детей, стариков, женщин. На наших глазах подъезжали грузовики и сваливали на то место, где лежали эти жертвы, все новые и новые кучи мусора», – рассказывал Евтушенко.

Он спросил Кузнецова, почему вокруг этого места подлый заговор молчания. Кузнецов ответил: потому что процентов семьдесят людей, участвовавших в этих зверствах по уничтожению невинных евреев, были украинскими полицаями, которые сотрудничали с фашистами.

Евтушенко был просто потрясен, как он говорил, так «устыжен» увиденным, что за одну ночь сочинил свою поэму. Утром его навестили несколько поэтов во главе с Коротичем, и он читал им новые стихи, потом еще звонил некоторым… Кто-то «стукнул» киевским властям, и концерт Евтушенко хотели отменить. Но он пригрозил скандалом, и в тот вечер поэма «Бабий Яр» впервые прозвучала в зале.

«Была там минута молчания, мне казалось, это молчание было бесконечным. Там маленькая старушка вышла из зала, прихрамывая, опираясь на палочку, прошла медленно по сцене ко мне. Она сказала, что она была в Бабьем Яру, она была одной из немногих, кому удалось выползти сквозь мертвые тела. Она поклонилась мне земным поклоном и поцеловала мне руку. Мне никогда в жизни никто руку не целовал», – вспоминал Евтушенко.

Потом Евтушенко пошел в «Литературную газету». Ее pедактором был Валерий Косолапов, сменивший на этом посту Твардовского. Косолапов слыл порядочным и либеральным человеком, – естественно, в известных пределах. Его партбилет был с ним, а иначе он никогда бы не оказался в кресле главреда. Косолапов прочел стихи прямо при Евтушенко и сразу сказал, что стихи очень сильные и нужные.

– Что мы с ними будем делать? – размышлял Косолапов вслух.

– Как что? – сделал вид, что не понял, Евтушенко. – Печатать.

Он прекрасно знал, что когда говорили «сильные стихи», то сразу прибавляли: «но печатать их сейчас нельзя». Но Косолапов посмотрел на Евтушенко грустно и даже с некоторой нежностью. Словно это было не его решение.

– Да.

«Он размышлял и потом сказал: „Hу, придется вам подождать, посидеть в коридорчике. Мне жену придется вызывать“. Я спросил, зачем это жену надо вызывать? Он говорит: „Это должно быть семейное решение“. Я удивился – почему семейное? А он мне: „Hу как же, меня же уволят с этого поста, когда это будет напечатано. Я должен с ней посоветоваться. Идите, ждите. А пока мы в набор направим“».

Косолапов знал, что его уволят. И это означало не просто потерю работы. Это означало потерю статуса, выпадениe из номенклатуры.

Евтушенко сидел в коридоре и ждал. Ожидание затягивалось, и это было невыносимо. Стихотворение моментально разошлось по редакции и типографии. К нему подходили рабочие типографии, поздравляли, жали руку. Пришел старичок-наборщик. «Принес мне чекушечку водки початую и соленый огурец с куском черняшки. Старичок этот сказал: „Держись, ты держись, напечатают, вот ты увидишь“».

А потом приехала жена Косолапова и заперлась с ним в его кабинете почти на час. Эта крупная женщина на фронте была санитаркой, многих вынесла на своих плечах с поля боя. И вот эта гренадерша выходит и подходит к Евтушенко. «Я бы не сказал, что она плакала, но немножечко глаза у нее были на мокром месте. Смотрит на меня изучающе и улыбается. И говорит: „Hе беспокойтесь, Женя, мы решили быть уволенными“». Это был почти героический поступок.

Утром начались неприятности. Приехали из ЦК с криком: «Кто пропустил?» Но было уже поздно – газета вовсю продавалась по киоскам.

«В течение недели пришло тысяч десять писем, телеграмм и радиограмм даже с кораблей. Распространилось стихотворение просто как молния. Его передавали по телефону. Тогда не было факсов. Звонили, читали, записывали. Мне даже с Камчатки звонили. Я поинтересовался: как же вы читали, ведь еще не дошла до вас газета. Нет, говорят, нам по телефону прочитали, мы записали со слуха», – рассказывал Евтушенко.

На верхах, конечно, отомстили. Против Евтушенко были организованы статьи. Косолапова уволили. Евтушенко спасла реакция в мире. В течение недели стихотворение было переведено на 72 языка и напечатано на первых полосах всех крупнейших газет мира. В течение короткого времени Евтушенко получил 10 тыс. писем из разных уголков планеты. И, конечно, благодарные письма писали не только евреи. Поэма зацепила многих. Но и враждебных акций было немало. Ему выцарапали на машине слово «жид», посыпались угрозы.

«Пришли ко мне огромные, баскетбольного роста ребята из университета. Они взялись меня добровольно охранять, хотя случаев нападения не было. Но они могли быть. Они ночевали на лестничной клетке, моя мама их видела. Так что меня люди очень поддержали, – вспоминал Евтушенко. – И самое главное чудо – позвонил Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Мы с женой сначала не поверили, думали, что это какой-то хулиган звонит, нас разыгрывает. Он меня спросил, не дам ли я разрешениe написать музыку на мою поэму».

У этой истории хороший финал. Косолапов так достойно принял свое увольнение, что партийная свора перепугалась. Решили, что он оттого так спокоен, что за ним кто-то стоит. И через какое-то время его вернули и поставили руководить «Новым миром». «А стояла за ним только совесть, – подвел итог Евтушенко. – Это был Человек».

 

Вадим МАЛЕВ