«Шлимазл, сядь уже за рояль и сыграй свою неудачную песню!»

«Там, вверху расположены храмы, дверь в которые отворяется только с помощью песни» – эти слова знаменитого любавичского раввина Шнеура Залмана мне вспомнились, когда в октябре 2005 г. я беседовал с Оскаром Борисовичем Фельцманом в его удивительно уютном кабинете, особую ауру которому придают хозяин и его портрет работы самого Шилова.

Сев за рояль, маэстро играет попурри из собственных песен, так легко узнаваемых и до боли знакомых: «Черное море мое», «Песня моего друга», «Ходит песенка по кругу», «Ничего не вижу». Одухотворенное лицо Оскара Борисовича и мелодии песен, им сочиненные еще в 1950–1960-х, вернули меня к тем уже давно минувшим годам, когда песни эти распевала вся страна. А когда Оскар Борисович напел: «Венок Дуная» («Вышла мадьярка на берег Дуная)» – песню, звучавшую буквально во всем мире, я мысленно вернулся к тем прошедшим временам. «Венок Дуная» пели на разных языках в Будапеште, Вене, Братиславе… И не только в придунайских городах. Она стала любимой в Токио, в Париже. Пели ее на разных языках, но мелодия была та, что сочинил Фельцман. Вот о чем подумал я в тот момент: не эсперанто, а красивые песни могут стать единым всемирным языком человечества.

Не сомневался, что вот-вот зазвучат «Ландыши». Наверное, Оскар Борисович интуитивно уловил мои мысли и наиграл эту мелодию. Задумавшись, Оскар Борисович поведал: «За „Ландыши“ меня ругали 23 года. Я был молодым, когда меня попросили написать на слова Ольги Фадеевой мелодию к открытию танцевального сезона в „Эрмитаже“. Сочинил я ее быстро. Долголетие песни не зависит от того, сколько времени ее сочиняешь. Вскоре я уехал на юг отдыхать, а через две недели узнал, что вся Москва поет „Ландыши“.

Вернувшись в Москву, я действительно убедился: песня эта стала шлягером. И чем больше была ее популярность, тем больше появлялось в прессе статей, среди них и весьма грозных. Авторы отмечали, что я не только прививаю плохой вкус, но и растлеваю молодежь, что „Ландыши“ – вообще это вредно. И, как это ни странно, нашлись и такие, кто заступился. Но это был голос вопиющего в пустыне. Потом я попытался подсчитать, сколько раз меня ругали за „Ландыши“. Не сосчитал, но то, что меня ругали 23 года, – поверьте.

С другой стороны, если бы не „Ландыши“, не было бы моего полного портрета. Это не значит, что это моя самая лучшая моя песня. Но она самая броская. Ее поют во всех странах, где я бываю, а когда сам пою „Ландыши“, то подпевают на разных языках. Это замечательно».

Тут я уловил, что Оскар Борисович «для разговора созрел». Мой приход к нему был вызван желанием узнать что-то новое об Утесове.

«О-о-о! Это давняя история… Она восходит к Великой Отечественной войне. Меня отправили в Новосибирск и назначили ответственным секретарем Союза композиторов. Не трудно подсчитать, что было мне тогда чуть больше 20, тем не менее я оказался руководителем Новосибирского отделения Союза композиторов. При мне в этот Союз вступил Кирилл Молчанов… Ко мне в Союз приходили на заседания Евгений Мравинский и его оркестранты. И как-то у меня все получалось, – и, улыбнувшись, добавил: – Не случайно в Одессе, еще в детстве, меня считали вундеркиндом. Вы меня, кажется, спросили об Утесове, а я рассказываю о себе – с вундеркиндами такое случается. Так вот, о моем знакомстве с Утесовым. Случилось так, что в начале войны в Новосибирск был эвакуирован оркестр Утесова. Вот тогда-то я и познакомился с Леонидом Осиповичем – до того я знал его только по фильму „Веселые ребята“. Мы подружились. Я бывал у него дома. И подружился с его музыкантами. И тогда я понял, что такое песня, – может, потому, что ходил к нему на репетиции, и все было интересно, и все было в новизну. После окончания войны я вернулся в Москву и в 1946-м написал песню „Теплоход“. Для меня до сих пор эта песня – первая настоящая песня, которую я сочинил. Наиграл товарищам тот самый „Теплоход“, и они сказали: „Беги скорее к Утесову. Утесов обязательно будет петь эту песню“. Я говорю:

– Да это полная чепуха, это неудачная песня, зачем я буду ходить к Утесову?

И вот я пришел к Утесову – он жил тогда в доме поблизости от Клуба железнодорожников. Долго извинялся, говорил, что эта песня неудачная, если в ней что-то и есть, то это слова, написанные Драгунским и Давидовичем. Но Леонид Осипович сказал:

– Шлимазл, сядь уже за рояль и сыграй свою неудачную песню!

Утесов очень внимательно слушал, а когда я закончил играть, сказал, что через неделю я услышу эту песню по всем радиостанциям.

Так и получилось. Сочинив эту песню, я молниеносно стал известным композитором, потому что Утесов часто пел „Теплоход“ и на концертах, и по радио. До последних дней его жизни мы были в самых дружеских отношениях. Он ходил в Московскую филармонию, бывал на концертах классической музыки.

И вообще в моей жизни Утесов сыграл немаловажную роль.

Мой сын Володя Фельцман – один из самых выдающихся пианистов мира – живет в Америке уже 15 лет. Так вот, Леонид Осипович много лет назад, когда слушал Володю, позвонил мне по телефону и сказал, что тот играет замечательно… Он вообще следил за развитием истинных талантов. Таким уж был Леонид Осипович. Он не был хохмачом, как многие думают. Он был серьезным человеком, высококультурным, истинным интеллигентом, с ним можно было разговаривать на любые темы. Он любил Шостаковича и Прокофьева, часто ходил в Большой зал консерватории. Музыканты его оркестра – высшего класса музыканты. У него первую трубу играл Михаил Ветров. Когда они вернулись после войны в Москву, Михаил Ветров был назначен ректором Ленинградской консерватории. И если у Утесова в Новосибирске не было своих концертов, то он ходил на выступление оркестра Мравинского и других творческих коллективов».

•

«Последние годы я с ним часто виделся в Москве, но при всех встречах мы мысленно возвращались в Одессу… Надо ли говорить, что я родился в Одессе. Впрочем, где еще я мог родиться? В Одессе родились мои родители. Жили мы на Малой Арнаутской. Не на Большой, а именно на Малой. Эту улицу, в отличие от Большой Арнаутской, знают во всем мире. Может быть, потому, что, как сообщили Ильф и Петров в своем знаменитом романе, всю контрабанду делают на Малой Арнаутской. К тому же она на целый квартал ближе к Привозу, чем Большая Арнаутская.

Мой папа был одним из известнейших в Одессе хирургов. Мог ли я при таком отце не учиться в школе Столярского? Еще задолго до ее открытия родителям советовали отправить меня, пятилетнего учиться за границу, но папа отвечал: „Там же нет Столярского!“.

О Петре Соломоновиче я мог бы рассказать так много… Сын потомственного местечкового скрипача стал блистательным музыкантом и виртуозным педагогом. Первую свою музыкальную школу – частную – Петр Соломонович открыл в Одессе за 10 лет до моего рождения – в 1911 г. Школу же, известную во всем мире как музыкальную школу имени Столярского, он организовал впервые в СССР в 1933 г. В Москве, Ленинграде подобные учреждения возникли позже.

Прошло несколько лет, и ученики Столярского были не только замечены, но и отмечены на международных конкурсах скрипачей. В 1937 г. на конкурсе имени Изаи в Бельгии первую премию присудили 19-летнему Давиду Ойстраху, а 4-ю премию – Борису Гольдштейну (см. «ЕП», 2022, № 12), моему соученику по школе Столярского. Тому самому Бусику, который позже стал героем знаменитой одесской песни:

Примером всем актером и актрисам

Гольдштейн Бусик как маяк стоит.

Пускай теперь он называется Борисом,

Но все равно он стопроцентный одессит».

Само собой разумеется, что мы заговорили с маэстро о судьбе Бориса Гольдштейна – о выдающемся скрипаче, о стремительном его взлете и почти бесславном и скромном закате.

Оскар Борисович рассказывает: «В пору взлета, как вы говорите, Бусика Гольдштейна не менее знаменитой стала его мама. О ней в Одессе рассказывали небылицы, легенды. Кажется, в 1938 г. Борис был удостоен правительственной награды. Вручал ее то ли в Кремле, то ли в Колонном зале сам Калинин. Мама Бусика, узнав об этом, наказала сыну, чтобы, получая орден из рук Калинина, он пригласил его в Одессу „к нам домой“. Бусик догадывался, что делать этого нельзя, но сопротивляться маме было бесполезно, и, когда наступил момент получения награды, Бусик вместе со словами благодарности торжественно изрек: „Приезжайте к нам в Одессу. Мы будем рады видеть вас в нашем доме“. В этот момент из притихшего зала донесся возглас: „Бусик, как можешь ты приглашать к нам домой такого большого человека? Ты что, забыл, что мы живем в коммунальной квартире?“». Оскар Борисович расхохотался так заразительно, что смех этот передался и мне.

И еще рассказал мне Оскар Борисович: «Еще в молодости я написал концерт для скрипки с оркестром. Исполнителем его был Борис Гольдштейн, а оркестром дирижировал сам Натан Рахлин. Кто-то шутя заметил, что это произведение надо было бы назвать „концерт трех одесситов для скрипки с оркестром“».

•

«Если вы уж решили обо мне рассказать читателю, то напишите, что мне очень повезло с учителями. В школе Столярского моими учителями были: по композиции – Вилинский, по фортепиано – Рейнг­бальд. Это были великие педагоги. После школы Столярского я поступил в Московскую консерваторию, в класс к самому Шебалину. Это был не только выдающийся композитор и педагог, но и замечательный человек. Проведя со мной несколько занятий, он написал письма, преисполненные благодарности.

А потом – вы уже знаете – я оказался в Новосибирске. Не многие знают, что там кроме руководства Союзом композиторов я заведовал музыкальной частью Белорусского еврейского театра, а позже – с 1942-гопо 1944-й – был музыкальным руководителем Новосибирского молодежного театра. Есть что вспомнить! Бог не обидел. Мой единственный сын – выдающийся пианист, победитель многих конкурсов у нас и за рубежом. Я уже говорил вам, как высоко ценил его талант Утесов. После одного из его выступлений мы случайно встретились, и он сказал мне на идише: „Ди вейст ныт веймен ди фармугст“. Видимо, он не знал, что идиш я не понимаю. Уловив это, Леонид Осипович сказал: „У тебя очень-очень талантливый сын. Гордись им“».

Оскар Борисович – автор более 300 песен, исполнителями которых были М. Магомаев, Э. Пьеха, А. Эйзен, В. Трошин, Л. Гурченко, М. Кристалинская, А. Пугачева, Л. Зыкина, И. Кобзон, М. Боярский, В. Толкунова. О дружбе О. Фельцмана с И. Кобзоном надо сказать отдельно.

В середине 1980-х Оскара Борисовича «потянуло» к еврейской музыке. Не зная идиша, он уловил все же душу еврейской музыки и в середине 1980-х написал на стихи поэта Гарина цикл, состоящий из 12 еврейских песен. Весь цикл песен исполнил Иосиф Давыдович Кобзон.

«Сейчас я написал новое сочинение на еврейскую тему, посвященное жертвам Холокоста. Оно состоит из двух частей. Я исполнил его в присутствии членов нашего правительства, потом его слушал главный раввин России Берл Лазар. В будущем году, надеюсь в концертном зале „Россия“, состоится премьера этой симфонии для голоса с оркестром. Петь будет Иосиф Давыдович Кобзон. Очень хочу верить, что я успею еще что-то написать».

•

Уже записав нашу беседу, я еще раз задумался: в чем тайное искусство Оскара Борисовича Фельцмана? Быть может, не только в его таланте, музыкальности, но более всего в том, что живет в нем неистребимое жизнелюбие, так свойственное людям, родившимся и выросшим в Одессе. Воистину, Утесов не стал бы Утесовым без Молдаванки и без Лонжерона. Это слова из той одесской песни, которую я уже цитировал. И еще только тот, кто хранит в душе юность, молодость, может и на девятом десятке лет жизни творить истинное искусство.

 

Матвей ГЕЙЗЕР

Выражаем благодарность дочери Матвея Гейзера Марине за предоставленные редакции нашего израильского партнера – еженедельника «Секрет» – архивы известного писателя и журналиста, одного из ведущих специалистов по еврейской истории.