Демонстрация совести

А дело было в августе…

И шли полки за рядом ряд,

И просыпался Пражский Град,

Во сне услышав танки.

Наталья Горбаневская

 

Полдень, 25 августа, 1968 г., Красная площадь. Три женщины и пятеро мужчин сидят с плакатами у Лобного места. У пятерых – еврейские корни. Они протестуют против советских танков на улицах Чехословакии.

А ты сам ступай, детинушка,

На высокое место лобное,

Сложи свою буйную головушку.

Я топор велю наточить –

навострить,

Палача велю одеть – нарядить...

Это Михаил Лермонтов, «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Одна из ассоциаций Лобного места и выражения «лобное место» – казни, эшафот. В этом смысле можно сказать, что участники демонстрации добровольно взошли на эшафот.

 

«Это все жиды!»

В январе-августе 1968 г. в Чехословакию пришла весна. «Пражская весна». Либерализация жизни. Местная Компартия во главе с первым секретарем Александром Дубчеком взяла курс на свободу слова, ослабление контроля государства над СМИ, децентрализацию власти, частное предпринимательство и другие реформы для создания «социализма с человеческим лицом». В СССР и других «странах социализма» это, естественно, рассматривалось как угроза правящей партийно-административной системе. Замаячил и возможный выход ЧССР из просоветского военного блока – Организации Варшавского договора. В стране ширились антисоветские настроения. По отмашке Брежнева для подавления «Пражской весны» в ночь с 20 на 21 августа в Чехословакию бросили войска СССР, Венгрии, Польши, Болгарии и ГДР. В Советском Союзе проходили собрания трудовых коллективов, «в едином порыве» поднимавших руки за «братскую помощь». Советское телевидение, радио заполонили передачи о горячей и единодушной поддержке «политики партии и правительства». И лишь единицы позволили себе выразить несогласие.

«Век наш пробует нас – можешь выйти на площадь, смеешь выйти на площадь в тот назначенный час?!» – отреагировал Александр Галич на оккупацию чешской земли. Лингвист Лариса Богораз-Брухман, поэт Наталья Горбаневская, физик Павел Литвинов, экскурсовод Виктор Файнберг, лингвист Константин Бабицкий, поэт Вадим Делоне, электрик Владимир Дремлюга, студентка-историк Татьяна Баева посмели выйти на площадь. Восемь человек. Плюс трехмесячный сын Горбаневской в колясочке. Это даже не капля в 240-миллионном советском море. Плакаты с лозунгами «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!», «Позор оккупантам!», «Руки прочь от ЧССР!», «За вашу и нашу свободу!», самодельные государственные флажки Чехословакии. Пришедшие приглашенные западные журналисты.

Протестующие вспоминали, что демонстрация продолжалась каких-то три-пять минут. Ее мало кто успел увидеть из гуляющих по площади людей. На Лубянке, вероятно, об акции знали и подготовились. Быстро прибежали кагэбисты – в штатском, но в одинаковых форменных ботиночках. Вырывали из рук и ломали лозунги, флажки. Кричали: «Это все жиды!», «Бей жидов!», «Бей антисоветчиков!», «Хулиганы, бандиты!», «Продались за доллары!». Файнбергу разбили в кровь лицо и выбили четыре передних зуба. Тащили за волосы Ларису. Литвинова били по голове тяжелой сумкой. Один из гэбэшников сказал ему: «Давно я за тобой гонялся, жидовская морда». Диссиденты заранее договорились не оказывать никакого сопротивления, чтобы потом им не пришили дополнительные обвинения. Только когда вокруг начала собираться толпа, старший гэбэшник скомандовал: «Прекратить бить». Не хотели, чтобы окружающие видели это избиение. Подошедшие люди недоуменно спрашивали, что здесь происходит. «Протестанты» пытались объяснить любопытным причины акции. Кагэбисты говорили, что алкаши и тунеядцы устроили дебош. Через несколько минут демонстранты были отправлены в отделение милиции. Горбаневскую с ребенком везли отдельно и в машине били, когда она закричала в окно: «Да здравствует свободная Чехословакия!».

 

Показательное судилище

Лефортовская тюрьма, следствие, суд… До суда дошло для пятерых. Участники демонстрации рассказывали, что уговорили 21-летнюю Татьяну Баеву не лезть в тюрьму, не губить свою юную жизнь, а заявить, что она не участвовала в акции, а просто оказалась рядом. Сама она говорит, что это была ее инициатива. Баеву освободили. А приводить на суд Виктора Файнберга с выбитыми зубами и утверждать, что это он, держа плакат с лозунгом, злостно нарушал общественный порядок, а отнюдь не гэбэшники, выбившие ему зубы, не решились. Сочли за лучшее признать его невменяемым и упрятать с глаз долой в спецпсихушку. Невменяемой определили и Горбаневскую. Судить женщину с двумя маленькими детьми (старшему – семь лет) побоялся даже советский, «самый гуманный суд в мире».

Остальным демонстрантам устроили показательное судилище с заранее предрешенным обвинительным приговором. Пытались представить их хулиганами, устроившими беспорядки. Абсурдно обвиняли даже в том, что те мешали туристам знакомиться с достопримечательностями Москвы. Даже в препятствовании работе общественного транспорта. Хотя какой в пешеходной зоне на Красной площади транспорт? Протоколы заседаний красноречивы: судья Лубенцова по прозвищу Лубянкина постоянно перебивала подсудимых, запрещала затрагивать их политические взгляды, хотя именно за гражданскую позицию их и репрессировали.

Свидетелями от обвиняющей стороны были «возмущенные случайные прохожие» – гэбисты и проинструктированные военные, представлявшие одну из частей. П. Литвинов вспоминает в беседе с российской «Новой газетой», что среди свидетелей, защищавших обвиняемых, выступила незнакомая им замечательная девушка по фамилии Ястреба. Она была на площади и в суде рассказала, как все было в действительности. Сестра Литвинова потом подошла ее поблагодарить, а девушка сказала: «Меня мама учила говорить правду».

А еще были смелые адвокаты. Поэт Юлий Ким после суда сочинил «Адвокатский вальс» о «защитниках правозащитников» – тех редких адвокатах, кто страстно взялся за изначально безнадежное дело (среди них и еврейка Дина Каминская) и о циничных судьях, которым «их вердикт» спускали «сверху».

Конечно, усилия тщетны,

И им не вдолбить ничего:

Предметы для них беспредметны,

А белое просто черно…

Суд пробежал очень быстро – с 9 по 11 октября. За «распространение клеветнических измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй», за «групповые действия, грубо нарушающие общественный порядок» Делоне и Дремлюга (у них это были повторные судимости) получили соответственно два года и десять месяцев и три года лишения свободы в лагерях. Бабицкого, Богораз, Литвинова отправили в ссылку (Коми АССР, Иркутская область, Забайкалье) соответственно на три, четыре и пять лет. Мужественные демонстранты своей вины не признали.

В здание суда пропустили только некоторых родственников обвиняемых, остальных поддерживающих не пустили под извечным в таких случаях предлогом нехватки мест, которые занимали «люди в штатском», проходившие в здание с черного хода. Сосредоточилась возле суда и возмущенная советская общественность – нанятые подкрепившиеся водкой рабочие с близлежащего завода, провокаторы, стукачи, кагэбисты. Присутствовавший там диссидент-еврей Илья Габай рассказывает в своем эссе «У закрытых дверей открытого суда» о «трехдневном спектакле», когда «люди от станка» осыпали отборной бранью и хамскими угрозами друзей подсудимых. Затевали провокации и скандалы. Дескать, судят фашистов, убийц. И вы все такие же. Милиция, конечно, не вмешивалась. «Можно пожалеть этих людей – за то, что они такие темные, за то, что так искалечены их души, за то, что они так безнадежно жестоки и слепы… Если что-то в этот день и удержало от прямых побоев, то, наверное, только присутствие иностранных журналистов».

 

«Самосажание»

Нужно ли было «протестантам» выходить на площадь, приносить себя в жертву? Ведь всколыхнуть СССР по многим причинам все равно было нереально. Трудно не вспомнить здесь пушкинское:

Свободы сеятель пустынный…

Рукою чистой и безвинной

В порабощенные бразды

Бросал живительное семя –

Но потерял я только время,

Благие мысли и труды...

Даже в диссидентских и околодиссидентских кругах развернулись дискуссии о целесообразности таких действий, как подобная демонстрация на Красной площади. Одни восхищались, другие говорили о нелепости самопожертвования, которое не приносит никакого практического результата, о бессмысленности добровольного «похода в тюрьму». Возник даже специальный термин «самосажание».

«Протестанты» вспоминают, что выходить на Красную площадь их отговаривали даже единомышленники по протестному движению: каждый активист на вес золота, тем более лидеры, идут переговоры с Прагой, может, договорятся и войска выведут и т. д. Почти у всех героев 25 августа были семьи, маленькие дети. А муж Л. Богораз – писатель Юлий Даниэль – в это время сидел в лагере, и 17-летний сын Саша оставался один. Ее обвиняли в том, что бросила сына на произвол судьбы. «На самом деле я долго размышляла о мотивах своих поступков и о своих материнских обязанностях, – отмечала Богораз. – С моей точки зрения, они не ограничивались необходимостью готовить горячую еду и гладить рубашки. Я обязана была обеспечить ребенку, которого я произвела на свет, жизнь более свободную, чем наша. В 17 лет Саня не так уж и нуждался во мне. Если бы у меня не хватило мужества совершить решительный поступок сегодня, моему сыну пришлось бы столкнуться завтра с той же жестокой реальностью. Так что убыток от моего ухода был не так уж и велик».

Горбаневская подчеркивала в интервью: «Мы ни на что не рассчитывали. Выразить, высказаться… Просто поступить по совести… для каждого это был личный нравственный поступок», чтобы в истории сохранились не только фотографии митингов всенародного одобрения. Было очень важно, чтобы о демонстрации узнали в Чехо­словакии. Осенью 1968 г. открытое письмо Горбаневской с рассказом о демонстрации расклеивалось как листовка на стенах Карлова университета в Праге.

Поэт, правозащитник Анатолий Якобсон относился к той группе, где считали, что «значение демонстрации 25 августа невозможно переоценить». Он писал в сентябре 1968 г., что о демонстрации узнали в Советском Союзе, в Чехословакии, в мире. «Я думаю, что если бы даже демонстранты не успели развернуть свои лозунги и никто бы не узнал об их выступлении,  то и в этом случае демонстрация имела бы смысл и оправдание. К выступлениям такого рода нельзя подходить с мерками обычной политики, где каждое действие должно приносить непосредственный, материально измеримый результат, вещественную пользу. Демонстрация 25 августа – явление не политической борьбы (для нее, кстати сказать, нет условий), а явление борьбы нравственной. Сколько-нибудь отдаленных последствий такого движения учесть невозможно. Исходите из того, что правда нужна ради правды, а не для чего-либо еще; что достоинство человека не позволяет ему мириться со злом, если даже он бессилен это зло предотвратить».

 

Пять из восьми

Пять из восьми протестующих против оккупации Чехословакии имеют еврейские корни. Интересное соотношение. Еврейское население СССР в этот период составляло около 2–2,5 млн в 240-миллионном Советском Союзе (впрочем, и психиатр Д. Лунц, ставивший героям диагнозы «невменяемые», «шизофрения», – тоже еврей).

Константин Бабицкий. У него была престижная и интересная работа научного сотрудника в Институте русского языка АН СССР, большие научные достижения в области лингвистики. Но и проходить мимо нарушений прав он не мог. Подписывал петиции в поддержку писателей А. Синявского и Ю. Даниэля, правозащитников Ю. Галанскова, А. Гинзбурга. А еще он был бардом, известны его песни на стихи Ю. Даниэля. Когда Л. Богораз спросила, что сподвигло его выйти на площадь, он отшутился: «Если идут женщины, я никак не могу не пойти…» После освобождения из ссылки ему запрещалась работа по специальности. Трудился плотником, разнорабочим в поселке Костромской области; занимался переводами румынской поэзии.

Наталья Горбаневская (еврейка по отцу). Автор книг стихов, переводчица. Признанная невменяемой, сначала она избежала тюремной психбольницы. Мать двух маленьких детей. Власти не хотели большого международного резонанса. Передали ее на попечительство матери. Но Горбаневская продолжала правозащитную работу. Демонстрацию и последовавшие за ней события она подробно рассмотрела в своей документальной книге «Полдень». Была первым редактором «Хроники текущих событий» (главного самиздатовского издания, посвященного защите прав человека в СССР). И в 1969 г. ее арестовали. Содержалась в психиатрической больнице тюремного типа с диагнозом «вялотекущая шизофрения». Освободили благодаря бурной кампании западных психиатров. В 1975-м эмигрировала. Говорила, что «самое страшное – это спецпсихбольница… если бы я твердо знала, что меня здесь ждет лагерь, я бы не уехала». За рубежом работала с изданиями «Континент», «Русская мысль» и Радио «Свобода». Наталье посвящены книги, песни, документальный фильм «Я не героиня».

Лариса Богораз-Брухман. Попрощалась с научной карьерой (Институт русского языка АН СССР) ради правозащитной деятельности. Вела стенограмму судебного заседания по делу А. Синявского и Ю. Даниэля. Совместно с П. Литвиновым написала в 1968 г. «Обращение к мировой общественности» о суде над активистами самиздата А. Гинзбургом, Ю. Галансковым, А. Добровольским, В. Лашковой. Это стало первой открытой апелляцией советских диссидентов к Западу. В книге французской исследовательницы Сесиль Весье «Женщина в диссидентском движении – Лариса Богораз» рассказывается, что перед демонстрацией она пристраивала у друзей кота и собаку, объясняла свой поступок сыну, как раз сдававшему вступительные экзамены в Тартуский университет, и оставляла его на попечение дедушки. Не обладающая особой пунктуальностью, она так боялась опоздать на протестную акцию, что запрыгнула в такси и оказалась на Красной площади задолго до назначенного часа. После ссылки продолжила заниматься правозащитой. В 1989–1994 гг. – сопредседатель Московской Хельсинкской группы.

Павел Литвинов. По паспорту – русский, но с заметной еврейской родословной. Внук советского наркома иностранных дел Максима Литвинова. Преподавал физику в московском институте, но был изгнан с работы за политические взгляды. Составлял самиздатские сборники. С помощью зарубежных журналистов в Москве передавал на Запад материалы о нарушении прав человека в СССР. После ссылки продолжил борьбу. С другом Борисом Шрагиным написал письмо в защиту Сахарова и Солженицына и передал его московскому корреспонденту «Вашингтон пост». КГБ поставило перед выбором: или загремит на много лет в лагерь либо психушку, или выезд из Союза. В 1974 г. эмигрировал в США, был зарубежным представителем «Хроники текущих событий».

Виктор Файнберг. В школе во время «борьбы с космополитами» на рубеже 1940–1950-х подвергался антисемитским оскорблениям и дрался с обижавшими. В 1957 г. подрался с милиционером из-за антисемитского инцидента и был «награжден» годом исправительных работ. Из-за демонстрации на Красной площади провел четыре года в спецпсихбольнице для политических. Дважды голодал в знак протеста. Врач Марина Вайханская передавала информацию о нем на свободу, что способствовало освобождению Файнберга. Ее уволили из больницы. В 1974 г. они поженились и эмигрировали из СССР во Францию. Диссидент основал организацию для борьбы с карательной психиатрией, применявшейся в СССР. Британский драматург Том Стоппард посвятил Файнбергу и другому известному диссиденту Владимиру Буковскому пьесу «Каждый хороший мальчик заслуживает поощрения», рассказывающую о советском «лечении» политических узников. О жизни и борьбе Файнберга Россией, Чехией и Израилем снят документальный фильм «Ахарай» («За мной!») Кирилла и Ксении Сахарновых.

 

«Мои брови жаждут крови»

Демонстрация 25 августа стала самым ярким и известным протестом в СССР против оккупации Чехословакии и одной из наиболее масштабных акций в истории советского диссидентства. Литвинов отмечает, что не все, кто хотел бы выйти на площадь, в это время были в Москве. В частности, упоминает генерала Петра Григоренко и поэта Анатолия Якобсона.

Были и другие очень редкие случаи и формы осуждения агрессии, в основном действия одиночек: не голосовали, расклеивали листовки, выходили с одиночными пикетами на улицы своих городов. Протестовавших исключали из КПСС, увольняли с работы. Осудили ввод войск отдельные известные люди страны: поэты А. Галич, Б. Чичибабин, Е. Евтушенко, А. Твардовский, писатели В. Некрасов, А. Солженицын, ученый А. Сахаров, артист И. Кваша.

Мои брови жаждут крови,

Подпевай, не прекословь,

Распевайте на здоровье,

Пока я не хмурю бровь.

Это Юлий Ким, «Монолог пьяного генсека», написанный в 1968 г. еще до «красноплощадной» акции. Пророчески упоминает там героев 25 августа: и «Пашку, и Наташку, и Ларису Богораз!».

95 человек поставили подписи под письмом властям, заявляющем, что обвинительный приговор демонстрантам – «нарушение гражданских свобод».

 

«Просто вышли на Лобное место»

Танки идут по Праге

В закатной крови рассвета,

Танки идут по правде,

Которая не газета, – писал Евгений Евтушенко.

«За нашу и вашу свободу» – известное выражение Александра Герцена в поддержку польских повстанцев, боровшихся за независимость от Российской империи. С этим лозунгом вышли и протестующие в 1968-м. Они не верили в «социализм с человеческим лицом» и в то, что в СССР может появиться свой Дубчек. Но сохраняли надежду: если реформы в Чехословакии осуществят, уже будет хорошо. И для СССР тоже. Мечтали, что когда-нибудь свобода доедет до Москвы.

Литвинов ни себя, ни своих товарищей храбрецами не считает: «Мы просто вышли на Лобное место». Н. Горбаневская, спустя годы, в интервью изданию «Полит. Ру» говорила о радости от поступка по совести и, может быть, о некоторой досаде на то, что «нас превратили в легенду, в „героев“, забыв о том, что мы были самые обыкновенные люди». Обыкновенные?! Нет! Особые, удивительные люди! Свобода самовыражения, понятия о справедливости, чести оказались для этих донкихотов важнее собственного благополучия и благополучия своих детей. Не сиделось им дома, на работе, на пляже или на прогулке в парке.

Во время акции кагэбисты кричали: «Это все жиды!», чтоб, так сказать, всем «своим» все сразу понятно стало. Не обращайте, мол, внимания. Всего лишь очередные представители беспокойной нации. А настоящий советский человек – с правительством, чехов «мы освобождали и кормим». Это перекликается с попытками в Чехословакии и СССР представить и саму «Пражскую весну» «заговором сионистов». Среди лидеров чешских преобразований были евреи – экономист Ота Шик, вице-премьер ЧССР в 1968-м, автор программы реформ в духе рыночного социализма, а также член ЦК КПЧ Франтишек Кригель (кстати, он единственный из чехословацких руководителей не подписал потом «Московский протокол» об отказе от курса «Пражской весны», и его не хотели выпускать из СССР). И на пленуме ЦК КПЧ в 1970 г. прозвучало, что главные силы «контр­революции» – это силы, выступавшие с позиции «сионизма как одного из инструментов международного империализма». Среди виднейших евреев-«сионистов» назывались Ф. Кригель, директор чехословацкого телевидения Иржи Пеликан (нет данных о еврейском происхождении), писатель Арношт Лустиг. Советские пропагандисты, конечно, в стороне не оставались и тоже любили говорить, что за «пражскими событиями» стоит мировой сионизм.

В ссылке Л. Богораз работала такелажницей в домостроительном комбинате. Как-то две женщины-коллеги зашли к ней и говорят: у нас сегодня была лекция о декабристах, о женах декабристов… пройдет время, когда-нибудь о тебе будут рассказывать. В 1990 г. герои 25 августа получили звания почетных граждан Праги. Позже и другие награды от Чехии и Словакии. Первый президент Чехии Вацлав Гавел отмечал в разговоре с «Новой газетой», что протестовавшие «проявили человеческую солидарность и величайшее личное мужество. Их поступок я высоко ценю и потому, что они хорошо знали, на что шли и чего можно было ждать от советской власти. Для граждан Чехословакии эти люди стали совестью Советского Союза…»

В России о героях вышли только отдельные материалы в СМИ. Государство даже в ельцинские времена на награды не расщедрилось (хотя, конечно, не ради наград они на площадь выходили). Для очень многих в стране, зараженных имперско-советскими идеями, ностальгирующих по Советскому Союзу, которого «все боялись», они, разумеется, никакие не герои. Да еще и столько евреев среди них.

 

Александр КУМБАРГ