Блудные дети отца-основателя

3 июля 1904 г. умирающий 44-летний Теодор Герцль сказал свои последние слова другу, капеллану британского посольства в Германии преподобному Уильяму Хелеру, не отходившему от его постели: «Когда будешь в Палестине, скажи им, что всё до последней капли крови отдал за свой народ». В 1949 г. останки Герцля были перевезены в Израиль и захоронены в Иерусалиме на горе, названной в его честь.

Герцль был человеком очень сложным – как, впрочем, почти все люди его масштаба. И его трудный, а может, и невыносимый характер зеркально отразился в трудной и почти невыносимой истории его семьи.

В 1889 г. он женился на Юлии Нашауэр. Брак изначально был несчастен, поскольку, в сущности, свою жизнь Теодор без остатка посвятил идее сионизма и семьей почти не интересовался. В свою очередь, Юлию мало интересовали чаяния мужа. Уже через два года он собрался разводиться с беременной женой. Они расходились, сходились снова, беспрерывно ссорились. Одинокая, больная и озлобленная на весь мир, считая, что сионисты сначала украли у нее мужа, а потом и детей, Юлия провела последние три года в санатории в Кёнигштайне, директор которого, раздраженный ее воспоминаниями о покойном муже, заметил: «Было бы лучше, в интересах сионизма, чтобы г-жа Герцль исчезла из Кёнигштайна и из Западной Европы».

Она умерла в 39 лет. Ее кремировали, но урна с ее прахом бесследно исчезла: считается, что 17-летний сын Ханс, который должен был забрать урну, подавленный смертью матери, забыл ее в купе поезда. Пожелание директора санатория свершилось.

Всего в браке родились трое детей. Понятно, что детство их было очень непростым; возможно, на это наложились и генетические психические заболевания.

Старшая дочь Паулина страдала серьезным психическим расстройством и подолгу лежала в больницах, пристрастилась к наркотикам.

Средний сын Ханс учился в Лондоне и лечился у Фрейда, считавшего, что его пациент страдает Эдиповым комплексом. Когда родился Ханс, решительно антирелигиозный Теодор Герцль отказался совершать обряд обрезания; Ханс сделал брит-милу сразу после его смерти. Поначалу его раздражала безрелигиозность сионистских лидеров, он был привержен ортодоксальному иудаизму, но скоро последний перестал его устраивать. В 20-ю годовщину смерти Герцля он крестился в баптистской церкви, но вскоре перешел в католичество – хотя уже в 1926 г. он заявил Еврейскому новостному агентству JTA, что не считает себя больше католиком. «Я не принадлежу ни к какой церкви и отвергаю все символы веры. Я не могу быть членом синагоги, поскольку она отвергает мессианство Иисуса, являющееся для меня неоспоримым историческим фактом. Я не могу быть привержен никакой христианской церкви, поскольку не считаю Иисуса Богом. Я бы назвал свою веру национализмом», – пояснил он, добавив в письме редактору одной из газет, что считает себя «членом Дома Израилева».

Впрочем, побывав католиком, он затем последовательно становился квакером, унитарием и, наконец, лютеранином – хотя в том же 1926 г. он определил себя «либеральным евреем», а либеральный иудаизм – «истинной религией». Ханс обычно посещал либеральную синагогу в Лондоне и просил Клода Монтефиоре принять его в Союз либеральных евреев, но тот отказал, поскольку Ханс не принадлежал ни к одной из синагог.

В 1930 г. Паулина умерла в Бордо от передозировки героина. В день ее похорон Ханс застрелился, оставив записку: «Еврей остается евреем… Я не могу больше жить. Я потерял всю веру в Бога. Всю жизнь я искал правды, и в конце пути должен признать – у меня нет ничего, кроме разочарования. Сегодня я прочитал кадиш по моим родителям – и по себе, последнему потомку в семье. Никто не прочтет кадиш по мне».

Свое последнее предсмертное письмо он отправил одному из сионистских руководителей Бордо У. Столпнеру. Он просил быть похороненным в одном гробу с Паулиной и добавил: «Если я умру, то по собственной вине. Мне некого обвинять. Я в любом случае уже мертв: если Бог хочет разрушить человека, Он сначала превращает его в безумца».

Полиция была в затруднении, разрешать ли похороны на еврейском кладбище, поскольку определенной уверенности в том, что Ханс – еврей, не было. Однако католический священник о. Дэй, крестивший Ханса в 1925 г., заявил, что последней волей Ханса Герцля было быть похороненным вместе с сестрой на еврейском кладбище. Паулину и Ханса похоронили рядом, на еврейском кладбище в Бордо, хотя не в одном, а в двух гробах. Похороны были гражданскими – ни раввин, ни священник не присутствовали. Единственным свидетелем похорон был У. Столпнер.

В 2006 г. по инициативе тогдашнего премьер-министра Израиля Эхуда Ольмерта и президента Всемирного еврейского конгресса Зеэва Бельского их останки было решено перевезти в Израиль и захоронить рядом с отцом согласно воле Теодора Герцля. Идея была не новой: еще в 1949 г., а потом в 1956 г. чиновники «Сохнута» побывали на кладбище в Бордо, подтвердили принадлежность захоронений, но на этом дело и закончилось. Решение 2006 г. вызвало споры, объясняющие и прежнюю нерешительность. С одной стороны, сионистский истеблишмент не настаивал на переносе тел, поскольку конец брата и сестры не очень вписывался в героический нарратив об основателе еврейского государства. С другой, разлучить брата и сестру было невозможно, а похоронить по еврейскому обычаю самоубийцу и выкреста одновременно шло наперекор всем иудейским нормам. Но в итоге главный сефардский раввин Шломо Амар после долгих уговоров всё же объявил, что Ханс был евреем, что он отрекся от христианства, а его самоубийство было итогом психической нестабильности – и его можно похоронить в Иерусалиме.

В ходе торжественной церемонии в Бордо, в присутствии официальных лиц Франции и Израиля, захоронение было вскрыто. И в нем был обнаружен только один гроб – Паулины. Гроб Ханса так и не нашли. Работники похоронного братства «Хевра Кадиша» просеяли землю и обнаружили две ручки, очевидно, от гроба, и части скелета. Кости объявили принадлежащими останкам Ханса Герцля, положили в гроб, и гробы были отправлены в Израиль. В итоге два гроба, покрытые израильскими флагами, в присутствии премьер-министра, других официальных лиц и множества гостей были торжественно захоронены рядом с могилой Теодора Герцля.

Ханс и Паулина очень мало общались с младшей сестрой, Труди. Она вышла замуж, но страдала сильными приступами депрессии, подолгу лежала в больницах, на что уходили все средства семьи. Нацисты отправили ее с мужем в Терезиенштадт, где они и погибли: тело Труди было сожжено.

Стефан Теодор Герцль, сын Труди и единственный внук Теодора Герцля, был и единственным, причем страстным, сионистом в семье. Во время Второй мировой вой­ны он служил в английской артиллерии, сменив имя на Стефан Норман, потом посетил Израиль и собирался принять активнейшее участие в создании еврейского государства. Уволенный из армии, без работы, он выступил на сионистской конференции в Лондоне, где председательствующий Хаим Вейцман сухо представил его как внука Герцля и во время его выступления просидел к нему спиной. Не слишком тепло встречали его и некоторые официальные лица в ходе поездки в Израиль.

В итоге он был назначен на незначительный пост в Британской миссии в Вашингтоне. Туда ему и написала старая нянька из Вены, что его родители погибли в Холокосте. 26 ноября 1946 г. пребывавший в сильной депрессии Стефан Норман Герцль бросился вниз с Массачусетского моста. Его похоронили в Вашингтоне, а 5 декабря 2007 г. останки перевезли в Израиль и перезахоронили рядом с родными. Семья воссоединилась.

Популярное и идеологически выверенное предположение о том, что к трагедии детей великий отец непричастен, а вызваны они исключительно наследственностью от психического заболевания матери, не опирается на факты. О таком заболевании, каком-либо курсе лечения не упоминается ни в одной из многочисленных биографий Герцля и посвященных ему статьях. Насколько мне известно, только одна статья полувековой давности (к сожалению, ныне недоступная) посвящена собственно медицинско-генетическим особенностям семейства, но и там, подозреваю, автор выстраивает разве что некоторое предположения на основе биографических материалов. Чем же можно объяснить столь трагические обстоятельства жизни семейства Теодора Герцля? Целым комплексом напластовавшихся друг на друга проблем.

Прежде всего, думается, тут работает известное и почти не имеющее исключений правило: жить с гением (а Герцль, безусловно, человек великий) крайне сложно. Такие люди поглощены неким призванием, которое налагает негативный отблеск на все остальные социальные и семейные отношения – как это отметил, к примеру, Левитан: «Почему я один? Почему женщины, бывшие в моей жизни, не принесли мне покоя и счастья? Быть может, потому что даже лучшие из них собственники. Я так не могу. Весь я могу принадлежать только моей тихой, бесприютной музе, всё остальное суета сует…».

Для Герцля такой музой были его духовно-политические искания. В письме 1883 г. он писал, что если когда-то женится, то это будет «чудовищной ошибкой». Он оказался прав. Скорее всего, любой его брак был бы несчастным. Герцль всего себя посвящал реализации своих бурно кипящих идей, и места для семьи оставалось мало. Что сочеталось с особенностями его характера: непомерное честолюбие нередко сталкивалось с сильнейшей неудовлетворенностью – в его писательской и драматургической деятельности, в политических проектах. Периоды бурной, исступленной активности сменялись периодами депрессии и мыслями о суициде. К этому еще примешивались своеобразные сексуальные переживания до женитьбы, с которых Набоков вполне мог бы писать «Лолиту».

Если бы ему попалась жена из тех, что подчиняют свою жизнь гению, то было бы еще ничего. Но тут случай был совсем иной, который сам Герцль характеризует как сосуществование «двух зверей в одной клетке». Юлия Нашауэр, по выражению одного биографа, страдала «не меньшими психологическими расстройствами, чем Теодор, а возможно, и большими». Истеричная по натуре, она отличалась непостоянством настроений, периодически впадая в ярость. Сегодня подобное могли бы назвать биполярным расстройством или каким-нибудь другим ученым термином.

Да и обстоятельства их брака с самого начала не способствовали его умиротворенности. Еще только познакомившись с 18-летней созревшей полногрудой Юлией из богатой венской семьи и перенеся на нее свой эротический пыл, Герцль вскоре испытал «тошнотворное чувство» и оборвал с ней контакты, снова бросившись с головой в работу. Но работу он вскоре потерял, родители давили на него с женитьбой на выгодной партии, и он таки женился на Юлии, получив в приданое 75 тыс. гульденов – весьма большую сумму.

Имущественное неравенство, несомненно, наложило отпечаток на будущую жизнь. Но не только. Мгновенно забеременев, Юлия лишилась привычного ей образа жизни венских богачей: бесконечных приемов, балов и пр., отчего весьма страдала и устраивала истерики, грозя суицидом. Теодор же был не слишком тактичен и много времени на жену не тратил, живя своими идеями.

Уже через три месяца случилась грандиозная ссора, после которой он ушел из дома. Потом вернулся, а когда застрелился его друг, он погрузился в горе и снова на полгода ушел из дома, оставив Юлию беременной еще одним ребенком. Сконцентрировавшись на журналистике, ездя за границу, он уже наведывался домой редко и ненадолго.

Добавим, что теща ненавидела Теодора, а его мать ненавидела невестку, обе матери ненавидели друг друга и при этом активно вмешивались в жизнь молодой семьи. Герцль же при выборе стороны в оппозиции «мать – жена» выбирал преимущественно первую, что не добавляло мира в семействе. Когда умер отец Юлии, все имущественные права перешли к Теодору, он настоял, чтобы его родители переехали к ним, и ад только усилился. Когда же в Париже начался главный этап его жизни, связанный с сионизмом, то деньги на благородный проект шли в немалой степени и из наследия Юлии – его собственных заработков не хватало.

Сионистские идеи были Юлии глубоко чужды, тем более они отнимали все время мужа и отрывали от семьи – вплоть до того, что когда сыну Хансу исполнилось шесть лет, Теодор отметил его семилетие.

Примерно так и продолжалась вся их семейная жизнь. Нельзя сказать, что Теодору были безразличны дети, и порой он даже сидел неделями дома, когда они тяжело болели, но видел в них преимущественно отражение себя самого, путал их возраст и печалился, что дети не понимают великого предназначения своего отца.

В такой семейной атмосфере и росли его чада. И несомненно, детство наложило серьезный отпечаток на их трагические будущие судьбы – что, конечно, не исключает возможной таинственной наследственности. Но, конечно же, вовсе не следует привязывать к наследственности интенсивные религиозные поиски, характерные далеко не только для Ханса, но и для многих евреев XIX–XX вв., пристрастие к наркотикам Паулины, общее для многих молодых людей тогда и сейчас. В смерти Труди виноваты, в конечном счете, нацисты. На судьбу Стефана повлияли и внутрисионистские распри. Жизнь – она не черно-белая и не встраивается в простые схемы.

 

Юрий ТАБАК