Между Биосом и Танатосом

…он метался по постели, то проваливаясь в черную бездонную бездну, то на какое-то мгновенье выныривая к свету, и тогда его глазам становилось больно, потому что ненасытное животное, с которым он уже не был в силах справляться, успело протянуть свои смертоносные щупальца и к ним.

 

Схватка с Танатосом

Это животное жило в нем последние 16 лет. Оно поселилось в его ротовой полости в 1923 г. С ним пытались бороться лучшие австрийские врачи, с ним пытался бороться он сам, но все попытки были безуспешны. Ему ничего не оставалось делать, кроме как привыкнуть к нему и продолжать жить и работать, как и раньше, ни в чем не изменяя себе. Но в 1939-м оно разрослось до таких размеров и причиняло столько боли, что свалило его в постель – теперь ему было почти невозможно дышать, нестерпимо глотать, трудно говорить. Рак тяжело ворочался у него в горле и постепенно сжигал распадающуюся телесную оболочку. В нем горело всё – язык, челюсти, гортань, глазные впадины. Временами ему казалось, что этот невыносимый и неуемный огонь достигает груди, и вот-вот грудная клетка, распираемая ужасным немыслимым жаром, взорвется и всё кончится. Но когда вдруг неожиданно боль от яростного горения отступала, он пытался заговаривать со своим лечащим врачом и даже находил силы улыбаться и сравнивал себя с шагреневой кожей – так назывался роман Бальзака, последняя книга, которую он прочел в своей долгой жизни. Он действительно иссох, сжался и уменьшился в размерах за эти несколько сентябрьских недель 1939 г. и напоминал себе потерявшее листья больное дерево с гниющей корой и подрубленными корнями…

Он вновь провалился в темноту, но теперь острый луч выхватывал из нее целые картины его прошлого, которые складывались в причудливый калейдоскоп, и было безумно интересно ощущать себя в роли зрителя собственной жизни. С некоторым удивлением он заметил, что летит к своему началу…

 

Фрайберг

Быстро, очень быстро промельк­нули улочки и переулочки провинциально-ухоженного сонного Фрайберга, и внутренний взор его остановился на доме, в котором он родился. Распахнулись двери, и он увидел светящиеся радостью и любовью лица своих родителей, склонившихся над колыбелью. Счастливый ребенок, счастливое детство… Он быстро научился ходить, и его, еврейского мальчика, отдали на воспитание бонне-католичке, которая ходила с ним по всем церквям, бывшим в городе, и рассказывала занимавшие неокрепший ум истории из катехизиса.

Вот приоткрылись еще одни двери, и он увидел себя повзрослевшим, зачитывающимся Библией, Шекспиром и историческими сочинениями Тьера. Уже успешно окончен лицей, он студент медицинского факультета Венского университета, затем был Париж, где судьба столкнула его с великим Шарко, практиковавшим в клинике нервных болезней, и история с кокаином. Он рассказал о ней в своем сочинении «О коке» и других работах, а затем взялся за «Толкование сновидений» – книгу, в которой область иррационального была подвергнута жесткому рациональному анализу.

 

От сознательного к бессознательному

…нужно было сделать всего лишь один шаг. Но для этого были нужны научная смелость и интеллектуальная дерзость, чего не хватало некоторым его коллегам, а у него самого было в избытке.

Психоанализ же как система начал складываться лишь осенней октябрьской ночью 1895 г., когда он вдруг почувствовал, что все преграды раздвинулись, завесы упали и стали ясно различимы мельчайшие детали неврозов. Где-то в подсознании вспыхнули и проявились, как на промокательной бумаге, слова из письма, которое он написал тогда своему другу, немецкому психоаналитику Флиссу: «Всё стало на свои места, все шестеренки пришли в зацепление, и показалось, что передо мной как будто машина, которая четко и самостоятельно функционировала… три системы нейронов, „свободное“ и „связанное“ состояния, первичные и вторичные процессы, основная тенденция нервной системы к достижению компромиссов, два биологических закона – внимания и защиты, понятия о качестве, реальности, мысли, торможение, вызванное сексуальными причинами, и, наконец, факторы, от которых зависит как сознательная, так и бессознательная жизнь – всё пришло к своей взаимосвязи…».

Он был вне себя от радости, он сумел проникнуть в мир бессознательного, первым обратил внимание на ошибочные действия, присущие каждому человеку, – на его о-говорки, на его о-писки. Человек может о-ступиться, человек может о-слышаться. Но всё это не является случайностью или бессмысленностью, и он первый во всеуслышание заявил: всякий душевный процесс имеет определенный смысл, любой поступок продиктован чем-то. И если эти действия ошибочны, то принадлежат они к сфере бессознательного…

 

Работа и наслаждение

Всю жизнь он упорно работал. Работа приносила не только деньги, независимость, но и наслаждение. Работа была для него наркотиком. Он мог забыть про сон, еду, развлечения. Он был не только практикующим врачом, но и ученым-теоретиком, блестяще владевшим пером для изложения своих идей и мыслей. Собственно говоря, практика только подтверждала его смелые, далеко идущие выводы. После «Толкования сновидений» – книгу оценили не только его коллеги, но и обычные читатели, – он написал «По ту сторону удовольствия», «„Я“ и „Оно“», «Психологию масс и анализ человеческого „Я“». В этих работах он развивал психологические концепции личности, анализировал механизмы функционирования общественных институтов, сформулировал, что движет человеком в его поступках и действиях. В работе «„Я“ и „Оно“» он дал свою трактовку устроению человеческой психики и выдвинул идею об иерархической сущности системы высшей нервной деятельности, разделив психические процессы на бессознательные, сознательные и «цензурные». Именно это и произвело настоящую революцию в психиатрии и психологии человека. Он не останавливался на достигнутом и шел всё дальше и дальше, влекомый творчеством и объяснением сущего. В «Остроумии и его отношении к бессознательному» он убедительно доказал, что все наши мысли, действия и высказывания определяются причинной связью, а не свободой воли. Всё обусловлено существованием в подсознании в скрытом виде воспоминаний о прежних интеллектуальных и волевых процессах. Так что, приходил он к выводу, для свободы воли остается мало места.

Это был вызов закосневшим в своем невежестве коллегам. Это был вызов существовавшим теориям в психиатрии. Это была его победа, и он радовался, как малый ребенок, наконец-то заполучивший желанную игрушку.

И еще он создал собственную теорию сексуальности, в которой пришел к выводу, что Эрос и Танатос правят миром, они связаны между собой и никто не в силах разорвать эту связку. Они определяют и личную судьбу индивида, и всеобщую человеческую историю, складывающуюся из поступков и деяний отдельных выдающихся личностей и народов, населяющих эту землю.

 

Человек смертен, человеческий род – нет

Драма Эдипа вечна и будет продолжаться до тех пор, пока не прервется существование рода человеческого, а существование его вечно. Несмотря на время от времени появляющихся разных безумцев, готовых уничтожить весь этот мир.

Инстинкт смерти существует, он заложен в человеке, и от этого никуда не деться. Это данность, и относиться к этому следует как к данности, но только тогда, когда речь идет об отдельном человеке. Человек смертен, род человеческий – нет.

А потом он вспомнил, как уже смертельно больной работал над последним своим трудом «Моисей и единобожие». От психологии ему удалось подняться до философских высот и обобщений, возвести психоанализ до уровня историко-религиоведческих исканий, которые были подтверждены исследованиями современных историков еврейской религии.

…Он прикрыл глаза от яркого света, беспокойно вздрогнул и заворочался на больничной койке. Ему привиделась молодая, невысокого роста Марта, с густыми, мягкими, черными волосами, которая так влекла его к себе.

 

Ангел-хранитель

Она происходила из старинного еврейского рода, семьи с богатыми культурными традициями. Ее дед Исаак Берней был известным раввином в еврейской общине Гамбурга. Двое его сыновей были профессорами, один занимался литературой, другой – латинским и греческим языками. Третий сын служил секретарем у известного экономиста Лоренца фон Штейна.

Брак с Мартой был основан на глубокой страсти и любви, которyю называют «безумной любовью»…

Старческие, морщинистые, налитые фиолетовой венозной кровью руки инстинктивно потянулись к прикроватной тумбочке, где по его просьбе держали стопку бумаги и несколько карандашей, но задели стакан с водой и беспомощно упали на одеяло. Раздался звук бьющегося стекла, в палату вбежала медсестра и спросила, не нужно ли чего. Но он ее уже не слышал, вновь впав в полузабытье и отрешенность от внешнего мира…

 

Костер в Берлине

В немыслимом вихре замелькали кадры, обрывки его жизни, из которых никак не хотела складываться картина целого. Он попытался своей слабеющей волей остановить это мельтешение, как лента замерла сама – видимо, память перед уходом выхватывала самое важное. Изображение стало четче, и он увидел одну из берлинских площадей, заполненную гигантским количеством людей в одинаковой серо-коричневой форме с повязками на рукавах, освещенную факелами и чудовищным костром. Костром из книг. Ну конечно, как он мог забыть то, что случилось 11 мая 1933 г. Огромные, похожие на муравейник, колонны в четком порядке маршировали вокруг костра, и каждый муравей бросал в огонь пачку книг. Очередной столб пламени взмывал вверх, к набухшему чернотой небу, и осыпался тысячами искр. Трещали и съеживались в огне добротные кожаные переплеты, превращались в прах страницы. Буквы налезали одна на другую, беспощадный молох пожирал их и как будто требовал еще и еще. Происходившее напоминало какой-то жуткий мистико-феерический спектакль, это было коллективное безумие.

 

Аутодафе

Зловещим действом руководил маленький плюгавый колченогий человечек. Он узнал в нем доктора Геббельса. По мановению его руки в огонь бросали книги Маркса, Эйнштейна, Фейхтвангера, сочинения евреев и неевреев, придерживавшихся антифашистских взглядов. Палачи взяли на себя труд для самих себя публично объяснять, за что книгу того или иного автора предают казни. Когда очередь дошла до его книг – он увидел, как в огонь полетели «Тотем и табу», «Будущее одной иллюзии», «Психология масс и анализ человеческого „Я“», – церемониймейстер не без пафоса провозгласил: «Против преувеличенной оценки души и половой жизни, во имя доблести человеческой души я предаю пламени писания Зигмунда Фрейда». Очередная пачка книг превратилась в золу, и он подумал, что, как бы он ни относился к Марксу и некоторым другим авторам, он всё же оказался в недурной компании.

 

Новый катехизис

Книги горели в 70 городах Германии. Вслед за Берлином был Франкфурт, где всего несколько лет назад ему вручили Премию Гёте. Узнав о происшедшем, он воскликнул: «Какого прогресса мы достигли! В Cредние века они сожгли бы меня самого, а теперь удовлетворяются сожжением моих книг». Ах, как он тогда ошибался! Средневековье всё же накрыло Германию. Зажглись печи в концентрационных лагерях, в чьи топки уже бросали не книги – людей. В них погибли не успевшие покинуть Австрию после аншлюса четырe его сестры. В них ежедневно погибали тысячи и тысячи ни в чем не повинных заключенных. Начался огромный селекционный отбор: евреи, славяне, цыгане... Но он считал, что единственные пункты программы фюрера, которые могут быть доведены до конца, это преследование евреев и ограничение на свободу мысли. И действительно, вслед за преследованием евреев началась борьба с неугодными политиками, писателями, учеными. Нацисты практически ликвидировали психоаналитическое движение. Психоаналитикам-евреям пришлось покинуть Международную психоаналитическую ассоциацию и подчиниться Всеобщему немецкому медицинскому обществу психотерапии, которое возглавил доктор Гёринг, двоюродный брат адъютанта Гитлера. Новый рейхсфюрер всех немецких психотерапевтов в первом «нацистском» номере «Центральной психотерапевтической газеты», вышедшей в декабре 1933 г., в качестве нового катехизиса настоятельно рекомендовал членам ассоциации основополагающий труд Адольфа Гитлера «Майн камф». В том же номере Карл Юнг требовал отныне разделять немецкую и еврейскую психологии.

 

Будущее неопределенно

Он всегда ощущал себя евреем. Евреями были его родители, евреями были его жена, его дети. Но он не был ни религиозным, ни ортодоксальным иудеем. И, всю жизнь занимаясь одновременно наукой и лечебной практикой, сейчас, прочитав откровения своего ученика, не знал, что делать – плакать или смеяться. Но кому в эти страшные времена можно было объяснять, что не существует ни немецкой, ни еврейской психологии, а есть одна психология, подчиняющаяся общим законам, которая, несомненно, должна учитывать и особенности национального характера. И тогда он взял свою любимую ручку и написал сыну Эрнесту: «Будущее неопределенно, нас ждет либо австрийский фашизм, либо свастика».

Будущее определилось через четыре года, когда стало настоящим и приобрело конкретные черты: 11 марта 1938 г. нацисты заняли Австрию, а уже 15-го в его квартиру ворвались агенты службы безопасности. Они перерыли всё, перевернув вверх дном, и, удовлетворившись 6000 шиллингов, удалились восвояси.

Но это был еще не конец. Через неделю в дом нагрянули люди из гестапо и, проведя обыск, увели с собой самую младшую дочь – Анну. Ее продержали в гестапо целый день, и он стал самым мрачным днем в его жизни. Он вспомнил, как они с Мартой мучились от неизвестности и безысходности: не у кого было узнать о судьбе любимой дочери, не у кого было спросить, некому было жаловаться – ну не наци же на наци. Мир, конечно, в какой-то степени абсурден, но не настолько… Увод Анны стал последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Только тогда он понял, что в опасности находится не только его жизнь, но и жизнь его близких, за которых он нес ответственность. С угрозой своей жизни он бы еще мог смириться, с угрозой Марте и детям – нет. Необходимо было уезжать…

 

Цена д-ра Фрейда

Нацисты оценили его жизнь в 100 тыс. шиллингов. Он тогда еще подумал, что, возможно, она того стоила. Но, возможно, она стоила и больше, однако он никогда не измерял ценность человеческой жизни в деньгах. Так или иначе, американцы не считались: запрашиваемую сумму собрали и вручили ее австрийским властям. Но власти продолжали чинить всяческие препоны, выездные визы задерживались. По просьбе американского посла Буллита в дело вмешался президент Рузвельт. Могущественная и влиятельная поддержка шла со всех сторон; кроме Рузвельта за него хлопотали Мари Бонапарт, Эрнст Джонс, английские власти гарантировали убежище ему и его семье, а он во время этих не прекращавшихся попыток вытащить его из Австрии продолжал работать над «Моисеем».

 

Сердечно рекомендую

Поддались ли нацисты давлению или их привлекли деньги за голову Фрейда, но они позволили ему выехать. Но прежде предложили подписать следующий документ: «Я, нижеподписавшийся профессор Фрейд, подтверждаю, что после аншлюса Австрии Германским рейхом немецкие власти и гестапо, в частности, относились ко мне с уважением и почтением, соответствующими моей научной репутации, что я имел возможность беспрепятственно продолжать свою работу и получать необходимую мне поддержку со стороны всех и что у меня нет ни малейшего основания для жалоб».

Когда нацистский чиновник представил это заявление ему на подпись, он прочитал, легко согласился, но попросил разрешения добавить одну небольшую фразу: «Могу всем сердечно рекомендовать гестапо».

Чиновник издевки не понял, юмора не оценил, воспринял это всерьез и поблагодарил его, много повидавшего на своем веку старого профессора-еврея, за эту приписку.

Незадолго до отъезда он написал Эрнесту: «Я иногда сравниваю себя с Иаковом, приведенным в Египет… как это собирается изобразить Томас Манн в своем следующем романе. Будем надеяться, что исход из Египта не будет таким, как некогда».

…Перед ним мелькнул Лондон – мрачноватого вида Тауэр, знаменитая Трафальгар-сквер, уютный дом на Маресфилд-Гарденс, в котором он провел оставшиеся дни своей жизни.

 

Время пришло

Свет больно ударил по глазам, очередной приступ боли захлестнул его целиком. Он лежал и думал, что в извечной борьбе Танатоса с Биосом нет победителей и побежденных. Смерти подвержено всё живое, каждый уходит в предназначенный час и срок. Но жизнь воспроизводит самое себя, и потому для нее смерти нет. Это закон природы. Так было, так есть и так будет. Смысл бытия разгадает не тот, кто мучительно ищет ответ на вопрос – в чем он? А тот, кто ответит – зачем? Зачем всё это – этот мир и этот человек в этом мире? Зачем эта земля под ногами и это звездное небо над головой? Зачем этот не прекращающийся ни на минуту вечный хоровод жизни и смерти, где каждому отведено свое место и время? Что же касается лично его, доктора Зигмунда Фрейда, то он прекрасно понимал, что его время кончается и надо освобождать место. И он стремительно продолжал лететь навстречу Танатосу, отягощенный мучительной болью. Продлевать мучения не имело смысла. Днем раньше, днем позже – для него это уже ничего не решало. Он впечатал свое имя во всемирную историю, оно осело в сознании миллионов больных и здоровых, ни один психоаналитик не сможет обойтись без его открытий, ставших канонами психотерапевтической практики. Что еще ему было нужно? И теперь он, атеист, молил Бога принять его как можно скорее, но освобождение от дряхлой физической оболочки не приходило… Может быть, Господь еще не хотел его?..

 

Последний вызов

Он вынырнул из коридора своих сновидений и увидел блистающую чистотой палату лондонской клиники. У изголовья стоял наблюдавший его в течение многих лет доктор Шур. Он взял руку докторa в свою, покрытую старческими пигментными пятнышками и скрученными фиолетовыми узелками вен, и, еле ворочая языком, прилипавшим к гортани, напомнил ему о беседе, состоявшейся много лет назад в Вене, когда его болезнь только-только начиналась: «Вы обещали не оставить меня, когда придет мое время. Теперь всё это лишь пытка и не имеет смысла…» Голос его прервался, нестерпимая боль не дала закончить фразу…

 

Встреча с Вечностью

Стояло 21 сентября 1939 г. Мягкая, в светло-желтых тонах – как прекрасна была эта лондонская осень… В течение двух суток, через каждые двенадцать часов, доктор Шур вводил в тело 83-летнего доктора Фрейда определенную дозу морфия. 23 сентября наступило состояние комы, из которого великому старцу уже не суждено было выйти. Ночью душа покинула одряхлевшую физическую оболочку и отлетела в Вечность, а через три дня, вопреки еврейским законам, его лишенное души тело предали кремации. Прах сложили в греческую вазу и поместили в лондонском крематории Голдерс-Грин, где она покоится и по сей день.

Марта ушла из жизни 2 ноября 1951 г. Ее прах покоится там же, где и прах ее великого мужа, с которым она прожила такую долгую и счастливую жизнь.

 

Геннадий ЕВГРАФОВ