«Мы не от старости умрем…»

Так и случилось, как он написал в 1946-м в стихотворении:

Мы не от старости умрем,

От старых ран умрем…

Стихи оказались пророческими – поэты-провидцы наделены даром угадывать судьбу.

А еще были стихи о своем поколении, написанные годом ранее, в победном 1945-м:

Нас не нужно жалеть,

ведь и мы никого б не жалели.

Мы пред нашим комбатом,

как пред господом богом, чисты.

На живых порыжели

от крови и глины шинели,

на могилах у мертвых

расцвели голубые цветы.

 

«Мы видели кровь, и видели смерть…»

Он ушел на войну добровольцем со студенческой скамьи ИФЛИ (Институт философии, литературы и искусства). С первых дней войны вел дневник. Вот некоторые записи из него:

«Ноябрь 1941. Это было первое крещение. Первые убитые, первые раненые, первые брошенные каски, кони без седоков, патроны в канавах у шоссе. Бойцы, вышедшие из окружения, пикирующие гады, автоматная стрельба…

2 января 1942. Ранен в живот. На минуту теряю сознание. Упал. Больше всего боялся раны в живот… Ходить не могу... Рана – аж нутро видно. Везут на санях. Потом довезли до Козельска. Там валялся в соломе и вшах… Когда лежишь на больничной койке, с удовольствием читаешь веселую мудрость О. Генри, Зощенко, „Кондуит и Швамбранию“, „Бравого солдата Швейка“…

4 марта 1942. Вчера вышел из дома. Пахнет весной. Не заметил ее начала. Завтра мне 20 лет. А что?

Прожили двадцать лет.

Но за год войны

мы видели кровь

и видели смерть –

просто, как видят сны.

Я все это в памяти сберегу…

3 апреля 1942… Война – это пробный камень всех свойств и качеств человека. Война – это камень преткновения, о который спотыкаются слабые. Война – это камень, на котором можно править привычки и волю людей. Много переродившихся людей, ставших героями.

Лебедев-Кумач. „Широка страна“, 1941. „За нее мы кровь прольем с охотой“. Какая суконная, мертвая строка о крови свободных, гордых людей. Так писать – лучше промолчать…

15 мая 1942. Вышел из метро. После этого провал. После этого я был сбит авто на площади Дзержинского, и снесли меня в приемный покой метро. Пришел в себя. Забыл все: откуда, зачем, какой месяц, война ли, где брат живет. Болит голова, тошнит…

2 мая 1945. Есть извещение, что умер Гитлер. Это никого не устраивает. Каждый хотел бы его повесить…

Ночь на 9 мая 1945. С трудом добираемся до Елгавы… Очень не хочется погибнуть в День Победы. А навстречу везут раненых. Сегодня до 12 часов наши еще бомбили. Дымятся обломки, повозки.

29 мая 1945. Когда мы узнали о конце войны, каждый больше всего боялся умереть. Жизнь после войны солдаты берегут еще сильнее…».

 

Открытие Эренбурга

Илья Эренбург за годы войны повидал самых разных людей. Такого, как Гудзенко, увидел впервые. Когда пришедший к нему юноша стал читать:

Когда на смерть идут – поют,

а перед этим можно плакать.

Ведь самый страшный час в бою –

час ожидания атаки…

Сейчас настанет мой черед.

За мной одним идет охота.

Будь проклят сорок первый год –

ты, вмерзшая в снега пехота.

Мне кажется, что я магнит,

что я притягиваю мины.

Разрыв – и лейтенант хрипит.

И смерть опять проходит мимо…

Бой был короткий. А потом

глушили водку ледяную,

и выковыривал ножом

из-под ногтей я кровь чужую,

– не выдержал и повторял: «Еще... еще...» Потом ему говорили: «Вы открыли поэта». Он отвечал: «Нет, в это утро Семен Гудзенко мне открыл многое из того, что я смутно чувствовал». Старый писатель, прошедший через огонь, воду и медные трубы, видевший Первую мировую, переживший Испанию и падение Парижа, исколесивший вдоль и поперек военные дороги Украины, Белоруссии, России, глазами своего земляка увидел войну, про которую не было ни у Толстого, ни у Хемингуэя.

Эренбург читал его стихи всем: и писателям – Гроссману, Сейфуллиной, и своим старым знакомым дипломатам – Сурицу и Уманскому, звонил в Клуб писателей, в редакции газет и журналов. Ему хотелось «поделиться со всеми нечаянной радостью». Вечер в Клубе писателей устроили, стихи напечатали – Гудзенко с помощью Эренбурга вошел в литературу. Вошел бы и сам, но гораздо позднее.

«Он был хорошим сыном…»

Семен Гудзенко был верным, любящим сыном. Не проходило и дня, чтобы он не писал матери хоть несколько слов. Письма подписывал детским именем – Сарик (при рождении он получил имя Сарио. – Ред.). Приведу отрывки из некоторых.

«Дорогая мамочка!.. Я жив, здоров. Все у меня в полном порядке. Ранен я был в живот… Мамочка, ты меня поймешь, если я не буду описывать тебе всех и всяких подробностей. Настроение хорошее и бодрое. Сейчас много читаю… Целую крепко-крепко. Сарик. 27/II-42 г.».

«Дорогая мама! Письмо твое получил. Признаюсь, я очень беспокоился о твоем благополучии. Если бы еще один день без вестей, телеграфировал бы в Петровск. Мамочка, я жив и абсолютно здоров… еще раз пишу: обо мне не волнуйся. Рана совсем зажила… Целую тебя крепко-крепко! Сарик. 1/V-42 г.».

«Дорогая мамочка! Наконец-то я получил от тебя весть. Ты представляешь себе мое ощущение, когда я получил обратно свое письмо со страшной припиской: „адресат выбыл“… И письмо твое, и образ твой, с мешком за плечами, – это так матерински, так все и у всех. Целую очень, очень крепко. Твой сын Сарик. 15 /ХI-42 г.».

А вот из воспоминаний Ольги Исаевны Гудзенко о сыне. После войны, рассказывала Ольга Исаевна, ему было трудно переключиться на спокойную работу, «трудно было засесть за учебу, хотя он уже подал документы и был зачислен в Литературный институт им. Горького. Тяжелый, страшный, фронтовой путь. Потери товарищей, друзей, потеря родного брата на Смоленском фронте и пяти двоюродных братьев-ровесников. Единственный выход – быть на людях, делиться с ними своими думами, рассказывать о войне, о своем поколении. Лето 1951 г. Семен, его жена Лариса, совсем маленькая дочь и я прожили на даче. Я разделяла с ними их большое счастье. Жили радостно. Огорчало только то, что Семен очень много работал… Он жил в стихах, спешил их закончить. В конце сентября у него начались головные боли. Мы вернулись домой в Москву. После первой… серьезной, операции поправился. Написал прекрасные стихи. Опять головные боли, вторая операция. Поправлялся медленно, был лежачим больным, писал стихи во время передышек между сильными болями. Последние стихи написал в ноябре-декабре 1952-го. Он был хорошим сыном, другим он не мог быть. Даже с фронта он старался писать по возможности чаще. Всем, всем щедро наградила природа Семена: добрым сердцем, умением любить людей, энергией, работоспособностью, хорошей внешностью и талантом – блеснул, как молния, и погас».

Киевлянин, украинский еврей, русский поэт и летописец войны, как написал о нем в своей антологии «В начале было Слово» Евгений Евтушенко, ушел из жизни 12 февраля 1953 г. Ему было всего 30 лет.

 

Из воспоминаний современников

Павел Антокольский, поэт, переводчик, драматург: «Он только что вернулся из госпиталя, и все его существо дышало войной, пережитым на войне… Красавец с открытым, благородным лицом, с большими руками, созданными для лопаты и паруса, с большими ногами, созданными для того, чтобы отмахивать километры, с глубоким голосом, созданным на то, чтобы передать любое сильное чувство, любовь и гнев, человек простосердечный, общительный, отзывчивый, с неисчерпаемым запасом юмора и веселости. Наконец, человек счастливый во всем – в работе, в находках темы, в странствиях, в любви, в быту, в дружбе. Он был непоседлив – и профессионально, как хороший журналист, и душевно, потому что преодоление пространства, все новые и новые края и климаты ему были нужны как воздух и хлеб вдохновения».

Яков Хелемский, поэт, прозаик, переводчик: «В писательскую среду Гудзенко вошел с естественностью человека, попавшего сюда не случайно, явившегося сюда по праву, не за легкой славой, а за тем, чтобы работать всерьез. Он не робел перед авторитетами, суждения его были самостоятельны и по-юношески категоричны. В то же время собственный литературный успех не кружил ему головы. Его хвалили, одна за другой выходили его книжки, появлялись уже переиздания. Но и тени зазнайства в нем не было. Свойственное ему чувство иронии проявлялось и по отношению к самому себе и от многого спасало… Собеседник и рассказчик Семен был отличный. Живой, остроумный, он поражал меткостью суждений, отточенностью каламбуров, мягким юмором».

Александр Межиров, поэт, переводчик:

До сих пор я поверить не в силах,

вспоминая родные черты,

что к солдатам, лежащим в могилах,

pаньше многих отправишься ты…

 

Геннадий ЕВГРАФОВ