«Ни один надзиратель в гетто не узнал, что у нее родился мальчик…»

Илья Макарович Карабликов – бывший военный, живущий сейчас в Минске, автор ряда книг, посвященных воспоминаниям детей вой­ны (одна из них была анонсирована в «ЕП», 2024, № 7). Он появился на свет в феврале 1941 г. в Вильнюсе. Вся его семья погибла, а мальчик случайно выжил. Позже у него появился брат Сережа, которого тоже спасли из Виленского гетто. Илья Макарович поделился с нами о страшной биографии братьев Карабликовых, имеющей всё же счастливый финал.

 

Рождение. Оккупация Вильнюса

В июле немцы оккупировали Вильнюс, на окраине которого, в районе железнодорожной станции Паняряй (Понары), жили мои родители. Оккупанты и их пособники сильно свирепствовали. Мама была еврейкой, поэтому, когда в июле 1941 г. фашисты начали массово истреблять евреев, у нее почти не было шансов выжить. Согласно документам, хранящимся в Вильнюсском еврейском музее, только за несколько дней середины июля 1941-го в Вильнюсе были зверски уничтожены 5500 евреев. Моя мама Блюма Троцкая (Карабликова) – среди них. Я чудом остался жив. Материнское сердце спасло меня: мама по дороге на место казни передала меня моим спасительницам – Евдокии Карабликовой и ее дочери, которые позже были признаны Праведниками народов мира. Я и мой брат Сергей безмерно им благодарны за то, что спасли нас. В мемориале «Яд ва-Шем», в списке жертв Вильнюсского гетто, наряду с именем мамы есть имена моего дедушки Иосифа и бабушки Тамары Троцких.

 

Гибель родителей

Родители хотели уйти со мной в Белоруссию, но немцы их обогнали. Отец уговаривал отца своей жены, моего деда Иосифа, скрыться. Но тот верил, что немцы – культурная нация и что он сможет устроить свой бизнес и при них. К сожалению, этого не произошло. В июле 1941 г. был объявлен комендантский час, и всем было велено находиться по месту регистрации. У меня сохранилась книга регистрации, где записаны мать и все ее родственники. Мама и ее родители жили метрах в трехстах от вокзала. В ту роковую ночь мой отец уговорил мою маму пойти к его матери. Она очень не хотела, но пошла. И ночью или рано утром мама увидела из окна колонну евреев под конвоем немцев, среди них – своих родителей. Она оставила свекрови меня и все моё «приданое» – пеленку, маленькое колечко, свидетельство о рождении – и встала в строй вместе с родителями. Мне тогда было пять месяцев, и больше я маму не видел.

Меня, грудного, выходили моя бабушка Евдокия и сестра отца, тетя Фетиния, которая была старше папы на 10 лет и заменила мне мать. Дом маминой свекрови находился между стратегически важными объектами – аэропортом и железнодорожной станцией, поэтому здесь шли бои. Жители спасались от бомб и мин в подвалах или «схронах» – самодельных убежищах. В нашем саду, в 20 м от дома, была вырыта крошечная землянка, внутрь которой мы, дети, могли проникнуть только ползком. В основном спасались от бомбежек и обстрелов в погребе у соседей.

Но самым надежным местом, в котором меня прятали во время облав, была русская печь. Ее я хорошо помню. Печь была такой большой, что занимала почти три четверти кухни. На ней была огромная лежанка – наше с братом любимое место, где мы долгими зимними вечерами слушали рассказы о нелегкой судьбе бабушки. Внизу печки был подпечек, где хранились ухваты, кочерги и сушившиеся поленья. Там меня и прятали от немцев, от полицаев. Тот запах сырой земли, сырой постели до сих пор всплывает в памяти, когда говорю о своем детстве. На нашем картофельном поле в глубоком окопе стоял танк. Возле него на кухне немецкие солдаты ели колбасу и весело болтали. Я тогда был настолько голодный, что до сих пор помню запах той колбасы. Бабушка долгими вечерами молилась в надежде, что вернется мой отец. Только в 1948 г. мы узнали: он был жестоко замучен в гестапо и посмертно представлен к награждению орденом Ленина.

 

Жизнь до вой­ны

До вой­ны родители жили хорошо, неплохо зарабатывали, по рассказам бабушки любили друг друга и были рады моему появлению на свет. За полгода до начала вой­ны отец уехал на партучебу в Белоруссию. Он был русским, атеистом (хотя и происходил из семьи староверов), глубоко верящим в Коммунистическую партию. А мама была еврейкой. Несмотря на возражения своей мамы, отец женился на любимой женщине, яркой и красивой. И я появился на свет в той семье, создание которой моя бабушка, Евдокия Карабликова, не очень одобряла. А родители моей мамы оказались, напротив, невероятно рады браку дочери. У моего деда Иосифа Троцкого была большая семья, и когда я родился, по рассказам моей бабушки, «шумел» весь мой большой род, мне успели сделать обрезание.

 

Первое фото мамы

По иронии судьбы, уже когда я заканчивал верстать свою книгу о детях вой­ны, мне из США позвонил двоюродный брат Иосиф Наумович Троцкий и сказал, что среди старых документов отца он нашел фото, где якобы изображена моя мама. Он прислал мне этот снимок, и почти через 80 лет после своего рождения я впервые увидел лицо мамы. Для меня это было словно предзнаменование свыше, что я обязан довести начатое до конца и издать книгу страшных воспоминаний, которые собирал на протяжении шести лет. Маму и ее родителей нацисты расстреляли в большой яме, где еще в советское время был возведен мемориал.

А для моих спасителей начались адские дни. Ежедневно по нашей улице гнали толпы евреев в сторону Паняряя, где несчастных расстреливали. Знаю не понаслышке, как зверски нацисты и их пособники-литовцы расправлялись с евреями. Каждый раз, когда гнали евреев, за ними шли гестаповцы и проверяли каждый дом: не спасся ли кто-то из евреев, не оставили ли там еврейского ребенка.

 

Об истории семьи Карабликовых

Предки моего папы, семья русских старообрядцев Карабликовых, поселилась в Вильно в начале XIX в. К началу вой­ны семья состояла из матери Евдокии и двух ее взрослых детей, Макара и Фетинии. Мой русский прапрадед Карабликов когда-то давным-давно построил староверскую церковь за Вильнюсом, в слободке Новосветской. Он выделил вокруг нее своим родственникам участки земли. Так и образовалось это староверское поселение.

Все соседи бабушки меня по очереди спасали, передавая пакет с малышом из окна в окно. Вокруг нас проживало много поляков, но ни один из них меня не выдал нацистам, иначе расстреляли бы всех. Мне повезло: наша родственница Серафима Коваленко в 1940-м родила дочь и, я предполагаю, была у меня кормилицей, потому что иначе я бы не выжил. Ребенка же надо было кормить грудным молоком, а в продаже не было даже обычного. Уже позже моя бабушка-спасительница завела козу. Мне ее молоко совсем не нравилось, запах его не переношу до сих пор, но именно оно сыграло весомую роль в моем спасении.

 

Брат Сережа

Когда я подрос, у меня появился брат Сережа. Отец тогда работал в подпольном горкоме КП Литвы, был его секретарем, одним из активистов антифашистского подполья в Вильнюсе, осуществлял связь с группой еврейских борцов Сопротивления в гетто и участвовал в организации ухода евреев в партизаны. И во время посещения гетто встретил подругу своей жены, очаровательную Басю Коварскую. Папе тогда было 28 лет. И у них, как я предполагаю, вскоре родился мальчик Сережа. Малыш не мог оставаться в гетто, где ему грозила смерть, ему надо было найти убежище. В 1942-м мой отец пришел к своей сестре Фетинии и сообщил, что у него родился мальчик, которого надо срочно спасать. Бабушка и тетя были очень верующими людьми и уже всё понимали, они видели, как нацисты обращаются с евреями, как массово их расстреливают, и проявляли к гонимым искреннее сочувствие.

Бася, находясь в гетто, вела себя так, что ни один фашист, ни один надзиратель не узнал, что у нее родился мальчик. В один из дней Сережу тайно вынесли за пределы гетто в корзинке и доставили в дом Карабликовых, где прятали на чердаке. Для того чтобы объяснить появление новорожденного окружающим, Фетиния еще с января начала подвязывать под платье подушку, имитируя беременность. Потом, через полгода, она зарегистрировала «сына» в городской управе. В графе «отец» стоял прочерк. Мой брат Сергей Карабликов-Коварский сегодня – известный в Израиле врач, член Союза поэтов, автор многих стихов и ряда книг. Его мать Бася Залмановна Коварская вскоре после рождения сына покинула гетто и присоединилась к партизанской бригаде им. Ворошилова под командованием Героя Советского Союза Федора Григорьевича Маркова. Ей не довелось больше увидеть Сережу, в сентябре 1943 г. она погибла в бою. А семью Карабликовых ждало еще одно несчастье: был арестован и казнен наш папа, Макар Карабликов. На руках у Евдокии и Фетинии оказались два малыша с разницей в возрасте два года. Мы росли как братья. Евдокия и Фетиния беззаветно любили нас и относились к нам одинаково. Я всю жизнь оберегал и воспитывал своего братика. После вой­ны быт моих близких стал налаживаться, несмотря на материальные трудности. Но в 1953 г. на нас обрушился еще один удар: умерла Фетиния, и мы во второй раз потеряли маму.

 

Взрослая жизнь. Поступление в суворовское училище

Позже бабушка рассказала нам всю правду. Сергею она сообщила о том, что он родился в гетто. Она также поведала брату о гибели его матери и об уехавших в Польшу родственниках с ее стороны. Отказ принять Сергея в суворовское училище повлек за собой новые открытия. Бабушка обратилась в суд, который на основании заявлений свидетелей постановил, что отцом Сергея является Макар Карабликов, к тому времени признанный герой-подпольщик. С такой биографией не принять ребенка в военную школу не могли. И Сергей вместе со мной начал карьеру военного. Уже перед смертью бабушка призналась мне, что ни я, ни свидетели на том суде не знали и не знают, кто на самом деле является отцом Сергея. Но с прочерком в графе «отец» в свидетельстве о рождении в суворовское училище Сергея бы не взяли. И так получилось, что у него аж три свидетельства о рождении. Первое ему дала на обрывке бумаги узница гетто и повитуха Дворкина, второе – от его приемных родителей, а третье он получил в 1953-м, перед поступлением в суворовское училище.

 

Из военных – в доктора

Но военную карьеру, о которой мечтала Евдокия Карабликова, мой брат так и не сделал. Сначала поступил в Ленинградскую военно-медицинскую академию, потом оставил армию, стал кардиологом, создал семью. Случайное знакомство с Ицхаком Арадом, в то время директором «Яд ва-Шем», состоявшееся в Литве в 1989-м, повлекло за собой неожиданные изменения в жизни моего брата. В ходе разговора выяснилось, что Бася Коварская из Швенчениса – двоюродная сестра Арада, что в Израиле живут ее братья и другие родственники. Сергей установил с ними связь и через два года репатриировался с семьей в Израиль. В настоящее время доктор Сергей Карабликов-Коварский работает врачом в кардиологическом центре при больнице «Пория» в Тверии.

Трудности с самоидентификацией

Я долго не мог понять, кто я – еврей или русский. Но, несмотря на сильнейший антисемитизм тех лет, отказаться от еврейства не мог. Друзья моего отца всё время опекали нас с братом. В 1953-м по рекомендации друга моего отца меня, как и Сережу, приняли в суворовское училище. Потом я прошел службу в ракетных войсках, окончил Ленинградскую артиллерийскую академию. Завершил военную службу в звании подполковника. Через пару лет понял, что из Литвы надо уезжать, иначе моя дальнейшая судьба может сложиться неблагополучно. И с 1993 г. живу в Беларуси, в Минске, стал почетным гражданином. Умерли мои жена и сын, но, к счастью, есть внук Святослав Александрович Карабликов, которого я очень люблю.

 

Книга «Дети вой­ны. Их детство закончилось летом 1941-го»

В этом издании, выпущенном в скромном оформлении, использованы фотографии людей, лаконичнo рассказывающих о своем тяжелом детстве. Cнимки были предоставлены мне Белорусским государственным музеем истории Великой Отечественной вой­ны, Гомельским городским общественным объединением «Дети вой­ны», Музеем истории и культуры евреев Беларуси и самими авторами воспоминаний.

Книга, над которой я работал шесть лет, состоит из ряда разделов: жизнь детей в условиях оккупационного режима; дети в гетто; депортация жителей Белоруссии в Германию во время оккупации; дети блокадного Ленинграда; участие детей в антифашистском сопротивлении; эвакуация и жизнь в советском тылу; время не лечит раны.

Предыдущие книги, посвященные «детям вой­ны», я издавал на свои средства, собирал и делал подготовку материалов по своей инициативе. Мне повезло, что нашлись сочувствующие, которые оценили мой труд и помогли издать эту книгу. У меня осталось еще много неизданных мемуаров детей вой­ны, но выпускать их за свой счет не имею возможности.

 

День сегодняшний

Сейчас, когда пишу это, планирую отправиться в одну из школ Минска, буду там выступать в преддверии 9 мая. А 21  июня планирую еще раз представить свою книгу. На это мероприятие приезжает одна из ее героинь. Также, если говорить о моих дальнейших целях, с издательством «Беларусь» мы решили издать книгу о белорусских Праведниках народов мира, воспоминания спасенных ими. Держу связь с «Яд ва-Шем» – обещали помочь.

 

Мысли о репатриации

Когда в 2008 г. в Израиле после лечения умерла моя жена – нееврейка – и я ее там похоронил, я подал документы на репатриацию, чтобы получить место на кладбище рядом с ней, и надеялся прочно обосноваться на Святой земле. Но со временем осознал, что там я никому не нужен, и остался в Беларуси. Я не был бы так полезен людям там, как нужен и востребован в Беларуси. За рубежом не выпустил бы своих новых книг. В Минске мне удается продолжать активную общественную жизнь, делать много хороших полезных дел…

 

Подготовила Яна ЛЮБАРСКАЯ

 

Если вы хотите написать Илье Макаровичу Карабликову, бесплатно получить по электронной почте его книгу или помочь ему с изданием новых, вы можете это сделать по адресу: iliya1941@mail.ru