Цензура памяти

Украина: первый подступ к памятнику в Бабьем Яре

Весной 1945 г. – еще до окончания вой­ны – в Москве, в Государственном издательстве политической литературы, 30-тысячным тиражом была выпущена книга К. Дубины «Злодеяния немцев в Киеве». Глава «Зверское истребление жителей города» начинается с обобщения: «Уже первые часы своего пребывания в Киеве немцы отметили диким разбоем. Бесноватый „фюрер“, идеолог топора и плахи, звериного национализма и расовой ненависти, приказал своим диким ордам уничтожать русских, украинцев, белорусов, евреев».

Евреи, как видим, упомянуты, а заодно показано и их место – четвертое, оно же последнее, – в иерархии жертв. Эдакое внутреннее развитие антисемитского инструмента в пользу его якобы «объективизации» (кстати, прижилось).

Далее у Дубины следовали изложение содержания немецкой листовки от 28 сентября, с указанием на евреев как ее адресата, и объективное описание событий 29–30 сентября, но уже без такого указания. А затем – описания других гитлеровских зверств по отношению к евреям (например, расстрелы евреев из лагеря на Керосинной и евреев-душевнобольных в Павловской больнице), но уже без всяких еврейских коннотаций.

Той же весной того же 1945 г. Эренбург получил от Бориса Брайнина – еврея, сосланного в Сибирь, – откровенное письмо и один страшный «сувенир»: «Уважаемый тов. Эренбург! Я Вам принес как своеобразный сувенир человеческие кости, собранные мною на дне Бабьего Яра. Это место, где было убито свыше ста тысяч человек, находится в возмутительном запустении. Там пасутся коровы, а кости, как видите, валяются рядом. Прекрасный склеп над Бабьим Яром превращен в уборную. В местной газете поднимался вопрос, не разбить ли парк „на живописных склонах Бабьего Яра“. По-моему, нужно поднять вопрос о воздвижении памятника погибшим там жертвам фашизма. С уважением, Борис Львович Брайнин, псeвдоним Sepp Österreicher».

Конечно, идея памятника жертвам фашизма в Бабьем Яре напрашивалась. И, конечно, Эренбург, как никто другой, понимал всю сакральность события и всю знаковость места. Но – и тоже как никто другой – понимал и всю трудность, точнее, безнадежность задачи. Молва приписывала саму идею Илье Эренбургу, но именно что молва и именно что приписывала: документальных подтверждений чьей бы то ни было инициации не обнаружено.

В последние месяцы вой­ны и первые послепобедные месяцы Эренбург был в опале и балансировал на грани ареста. С одной стороны, министр госбезопасности Аббакумов бомбардировал Сталина доносами о клевете писателя на доблестную Красную армию, «якобы» насилующую и мародерствующую, «якобы» малокультурную, а с другой – главный пропагандист страны Г. Александров опубликовал в «Правде» 14 апреля 1945 г. полупамфлет-полудонос «Товарищ Эренбург упрощает». Это свело почти на нет солидный аппаратный вес «орденоносца Эренбурга», а стало быть, и шансы быть услышанным и поддержанным. Так что сомнительно, чтобы с идеей памятника в Бабьем Яре первым выступил именно он.

Тем не менее 13 марта 1945 г. правительство и компартия Украины постановили построить в Бабьем Яре памятник. Были выделены средства (3 млн руб.) и заказан проект – архитектору Александру Васильевичу Власову, главному архитектору Киева, и скульптору Иосифу Круг­лову. Начало строительства памятника намечалось на 1946-й, а завершение – на 1947 г.

В 1947 г. Бабий Яр и Сырец были внесены в госреестр исторических памятников Великой Октябрьской социалистической революции и Великой Отечественной вой­ны по Молотовскому району г. Киева. Украинский историк, журналист, педагог и общественный деятель Илья Левитас связывал с этим решением появление в районе оврага – «…передвижной автолавки, куда куреневские мальчишки могли за небольшое вознаграждение сдавать вещи, собранные близ места расстрелов. В основном это были мелкие личные вещи: расчески, очки и прочее. Правда, с не меньшей скоростью инициатива государства сошла на нет».

Результаты работы «автолавки» позднее так себя и не обнаружили, что наводит на мысли скорее о чьей-то предприимчивости, чем о коллекционерской или культуртрегерской инициативе. Возможно, что Илья Левитас как-то вышел на бенефициара: ядро его собственной коллекции, не раз экспонировавшейся на выставках или при киносъемках, составляют именно такие мелкие артефакты.

Что касается памятника, то по замыслу авторов он должен был представлять собой трехгранную пирамиду из черного гранита с барельефом в центре и композицией, напоминавшей рельеф Бабьего Яра. Киевский горисполком и ведомство главного архитектора города (то есть самого А. Власова) выделили место и поручили привести в порядок всю территорию Бабьего Яра, распланировав ее под памятник и парк, провести необходимые земляные работы, проложить дорожки, аллеи и посадить деревья.

Уже 4 апреля в «Правде» появилась заметка ее киевского корреспондента: «Бабий Яр известен всему миру (явное преувеличение для ситуации 1945 г. – П. П.). Здесь от рук гитлеровских мерзавцев мученической смертью погибли многие десятки тысяч киевлян. По решению правительства Украинской ССР в Бабьем Яре будет установлен монумент жертвам немецких варваров. Принят проект памятника, разработанный архитектором А. Власовым. Монумент будет представлять собой облицованную полированным лабрадоритом призму высотой 11 м. На поверхности монумента выгравирован акт Государственной Чрезвычайной Комиссии о зверствах немецких оккупантов. Барельеф из белого мрамора изображает мать с погибшим ребенком на руках. В цокольной части памятника будет находиться музей. У входа в него будут стоять две гранитные фигуры с вечно горящими светильниками».

Назавтра, 5 апреля 1945 г., в «Правде» вышла статья о нацистских злодеяниях в Латвии, и в ней был yпомянут и проект памятника в Бабьем Яре: «Пусть знают грядущие поколения, какая опасность угрожала народам в грозную годину мировой истории и от какой катастрофы Красная армия и советский народ спасли свою Родину и все человечество».

Образ матери с ребенком непроизвольно указывал бы, – точнее, опираясь на контекст, намекал бы – на национальную принадлежность большинства жертв. В газете «Эйникайт», выходившем на идише органе Еврейского антифашистского комитета, 7 июля даже появилась заметка М. Айзенштадт о намечаемом строительстве мемориала расстрелянным в Бабьем Яре «140 тысячам жителям Киева, в основном евреям – женщинам, старикам и детям».

Увы: желаемое тут выдавалось за действительное, мечта за явь. Ибо даже такой глухой намек противоречил бы краеугольной советской идеологеме, сформулированной коллективным ГлавПУРом: «Да, фашисты убивали, но не евреев, а всяких и разных – мирных советских людей!».

Однако Министерство культуры СССР сочло проект Власова и Круглова неудовлетворительным. А позднее, в контексте борьбы с «космополитизмом», вопрос закрылся (а точнее, накрылся) как бы и сам собой.

Короля отныне играл «Союз советского народа», со словом «интернационализм» на знамени. Для памятования Бабьего Яра это слово означало только одно: как национальную, как еврейскую, эту трагедию – строго-настрого забыть и вспоминать не сметь, к теме больше не возвращаться! Не побрезговали даже топонимикой: Бабий Яр переименовали тогда на всякий случай в Сырецкий яр.

Да и до памятника ли, когда на протяжении последних пяти лет жизни Сталина по всей стране последовательно изничтожались все и любые очаги еврейской культуры? Едва ли не первым прямым нападкам подвергся Ицик Кипнис – за художественный очерк, в котором призывал сохранять верность еврейству (опубликован в варшавской идишской газете «Найе лебн» за 19 мая 1947 г.). Жесткие обвинения в еврейском национализме прозвучали на встрече писателей в Киеве в январе 1948 г., после которой – уже в конце года – большинство писавших на идише были арестованы, а многие со временем и убиты (12 августа 1952 г. были казнены П. Маркиш, Д. Гофштейн, Л. Квитко, И. Фефер, Д. Бергельсон, Ш. Персов. Дер Нистер и И. Добрушин, И. Нусинов и Э. Спивак умерли в тюрьме, М Пинчевский – в ссылке, М. Бродерзон и Ш. Галкин – вскоре после освобождения). В том же 1948 г. и в том же Киеве был закрыт Кабинет еврейского языка, литературы и фольклора при АН УССР.

 

Россия. Случай Ростова-на-Дону

Что касается памятников убитым евреям, то те же тенденции, что и в Киеве, отмечались и в РСФСР, и в Белоруссии. Справедливости ради следует сказать, что советское руководство не торопилось с комеморацией не только жертв Холокоста, но и важнейших битв и героев вой­ны. Так, памятник-ансамбль «Героям Сталинградской битвы» на Мамаевом кургане открыли только в 1967-м,а мемориальный комплекс «Хатынь» – в 1969 гг.

Ярчайший случай – Ростов-на-Дону, где подавляющее большинство захваченных немцами евреев были расстреляны в Змиёвской балке за два дня – 11 и 12 августа 1942 г.

На выцветшей, с желтизной, фотографии из частного архива – 1946 г., лето, Ростов-на-Дону, улица Алейникова, что на подходе к Змиёвской балке. Восемь человек – трое бравых мужчин (два красноармейца и один краснофлотец, все с боевыми орденами), четыре женщины и мальчуган с плюшевой обезьянкой в руках – обступили надгробный памятник со звездой вверху и едва различимой из-за качества фотографии надписью: «Здесь погребены Островская [Бас?]я Григорьевна 30 л[ет] с дочерью Тамарой 11 л[ет] и сыном Михаилом 5 л[ет], зверски замученные фашистскими извергами [11 ав]густа 1942 г. в г. Ростове».

Обступившие памятник, надо полагать, – уцелевшие родственники Островских. Точнее, это кенотаф – надгробие без захоронения, персональных могил перечисленных на табличке Островских не существует. Семья Островских – лишь малая толика из полутора десятков тысяч ростовских евреев, расстрелянных немцами в этой самой Змиёвской балке. Их история – одна из бесчисленных страничек в истории Холокоста с его массовым расчеловечением, смесью звериной ненависти с человеческой завистью и жадностью, с его добровольной готовностью откатиться по «подвижной лестнице Ламарка» на сколько угодно ступенек назад.

Долго этот памятник не простоял, а евреям, первые три года после вой­ны собиравшимся возле него 11 августа, областной Совет по делам религий – тогдашний «Росхолокостнадзор» – строго-настрого это запретил: что за несанкционированные митинги такие?! Взамен него в начале 1950-х гг. в устье Змиёвской балки были установлены два временных памятника – обелиск и типовая (так называемая «тиражная») скульп­тура «Клятва товарищей».

В начале 1970-х гг. в соответствии с Генпланом развития Ростова в этом месте была запланирована автодорога, трасса которой должна была рассечь балку надвое. К 1973 г. была проложена лишь часть трассы, но балку и она успешно расчленила. Тогда же было предложено установить взамен «Клятвы товарищей» и обелиска мемориал посолиднее. Его и открыли 9 мая 1975 г., но за ним никто не следил: даже на государственную охрану мемориал был поставлен только в 1998 г. За десятилетия своего сиротства мемориал пришел в упадок: экспозиция работала всего несколько дней в году, асфальт дорожек раскрошился, газ в горелку Вечного огня чаще не подавался, чем подавался.

Разногласия современных историков и еврейской общественности с современными местными властями возникли и по вопросу «сколько?», и по вопросу «кого?». В 2004 г. – на основании постановления мэра города – здесь была установлена мемориальная доска с таким текстом: «11–12 августа 1942 г. здесь было уничтожено нацистами более 27 тысяч евреев. Это самый крупный в России мемориал Холокоста».

Выражено неуклюже, так как в виду имелся не размер памятника, а самая крупная на территории РСФСР акция по уничтожению евреев. Но и такого ростовские интернационалисты стерпеть не могли: 28 общественных организаций дружно выступили против этой надписи и добились того, что в ноябре 2011 г. мемориальную доску заменили другой, где Змиёвская балка была названа просто «местом массового уничтожения фашистами мирных советских граждан».

Полемика – и бурная – разгорелась вновь, и вот ее результат: 28 апреля 2014 г. на фасаде траурного зала Мемориала памяти жертв фашизма в Змиёвской балке была установлена новая мемориальная доска со следующим текстом: «Здесь, в Змиёвской балке, в августе 1942 г. гитлеровскими оккупантами было уничтожено более 27 тысяч мирных граждан Ростова-на-Дону и советских военнопленных. Среди убитых – представители многих национальностей. Змиёвская балка – крупнейшее на территории Российской Федерации место массового уничтожения фашистскими захватчиками евреев в период Великой Отечественной вой­ны».

Эволюцию текста можно интерпретировать так: здесь, в Змиёвской балке, были расстреляны разные контингенты, обижать перечислением никого не будем, но та мысль, что здесь поставлен рекорд по единовременному уничтожению евреев, нам тоже весьма дорога. Да, в балке расстреливали и неевреев тоже – главным образом подпольщиков и душевнобольных, возможно, некоторое количество военнопленных (но главным местом их гибели в Ростове – гибели действительно массовой – был дулаг (от нем. Durchgangslager) в районе Каменки). Да, часть таких расстрелов никак не задокументирована.

Советское ноу-хау в отрицании Холокоста заключалось не в отрицании как таковом, а в отказе от национальной идентичности жертв во имя их интернационализации, то есть в намеренном растворении евреев в общей массе жертв, где они неизменно составляли незавидное большинство. Российское же, точнее ростовское, ноу-хау еще тоньше: национальная идентичность не отрицается, но и не называется: мол, не одних «ваших» тут косточки лежат! Та же история, что и в Бабьем Яре, та же, что и в Катыни, та же идея, что Мединский и его РВИО хотели бы сегодня навязать карельскому Сандармоху – разбавить жертв Большого террора жертвами извергов-белофиннов.

Как видим, замалчивание Холокоста в Змиёвской балке было не только в советское, но и в постсоветское время: ростовские мэры даже при филосемите Путине не убоялись фронды с антисемитским душком.

Попытки Ростовской еврейской общины и Российского еврейского конгресса объяснить, почему линию компромисса в мемориализации Змиёвской балки надо провести иначе, с оглядкой на историю и только на нее, не только ни к чему не привели, но еще и были привычно оценены как стремление выделить жертв Холокоста среди всех жертв фашизма и разрушить тем самым основы исторической памяти многонационального российского народа, то есть как сеянье национальной розни. Идея дополнить мемориал памятными плитами с выбитыми на них установленными именами убитых здесь евреев тоже была встречена в штыки: от инициаторов издевательски требовали предоставить сначала доказательства (sic!) подлинности имен и факта их гибели!..

 

Белоруссия: Минск, Брест, Червень

А вот Белоруссия. На памятнике в Бресте, поставленном в 1945 г. на месте расстрела свыше 5000 евреев, инициаторы так и хотели написать: «Памяти евреев». Это возмутило власть, и, по сведениям историка И. Герасимовой, надпись была заменена на обезличенную – ту, что станет потом стандартной для всех подобных знаков Made in USSR: «Здесь погребены советские граждане, зверски замученные немецко-фашистскими захватчиками в 1941–1945 гг.».

Зато история с памятником в Минске, в так называемой «Яме», что возле Еврейского кладбища в конце Ратомской улицы (современная улица Мельникайте), смотрится счастливым и удивительным исключением из правила. 2 марта 1942 г. здесь было убито около 5000 узников Минского гетто. В августе 1946 г. – причем (о, чудо!) с разрешения властей – там был открыт памятник расстрелянным с надписью на двух языках – идише (это один из первых в СССР памятников с надписью на идише) и русском: «Светлая память на вечные времена пяти тысячам евреев, погибшим от рук немецко-фашистских злодеев 2 марта 1942 г.».

Этот памятник, собственно, – переделка крупного надгробия со стершимися надписями из некрополя Еврейского кладбища Минска. Инициаторами, по сообщению И. Герасимовой, были председатель правления Минской еврейской общины Моисей Аронович Ханелис и один из членов правления Дозорцев, автором надписи – поэт-инвалид Хаим Мальтинский, а камнетесом – Мордух Абрамович Спришен (кстати, тоже член правления общины): все они в 1951 г. были репрессированы по сфабрикованным КГБ делам. Сам же памятник неоднократно подвергался атакам как местных антисемитов-вандалов, так и местных антисемитов-чиновников, замышлявших его снос. Минские евреи буквально дежурили возле него по ночам, ходили и писали в ЦК Компартии Белоруссии и СССР, и именно Москва приказала Минску деэскалировать ситуацию и памятник не трогать.

Памятник существует и сегодня, хотя альтернативный проект, предложенный в конце 1990-х гг. председателем Ассоциации еврейских общин Беларуси Леонидом Левиным, первоначально так же предусматривал его снос. И вновь это вызвало решительные протесты, приведшие в итоге к соломонову решению с сосуществованием обоих памятников.

Новый памятник жертвам Холокоста Минского гетто был открыт на «Яме» 10 июля 2000 г. Его композиционная и эмоциональная доминанта – бронзовая скульптурная группа «Последний путь» израильского скульптора Э. Полак: 27 переплетенных между собой высоких фигур-теней, которые, спускаясь по некрутой лестнице, медленно идут на расстрел. По этой же лестнице в яму, представляющую собой круг, спускаются и посетители. «Старый» же памятник оказался прямо напротив, на одной оси с лестницей. Наверху, перед спуском в «Яму», разбит парк с аллеей «Праведников мира» с деревьями и табличками в честь тех жителей Беларуси, что спасали евреев; при входе – памятный знак – менора с именами тех, кто помог с установкой памятника.

В Минской области, в Узлянах и в Куренце, сохранилось еще несколько аналогичных памятников с надписью на идише, поставленных, скорее всего, тем же самым камнетесом.

А вот с памятником жертвам Холокоста в Червене (Игумене) в Минской области вышел облом. На его инициатора Владимира Исааковича Фундатора (1903–1986) – секретарь Минского обкома комсомола И. Е. Поляков написал форменный донос секретарю Минского обкома партии В. И. Козлову. После доноса Фундатора – заслуженного изобретателя СССР и одного из «отцов» знаменитого танка Т-34 – уволили с работы, а восстановили только после вмешательства Эренбурга.

Памятник же открыли, но только в 1968 г. – с надписью на русском языке и без упоминания загадочной национальности жертв: «Здесь покоятся останки более 2000  советских граждан, расстрелянных в Червене немецко-фашистскими варварами 2 февраля 1942 г.».

 

Павел ПОЛЯН