Тропинка доктора Когана

Часть моей семьи сгорела в пожаре Холокоста. Целая херсонская ветвь большого еврейского дерева. От них – моих двоюродных дедов и бабок – не осталось даже могил. Но осталась вот эта фотография и одна история, которую хочу рассказать. Она войдет в книгу. Но работы впереди еще много – появляются всё новые истории, архивные находки… А такой будет одна из глав.

 

Доктор Коган плохо спал. Уже второй раз за неделю к нему во сне являлись давно умершие родители. Они были им недовольны.

– Готеню, зачем ты женился на этой гойке! – причитала мать. – Она сведет тебя в могилу!

– Мама, – возражал доктор, – я женат много лет. Чего вы вдруг вспомнили?

– Если бы я дожила до твоей свадьбы, то ее бы не было!

– Кого?

– Свадьбы.

– Мама, сейчас другие времена.

– Не знаю я ваших времен! Ты не мог найти себе во всем Херсоне еврейскую девочку?

– Мама, Клава хорошая.

– Где ж она хорошая! Даже ребенка у вас нет.

Яков вспомнил, что давно не был на могиле сына, и во сне тяжко вздохнул. Клава поправила одеяло, укрыла мужу плечи. Она знала, что последние дни выдались у него тяжелыми. Он уходил в больницу на весь день, а вчера пришел бледный и велел нашить на его плащ желтую звезду. Теперь все евреи их города должны были носить такие.

– Мама, – объяснял Яков, – вы не знаете. У нас был сын. Но он умер.

– И чего ты его не спас? Ты же врач!

– Я хирург, а у Пини была скарлатина.

– Бедный мальчик, – причитала мать, – учиться столько лет… где ты там учился?!

– В фельдшерский школе, мам. Ты помнишь, в 1902-м меня не взяли, а на следующий год я поступил. А потом вы с папой отправили нас с братом в Льеж.

– Вот-вот! Учиться столько лет и не спасти моего внука!

– Мама, не надо. Мне тяжело.

– Ничего, родной, потерпи. Однажды я обниму тебя, и будет мир и покой. Но лучше позже, чем раньше, так что бросай свою гойку и уезжай немедленно! Ты должен уехать!

– Мама!

– Янкеле, – вмешался молчавший доселе отец, – никогда не слушай женщин. Они все курицы. Кроме мамы.

– Мы должны сказать тебе что-то, – продолжала мать. – Слушай! Alle Juden sollten sich am vereinbarten Ort versammeln, Dokumente, Geld, einen Koffer mit Dingen und einen Vorrat an Lebensmitteln für zwei Tage haben… – вдруг заговорила она грубым, надтреснутым голосом.

– Мама, откуда ты знаешь немецкий? – хотел спросить Яков, но проснулся.

«Всем жидам надлежит собраться в назначенном месте, иметь при себе документы, деньги, один чемодан с вещами и запас еды на два дня…» – продолжал тот же голос, удаляясь. Машина с громкоговорителем свернула за угол.

– Что это, Яш? – спросила жена испуганно.

– Говорят, будет гетто.

– А мы?

– Меня оставляют в больнице. Пока. Кто-то же должен лечить солдат Гитлера. У антисемитов это не очень получается.

– Яша! – жена обняла его. – Прости меня.

– За что?

– Я должна была тебя отпустить, когда всех эвакуировали.

– Перестань. Ты тут ни при чем. Куда я поеду?

– Я дура! Прости меня. Это не те немцы, о которых я рассказывала на уроках. Это не Гёте.

– И даже не Шиллер, – задумчиво продолжил Яков и тут же встрепенулся. – Клаша, дай мне чего-то с собой поесть. Я сегодня допоздна.

25 лет назад он, молодой перспективный хирург с заграничным дипломом, утонул в зеленых глазах юной курсистки. Конечно, мама была бы против русской жены. Но они с папой давно лежали на кладбище, а старшая сестра, воспитавшая Яшу и его братьев, не очень-то уважала традиции:

– Если Бог решил, что забрать мать и отца у малолетних детей – это правильно, то мне не о чем с ним говорить!

Яша женился на Клаве, и это была странная свадьба: смесь новых комсомольских традиций со старыми еврейскими. Через год у них родился Пиня, которого назвали в честь деда Пинхуса, но счастья ребенку имя не принесло. В три года малыша забрала скарлатина. Клавочка не захотела больше детей, и Яша смирился. Он ушел с головой в работу, позже получил должность заведующего хирургией местной больницы – «Тропинки», как ее окрестил народ в память об основателях – меценатах Тропиных. Брат Якова Моисей – тоже успешный врач – давно уехал в Ленинград, сестра с мужем жила в Одессе, другой брат еще до революции уплыл в Аргентину. Только Яков с Клавой остались в родном Херсоне, где они, в общем-то, неплохо жили. И дожили бы до старости, если бы не 1941-й…

Яков Ипполитович шел на работу. Он шел и наблюдал, как на глазах меняются улицы города. Нет, с домами было все в порядке. Улицы менялись иначе. На них почти не было людей. Маленький южный город, всегда многолюдный, опустел за считаные часы после прихода немцев.

По новым правилам евреям было запрещено ходить по тротуарам, и Яков чувствовал, как ему, идущему по мостовой, с желтой звездой на плаще, буравят спину взгляды из-за занавесок. Люди боялись. Конечно, некоторые жалели, некоторые ненавидели. Но боялись все. А он шел, как будто был самым смелым в этом городе. Шел на работу в больницу, где кроме раненых немецких солдат его ждали собратья по несчастью, рискнувшие не надевать свои желтые звезды. Яков уже неделю прятал их в подвале больницы – двоих давних приятелей еще со школьных времен. Нужно было при первой возможности незаметно вывести их с территории больницы. А еще хорошо бы документы… Где их взять? Забрать у умерших? Пожалуй, это мысль!

Как назло, в больнице уже несколько дней не было подходящих покойников. А узники ждали, что он принесет им хотя бы справки о выздоровлении. Но пока он нес им только обед, приготовленный для него женой. Он сам как-то перебьется. В конце концов, он может покурить. Это пока даже евреям не запрещается.

В больнице его ждала новость: ночью привезли двух полицаев, отравившихся спиртом. Наверное, украли у немцев. Час назад оба скончались.

Доктор заперся в своем кабинете. Нужно было подготовить бумаги на покойников. Да так, чтоб они чудесным образом выздоровели и вышли из подвала со справками на имя Сидоренко Мыколы и Яровского Ивана. А настоящие Иван и Мыкола должны были на следующий день лечь в землю под именами Мордко и Боруха. И, возможно, это был лучший поступок в их жизни. Правда, надо было еще объяснить начальству, откуда в больнице взялись два еврея. Но это уже мелочи. Яков знал, что даже если главврач ему не поверит, то всё равно не сдаст. Ей нужны его руки. Эти самые руки, которые сейчас нервно мнут папиросу, а через час будут оперировать грыжу немецкому майору.

Главврач, назначенная новыми властями, Якова не любила. В свое время она тоже претендовала на должность завхирургией, а назначили Когана. Амбициозная женщина не могла простить это Якову много лет. И вот взяла реванш. Однако уничтожить коллегу она не решалась – он был слишком ценным специалистом. Раненых немецких солдат нужно было штопать хорошо. Яков вымыл руки, обработал их спиртом и вошел в операционную…

Оккупация Херсона началась 19 августа 1941 г. Приказ военного губернатора обязал евреев носить на одежде еврейские звезды, а деньги и ценные вещи сдать юденрату. 29 августа немцы расстреляли 100 евреев и коммунистов, а 6 сентября – еще 110 евреев, обвиненных в подпольной деятельности.

7 сентября евреям Херсона было приказано переселиться в гетто. Район гетто, обнесенный колючей проволокой, охранялся часовыми с собаками. Среди обитателей гетто ходили слухи о том, что их собираются вывезти в Палестину. Они не знали, что их путь лежит прямо в рай, но сперва предстоит уплатить адову цену мучениями и страхом. Дети от смешанных браков, а также крестившиеся евреи тоже находились в гетто, но им разрешалось встречаться с нееврейскими родственниками. И люди жили надеждой. На что?

Грыжа майора была прооперирована. Как самого ценного пациента, его положили в лучшую палату, а завхирургией вызвался лично дежурить ночью. Начальство, конечно, должно это отметить.

Никто не помешал доктору в предрассветный час вместе с двумя «санитарами» перенести тела умерших в морг. Потом «санитары» покинули больницу, а доктор Коган угостил сигаретами охрану и немного поговорил со старшим офицером о творчестве Шиллера (теперь этот оберлейтенант запомнит не то, как из больницы вышли те двое, а то, что герр доктор знает наизусть Шиллера).

23 сентября 8500 евреев из гетто были переведены на территорию местной тюрьмы. На следующий день все были расстреляны зондеркомандой 11-А в окрестностях села Зеленовка. А в январе 1942 г. расстреляли детей от смешанных браков.

Яков Ипполитович Коган, дядя моей еврейской бабушки, блестящий хирург, известный на весь Херсон, не узнал этого. Он был слишком полезным для немцев, поэтому даже в гетто его поначалу не отправили. Но всё же за ним пришли через какое-то время. Пришли в больницу, и он все понял. Доктор Коган – выпускник Льежского университета, талант и умница, «золотые руки», врач от Бога – понял, что его ждет и что надо делать. Он знал, что смерть может быть разной. Иногда лучше шагнуть ей навстречу, чем убегать.

– Verdammtes Judenschwein! Was soll ich dem Herrn Major sagen? – выругался оберлейтенант, когда солдаты выбили дверь в кабинет. И добавил, брезгливо осматривая сапог, которым наступил в кровавую лужу: – Lassen Sie alles hier waschen!

Тело доктора Когана, вскрывшего себе вены практически на глазах у пришедших арестовывать его немцев, бросили остывать под забор больницы. Кто, где и когда похоронил его, я не знаю. Но в музее «Яд ва-Шем» есть заполненная кем-то анкета с этой историей. Значит, кто-то из тех свидетелей выжил и не смог забыть, простить этой смерти. Чтобы и мы не забывали.

О Якове Когане помнят и в «Тропинке». Известный херсонский медик Гарри Зубрис рассказал его историю в своей книге «В телеге жизни». Я узнала об этом случайно, а сотрудники Херсонской городской библиотеки любезно помогли – прислали фотокопии. В книге есть фото доктора Когана – немолодого уже человека, спокойного и мудрого. А в нашем домашнем архиве сохранилась всего однa фотография, где Яша (стоит крайний слева) снят вместе со всей семьей. Был повод сходить в ателье: из Ленинграда приехал брат Моисей с женой и детьми. 1927 г. Все еще живы, и всё хорошо.

 

Тамара КАГАНОВИЧ