Глубокий эконом

«В государстве Российском есть два человека, обязанные служить до самой смерти: я и ты», – говорил графу Канкрину император Николай I. И в такой высокой оценке его деятельности царь был не одинок. Рассказывали о его «гениальной даровитости», «изумительной проницательности» и «мудрой бережливости». Ведь за более чем 20 лет на посту министра финансов Канкрин сделался человеком, незаменимым для империи.

Родился он в г. Ханау (ныне земля Гессен, Германия), исповедовал лютеранство и наружностью походил на натурального пруссака; по-русски говорил с сильным акцентом. Многие и воспринимали его как этнического немца. Но бдительных национал-патриотов, поднаторевших в разоблачениях тайных евреев, не проведешь! Почвенник Андрей Дикий объявляет, что Канкрин – не кто иной, как «сын литовского раввина». К нему присоединяется в своей книге «Двести лет вместе» и Александр Солженицын.

В действительности же отец нашего героя, Франц Людвиг Канкрин, ни к иудаизму, ни к Литве отношения не имел. Славу он себе снискал на научном и писательском поприщах: печатал собственные сочинения по технологии, архитектуре, горному делу, юридическим вопросам и т. д. Какое-то время заведовал горным, соляным и строительным делом при различных германских дворах, но из-за строптивого нрава долго на одном месте не задерживался. Наконец, в 1783 г. он был принят на российскую службу, получил и надлежащий оклад, и генеральский чин, и пост директора солеваренных заводов, а впоследствии стал и членом Горной коллегии.

И всё же подозрение, что его сын Егор еврей, не лишено оснований. Только раввином был не отец, а дед Егора Францевича. Осведомленный современник Филипп Вигель, говоря об этом, замечает: «Наука была наследственное имущество в его семействе. Дед, раввин Канкринус, принявший не во святом, а в реформатском крещении имя Людовик, весьма известен был не целому, а всему немецкому ученому миру». Версии о еврейском происхождении Канкриных придерживались и Александр Рибопьер в своих «Записках», и Бенджамин Дизраэли в своем романе «Конигсби». Причем российские придворные остряки зубоскалили на сей счет, вопрошая, «талмудист он или караим», и утверждали, что «еще дед Канкрина назывался Krebs, откуда посредством перевода на латинское Cancer и сочинили настоящую его фамилию, чтобы не так выдавать наружу жидовство». А современный историк Владимир Новиков уточняет, что основатель рода, еврей Канкринус, также жил в земле Гессен, и христианство с новым именем он принял в первой трети XVIII в.

По всей видимости, Егору Канкрину (как, впрочем, и его отцу) были неведомы ни иудейская религия, ни идишская культура. И сам он не осознавал свою принадлежность к еврейству. Но, как отмечал тот же Вигель, «несмотря на то, что Егор Канкрин любил выдавать себя за немца... живость другого происхождения проявлялась не в действиях, не в поступи его, а в речах: он был чрезвычайно остер».

Егор легко и жадно учился, подхватывая на лету самую суть. Получив в гимназии классическое образование, он поступает сначала в Гессенский, а затем переходит в Марбургский университет, который успешно оканчивает в 1794 г. с дипломом доктора права. К студенческим годам относится первая проба его пера – «Дагобер, роман из теперешней вой­ны за освобождение». И уже тогда Канкрин заявил о себе и как об истом государственнике.

Не найдя после окончания университета работу на родине, Егор в 1798 г. отправился в Россию, где служил его отец. Однако из-за неуступчивости характеров обоих с отцом он вскоре рассорился, лишившись средств к существованию. Обосновавшись в Петербурге, он, хотя и был пожалован в надворные советники, но должности не получил. Не зная русского языка, Егор не гнушался никакой работой: занимался репетиторством, работал бухгалтером у откупщика, а затем был секретарем у предпринимателя Абрама Перетца. Почти три года прожил на грани бедности, и именно тогда в нем выработалась привычка к бережливости, к простому образу жизни, что впоследствии будет резко выделять его среди других высших сановников империи. Впрочем, в нем не было душевной черствости, что отличает скареда: напротив, он всегда был готов прийти на помощь бедным и нуждавшимся, ибо сам всё это пережил.

В 1800 г. Фортуна наконец улыбнулась Егору: он составил записку об улучшении овцеводства в России, которая понравилась вице-канцлеру графу Ивану Остерману. Благодаря его покровительству Егор был назначен сначала помощником к своему отцу на солеваренные заводы, а в 1803 г. переведен в МВД, в Экспедицию государственных имуществ. Знания, распорядительность, деловая хватка сочетались в Канкрине с простотой в обращении, что обеспечило ему и уважение коллег, и служебный рост: уже через шесть лет он получил чин статского советника. Подобный карьерный взлет был тем более примечателен, что Канкрин не проявлял низкопоклонства и угодничества перед начальством. Как-то всесильный граф Аракчеев попытался свысока разговаривать с Канкриным, а тот, ни слова не сказав, демонстративно ушел. После чего Аракчеев пригласил Канкрина отобедать, обращался с ним любезно и, более того, стал его покровителем.

Занимаясь ревизией и устройством лесного хозяйства и соляных промыслов, Канкрин объездил многие губернии, знакомился с естественными богатствами своей новой родины. По его признанию, он искренне полюбил этот народ и его язык, да и сам «сделался русским душою».

В 1809 г. Канкрин публикует труд «Отрывки, касающиеся военного искусства с точки зрения военной философии». В этой работе он, в частности, высказал мысль, что во время вой­ны государство должно использовать как свое преимущество географические факторы: обширность территории, протяженность коммуникаций, суровость климата и т. д. Этот труд вызвал интерес в военных кругах, ибо тогда дебатировался вопрос, какой должна быть возможная вой­на с Наполеоном – наступательной или оборонительной. Внимание к автору «Отрывков...» проявил и военный министр Михаил Барклай де Толли, который, по словам историка, «оценил пылкого, талантливого и образованного юношу». Высоко отзывался о нем и военный теоретик генерал Карл Людвиг Пфуль, да и сам император.

Егора Францевича привлекли к разработке планов будущей вой­ны, где вопросы снабжения играли большую роль. В 1811 г. его назначили помощником генерал-провиантмейстера в чине действительного статского советника (генерал-майора), а в начале вой­ны – генерал-интендантом всех действующих войск. Отметим также, что под руководством Канкрина провиант для русской армии бесперебойно поставляли предприниматели-евреи Николай и Людвиг Штиглицы, а также тот же Абрам Перетц, впоследствии разорившийся на этих поставках. Именно благодаря энергии и организаторскому таланту Канкрина русская армия в ходе военных действий была хорошо материально обеспечена, и в этом отношении вой­на 1812–1815 гг. выгодно отличалась от последующих, когда из-за казнокрадства и злоупотреблений чиновников солдаты часто оставались без хлеба и в худых сапогах. При этом расходы на содержание войск, осуществленные Канкриным, поражали своей скромностью. Определяющую роль в этом сыграла безупречная честность самого генерал-интенданта. Будучи бесконтрольным хозяином армейских денег, он мог получить миллионные взятки. Но, наоборот, проделал скрупулезнейшую работу по проверке счетов поставщиков и уплатил по ним только одну шестую часть, доказав, что все остальные претензии незаконны.

Способности Егора Францевича высоко ценил Михаил Кутузов, который пользовался его советами и восхищался способностью обеспечить снабжение частей в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях. Так, не участвуя непосредственно в баталиях, Канкрин снискал славу героя вой­ны. Кутузов однажды спас Канкрина от отставки, когда тот заступился за жителей немецкого городка, страдавших от бесчинств союзных войск, чем навлек на себя гнев великого князя Константина Павловича. Фельдмаршал заявил великому князю: «Если вы будете устранять людей, мне крайне нужных, таких, которых нельзя приобрести и за миллионы, то я сам не могу оставаться в должности».

По окончании вой­ны Канкрин какое-то время был не у дел – он числился лишь членом Военного совета без определенных обязанностей. В 1816 г. женился на Екатерине Захаровне Муравьевой, двоюродной сестре будущего декабриста Сергея Муравьева-Апостола, с которой познакомился на балу при штабе Барклая де Толли. Брак этот был очень счастливым: Екатерина Захаровна стала и музой, и помощницей неутомимому супругу. Правда, она была большой мотовкой, что претило прижимистому Канкрину. Впрочем, жена была мастерица успокаивать домашние бури. В браке у них родилось четверо сыновей и две дочери.

Замечательно, что этот иноземец на русской службе был озабочен судьбой крестьянства, положение которого было, по его мнению, «противно божеским и человеческим законам». В 1818 г. он подал императору «Исследование о происхождении и отмене крепостного права или зависимости земледельцев преимущественно в России», где предложил поэтапный план освобождения крестьян с их постепенным выкупом за счет средств специального заемного банка. Предполагалось окончательно объявить землю собственностью крестьян к 1850 г. К сожалению, предложения эти были оставлены без внимания.

Канкрину неоднократно поступали предложения европейских монархов перейти к ним на службу, на что он отвечал отказом. Известна его фраза из выступления в Государственном совете, членом которого он стал в 1821 г.: «Вы толкуете, что скажет Европа, а никогда не думаете, что скажет бедная Россия».

Ощутимый вклад внес Канкрин и в науку. Он издал на немецком языке две монографии: «О военной экономике во время вой­ны и мира» (1820–1823) и «Мировое богатство, национальное богатство и государственная экономика» (1821). Во втором труде автор излагал собственную программу управления финансами страны: «Надо чуждаться крайностей, избегая четырех великих апокалипсических зверей: понижения достоинства монеты, бумажных денег, чрезмерных государственных долгов и искусственного накопления торгового капитала, и приводить в строгое соответствие расходы с естественными доходами, стремясь увеличить последние путем поощрения народного труда, порядком и хорошим управлением и только в крайнем случае прибегая к умеренным займам, чтобы их погашать при первой же возможности». Канкрин подверг критике действия тогдашнего министра финансов Дмитрия Гурьева (известного благодаря изобретенной им «гурьевской каше»). Говорили, что финансистом был он аховым, «обладал неуклюжим умом, ему было трудно сохранять баланс суждений». Сменив в 1823 г. Гурьева на этом посту, Канкрин стал последовательно и энергично проводить в жизнь выстраданные собственные экономические теории. Финансист Иван Блиох пояснил: «Граф Канкрин был почти единственным государственным человеком, у которого практическая деятельность была суммой теоретических выводов и результатом научных исследований – именно в то время, когда „фельдфебели в Вольтеры назначались“». Неудивительно, что никто в России так долго не оставался на этом посту, как Канкрин, – 21 год!

Можно без преувеличения сказать, что доставшееся новому министру финансов положение дел было катастрофическим. В первую голову Канкрин направил усилия на борьбу с дефицитом бюджета и создание золотого запаса, беспощадно расправлялся со взяточниками и казнокрадами. Только за первые годы его работы расходы снизились на одну седьмую, и казна получила дополнительно 160 млн руб.

Стремясь увеличить золотой запас, Канкрин подчас прибегал к экономическим мерам, которые сам не одобрял. Так, в 1827 г. он ввел откупную систему на винную торговлю, о чем в сердцах говорил: «Тяжело заведовать финансами, пока они основаны на доходах от пьянства». Однако именно в результате этой меры прибыль возросла с 79 до 110 млн руб., а увеличение ввозных таможенных пошлин принесло казне еще 50 млн  руб. Тогда протекционизм был полезен для развития слабой отечественной промышленности, хотя в дальнейшем отсутствие иностранной конкуренции могло принести экономике империи вред.

Исключительное внимание Канкрин уделял горнодобывающей промышленности, доходы которой увеличились с 8 до 19 млн руб., а добыча золота – до 1000 пудов. А его «Инструкция об управлении лесной частью на горных заводах хребта Уральского, по правилам лесной науки и доброго хозяйства» стала лучшим для того времени учебником лесоводства.

Егора Францевича можно назвать и ревнителем российского просвещения. «Россия совсем не имеет располагающего средними теоретическими знаниями класса людей, которые ей крайне нужны в самых разнообразных отраслях труда», – писал он ученому-натуралисту Александру фон Гумбольдту. Канкриным был основан Петербургский практический технологический институт, обустроен и расширен созданный еще Петром I Лесной институт, который современники называли «Канкринополь». По его инициативе обрели также жизнь Горный институт, Горыгорецкий земледельческий институт. Он покровительствовал рисовальным школам при Академии художеств с одним из первых в Европе гальванопластическим отделением; третьей Московской гимназии; школам торгового мореходства в Петербурге и Херсоне; мореходным классам в Архангельске и в Кеми. При этом Канкрин открывал специальные классы для девушек, что было тогда существенным нововведением.

Министр дерзал перечить даже Николаю I, отказывая ему в деньгах, предназначавшихся, по его мнению, на бесплодные расходы. Но при свойственной ему бережливости никогда не жалел средств на нужды образования.

Канкрин организовывал обучение за границей молодых россиян, следил за зарубежными промышленными новинками, устраивал выставки для соревнования между фабрикантами, – словом, пускал в ход все средства, чтобы дать толчок развитию промышленности. Он основал «Горный журнал», «Коммерческую газету», благодаря его инициативе издавалась и «Земледельческая газета». Для того чтобы она стала общедоступной, Канкрин выделил на нее пособие из казны, так что годовая подписка обходилась менее рубля. Он также добился того, что среди корреспондентов газеты были крестьяне, которые сообщали о своем практическом опыте. В этой же газете была напечатана статья Канкрина о разделении России на пояса по климату, обратившая на себя внимание ученых Европы. Канкрин был принят в члены престижной Парижской академии.

Канкрину удалось убедить Николая I пригласить в Россию фон Гумбольдта. На его путешествие в районы Урала, Рудного Алтая и Каспийского моря были ассигнованы значительные суммы, причем на каждой почтовой станции ученого ожидала смена лошадей, а там, где того требовали условия безопасности, сопровождал и военный конвой. Результатом экспедиции стала монография «Центральная Азия», явившаяся крупным вкладом в науку XIX в.

1829 г. император пожаловал Канкрина графским титулом. Примечательно, что на графском гербе Канкрина начертан девиз «Labore» («Трудом»). Николай I высоко ценил труды Канкрина и награждал его по-царски. Он удостоился множества орденов, в том числе высшего российского ордена Св. Андрея Первозванного за «управление Министерством финансов, отличную благоразумную попечительность и непоколебимое рвение к благоустройству сей важной части государственного управления, за многие полезные предначертания, точное исполнение оных и бдительный надзор...». Семья Канкрина получила во владение и аренду староство Чигиринское в Киевской губернии, 50 тыс. десятин земли в Бессарабской губернии, Бальдонское поместье в Курляндии, а также сотни тысяч рублей денежного вознаграждения и т. д. В 1838 г. Канкрин читал лекции по финансовой науке наследнику престола Александру Николаевичу (будущему Александру II).

Но наиболее заметной вехой в истории России стала предпринятая Канкриным денежная реформа 1839–1843 гг. В июне 1839 г. был обнародован указ, в котором провозглашалось: «Серебряная монета впредь будет считаться главной мерой обращения. Ассигнации будут считаться впредь второстепенными знаками ценностей,, и их курс против серебряной звонкой монеты один раз навсегда остается неизменным, считая рубль серебра за 3 р. 50 к. ассигнациями». Канкрин рассудил за благо учредить специальную кассу, выдававшую желающим депозитные билеты взамен монеты с обязательством по первому же требованию вернуть серебряные деньги. Он добился того, что этот депозитный фонд стал пользоваться доверием у населения и быстро рос; когда же он достиг 100 млн руб., то был торжественно перевезен в Петропавловскую крепость. Эта процедура знаменовала собой отказ России от бумажно-денежного обращения и установление в ней серебряного монометаллизма. Наконец, в 1843 г. был издан манифест о полном уничтожении ассигнаций и замене их кредитными билетами.

Как известно, авторитарный Николай I требовал от своих министров не столько самостоятельных действий, сколько строгого подчинения. Канкрин же был исключением: император допускал возражения с его стороны и прислушивался к нему, понимая, что другого такого государственного мужа ему не сыскать. Государь прощал Канкрину его внешнюю неопрятность, хотя от других требовал неукоснительного соблюдения всех правил ношения военной формы. Император не только смирился с его неаккуратностью в одежде, но, сам не терпя курение, разрешал Канкрину на докладах попыхивать трубкой, набитой дешевым табаком.

Егор Францевич не был человеком светским: избегал приемов, балов, празднеств, но был страстным любителем поэзии, музыки, архитектуры. Истый меломан, Канкрин играл на скрипке, писал театральные рецензии, а также повести и рассказы, которые вышли в 1844 г. под общим заглавием «Фантазии слепого», регулярно вел дневник. Его перу принадлежит и оригинальный труд «Элементы прекрасного в зодчестве» (1836).

Несмотря на затворнический образ жизни, он принимал у себя литераторов – Василия Жуковского, Нестора Кукольника, Петра Вяземского, Ивана Крылова и Владимира Бенедиктова, сочинившего в его честь стихотворное послание:

Правительственный сан!

Огромные заботы!

Согбен под колесом

полезной всем работы,

Угодничества чужд –

он был во весь свой век

Советный муж везде и всюду – человек!

Иного ободрит улыбкою привета,

Другому ждущему на свой вопрос ответа,

На иностранный лад слова произнося,

Спокойно говорит:

«Нет, батушка, нелься»...

Деятельное участие принял Канкрин в судьбе Александра Пушкина. По его ходатайству поэту были прощены долги на сумму более 135 тыс. руб., а 50 тыс. руб. пожаловано на издание его сочинений; министр определил пенсию вдове и содержание каждому из детей погибшего поэта.

Человек завидного остроумия, Канкрин так и сыпал образами, метафорами, меткими сравнениями. Однажды он спросил директора департамента: «По каким причинам хотите вы уволить от должности этого чиновника?» – «Да стоит, ваше сиятельство, только посмотреть на него, чтобы получить к нему отвращение: длинный, сухой, неуклюжий немец, физиономия суровая, рябой», – отвечал тот. – «Ах, батушка, да вы это мой портрет рисуете! Пожалуй, вы и меня захотите отрешить от должности». О себе же граф говаривал, что немец похож на капусту: чтобы она была хороша, ее нужно пересадить. В другой раз Егора Францевича спросили, почему он никогда не бывает на похоронах. Он ответил: «Человек обязан быть на похоронах только один раз: на своих собственных».

Под конец жизни Егор Францевич часто хворал. Ссылаясь на старость и болезни, он упорно просил об увольнении, прекрасно зная, что Николай I станет уговаривать его остаться. Государь об этом и слышать не хотел. Казалось, он так и умрет на посту министра финансов, «хотя бы ему выцарапали глаза или совсем затоптали в грязь».

Но болезнь усугублялась. В 1844 г. он всё же вынужден был уйти со своего поста. Однако и после отставки старался без дела не сидеть: продолжал работу над завершением главного своего труда «Экономика человеческого общества и финансовая наука одного бывшего министра финансов». Он умер в Павловске 9 (21) сентября 1845 г. Траурная процессия шествовала по Невскому проспекту и Адмиралтейской площади на Смоленское лютеранское кладбище, а впереди нее несли ордена на подушках 12 полковников. Незадолго до кончины Канкрин оставил в дневнике такую запись: «В течение всей моей жизни, в веселые и горестные дни, я стремился лишь к одной цели: делать людям добро, содействовать успехам, заимствовать полезное, распространять знания и цивилизацию. Те, кто меня знает, могут сказать, достиг ли я чего-нибудь и в какой мере».

Ещe при жизни, в 1836 г., Егору Францевичу был воздвигнут памятник в поселке Лисино-Корпус прямо перед зданием Лесного института. Разрушенный в советское время, он был восстановлен в 1997 г. А в 2003 г. бюст Канкрина установили на кронштейне фигурного профиля у парадного входа в Санкт-Петербургский государственный университет технологии и дизайна. В честь него назван род растений из семейства астровых – канкриния, а также открытый на Урале минерал канкринит.

Но вернемся к национал-патриотам… Так, русский эмигрант Питирим Сорокин в своей книге «Россия и Соединенные Штаты» (1944) прямо называет Канкрина «евреем»; и другой националист также говорит о нем как о «еврее-графе Канкрине». На самом же деле Егор Францевич едва ли ощущал свою принадлежность к еврейству. Американский исследователь Майкл Станиславский в книге «Царь Николай I и евреи» отнес его к числу традиционалистов-прагматиков, которые, хотя и не были согласны с некоторыми репрессивными мерами царя, в целом разделяли его имперские взгляды. Впрочем, иные находили в нем и всамделишные еврейские гены. «Канкрин действительно соединял в себе много характеристических черт еврейского племени, – отмечал историк Ростислав Сементковский, – у него был живой темперамент, чрезвычайно острый ум, он любил науку и литературные занятия и в то же время отлично уяснял себе требования реальной жизни, был чрезвычайно практичен, расчетлив и вместе с тем увлекался поэзией, искусством, любил прекрасное во всех его проявлениях, а сам производил далеко не эстетическое впечатление, как своими резкими, угловатыми манерами, так главным образом небрежностью в костюме». Как бы там ни было, но вклад этого «сына раввина» в российскую историю и культуру неоценим.

 

Лев БЕРДНИКОВ