О чем писала Jüdische Rundschau 100 лет назад

 

На немецкий язык название нашей газеты переводится как Jüdische Rundschau. Именно так называется наше немецкоязычное издание. Еженедельная газета с таким же названием выходила в Берлине с 1902 г. Она была органом Сионистского союза Германии и до 1938 г. (когда была запрещена властями нацистской Германии) оставалась одним из самых популярных немецкоязычных еврейских изданий. В этой рубрике мы регулярно знакомим наших читателей с избранными материалами, которые ровно 100 лет назад публиковались на страницах Jüdische Rundschau.

Макс Нордау

Париж, 22 января 1923 г. Сегодня в 3 часа дня после продолжительной болезни умер Макс Нордау (врач, писатель, политик и соучредитель Всемирной сионистской организации. – Ред.).

Нордау мертв! Парадоксально, каким же полным жизни становится для нас его образ одним махом! Но не будем обманываться: уже несколько последних лет он не мог вести активный образ жизни. С удивлением и робкой надеждой мы услышали о том, что он энергично орудовал словесным клинком на собрании ежегодной сионистской конференции в Лондоне. Мы также знали, что он всегда мог быть в нашем полном распоряжении, стоило лишь позвать его. Но часто делать это уже было нельзя. Его порода, его личность сформировались в прошлом, но у него была устремленность в будущее. Масштаб этой личности необычайно велик. Нордау явно был талантливее массовки и годился только для главных ролей. Безумный тайфун войны подхватил его и унес с привычного парижского места, забросил далеко в Мадрид. Воспринимаемый во Франции как бош, а в Германии как француз, он с неприязнью смотрел на окружавшие его плоды вырождения и торжество той общепринятой лжи, против которой когда-то возвысил свой пророческий голос. А потом, когда буря, казалось, улеглась, он снова попытался строить, ему пришлось бороться, чтобы вернуть прежнее положение, которое когда-то казалось таким надежным. Жизненная борьба поглотила его. Но всякий раз, когда к нему из наших рядов был обращен зов, он откликался, и многие смотрели на этого гиганта с тревожным ожиданием, лелея слабую надежду, что старый воин восстанет из своего покоя. Многим, очень многим из нас было приятно осознавать, что Нордау просто живет где-то рядом.

Ведь он был полностью нашим! Хотя Нордау и был недоволен нынешним направлением сионизма, он всегда являлся примером дисциплинированного солдата. Он никогда не претендовал на исключительное положение для себя. Выйти из рядов организации, отвернуться от нее показалось бы ему самым постыдным дезертирством. Когда-то он покорился воле Теодора Герцля, переступил через свои внутренние запреты на VI Всемирном сионистском конгрессе, когда произнес свою знаменитую речь. Я никогда не забуду памятную сцену в Комитете действий, когда Давид Вольфсон, выпрямившись, крикнул ему: «Нордау, я избранный президент. Я приказываю!» И он вздрогнул, низко поклонился и сделал то, что ему было приказано, – то, с чем он только что боролся со всем своим жаром. У него было свое мнение, и когда он чувствовал, что долг всей организации признать правоту оппозиции, то, конечно, не позволял себя сдерживать. Но у него находились душевные силы совладать с собой, подчиниться. И при любых обстоятельствах он полностью признавал лидеров, в выборе которых участвовал.

Но он не был рядовым, и сегодня, когда до нас дошло известие о его смерти, у нас оживают воспоминания о том, как в великую героическую эпоху сионизма стоял у рампы этот прославленный герой той еврейской пьесы, занавес которой был поднят в Базеле. Воспоминания теснят друг друга. Один образ сменяет другой: мы видим его президентом Конгресса и то, как восторгались его элегантной уверенностью, с которой он вел дебаты. Вспоминаем, какое изумление вызывали остроумные формулировки каждого президентского замечания. В конце концов, помним, что каждая деловая встреча с его участием давала неслыханное эстетическое наслаждение, подобное тому, когда видишь, как рука мастера превращает обычный материал в произведение искусства. Мы думаем о тех его великих речах на сионистских конгрессах, каждая из которых представляет собой монументальный указатель пути. Мы помним ту лекцию на пивоваренном заводе «Виктория» в Берлине в 1898 г. о противниках сионизма, которая и по сей день представляет собой непревзойденную модель риторики. В памяти всплывают бесчисленные лаконичные слова, которые он подбирал, и фразы, которые стали для нас крылатыми.

Мы видим его среди толпы делегатов, приехавших на сионистский конгресс со всех концов света. Для каждого, кто обращался к нему, он находил теплое слово и говорил с людьми с тем неутомимым изяществом, которое выделяло его среди других. Он отличался феноменальной памятью на вещи и людей. Каким необычайно живым был этот человек! С каким восторгом все взоры устремлялись в сторону трибуны, где рядом с заметной фигурой Теодора Герцля неизменно виднелась фигура Нордау, более приземистая. Эти сверкающие глаза на строгом лице, обрамленном патриаршей бородой. Счастлив тот, кто видел его, похожего на первосвященника. На трибуне он был похож на пророка. И опять вспоминается, как это было, когда посреди одной из его речей мы все встрепенулись и со слезами приветствовали его, нового пророка израильского.

Многие в те дни не могли смириться с тем, что его поместили на одном уровне с Теодором Герцлем. Среди нас были и такие, которые недоверчиво качали головами и не могли понять, как можно, повторяя слова самого гениального оппонента, пройти путь от цинизма к сионизму. В одном из своих выступлений Нордау сам охарактеризовал то, как его подчас воспринимали: считалось, что в нем можно увидеть нечто от тенора-героя, который спел свою арию, а затем удалился. Во время сионистского конгресса в Гааге я два дня сидел рядом с Нордау в Уставном комитете, где он председательствовал. Там, в неудобной узкой комнате, вдали от акустики пленарного зала, без зрителей, нам пришлось заниматься самым скучным делом, которое только можно себе представить. На заседания Нордау приходил первым и уходил с них последним. Он посвятил себя этому делу с беспримерной преданностью, с усердием, используя все свои удивительные способности. И мозаика из параграфов под его руководством превратилась в изысканное лакомство. И это был только один случай! Эта тихая, незаметная работа, которую Нордау проделывал всякий раз, когда его об этом просили, имела огромное значение.

Сегодня, под свежим впечатлением от новости о смерти Нордау, еще нельзя рассказать о нем исчерпывающе и подробно. Он давал очень многое каждому, кто контактировал с ним, и всякий, кто углубляется в любую из его книг, открывает для себя нечто новое, волнительное. Но более всего восхищает его личность, полный образ которой сложится лишь у тех, кто, помимо его произведений, познакомится с богатством воспоминаний, связанных с ним. Он был борцом, боевой натурой, что редко встречается. И проявлял себя таким во многих случаях – будь то борьба с противниками его взглядов на сионизм, заступничество за обиженного друга или выплескивание недовольства на Конгресс, пошедший, по его мнению, против истины. В его жизни были споры, ставшие знаменитыми, например с Людвигом Штейном («Я не настолько пользуюсь известностью, господин профессор, почему вы так на меня нападаете?») или с Бернардом Шоу, который его «уничтожил», причем уничтоженный этого не заметил. И вдобавок Нордау был самa добротa, что часто оборачивалось его слабостью, так как ему было очень трудно сказать «нет». Сильный в ненависти и в любви – и все же возвышающийся над этими чувствами, когда дело доходило до самого главного, – отнюдь не мелкий наш современник, привязанный к своему времени, но в то же время принадлежащий вечности.

 

Сэмми Гроннеман, Берлин

 

Jüdische Rundschau № 8, 26.01.1923

Еврейский вопрос как мировая проблема

Министр внутренних дел Пруссии составил меморандум по поводу вопроса о восточноевропейских евреях, полный текст которого общественности не известен, но выдержка была опубликована официальной пресс-службой Пруссии. Насколько можно судить из этого коммюнике, министр действительно предпринял попытку осознать проблему во всей ее масштабности и предложить единственно возможное решение этой проблемы, причем международное решение. Суждение, согласно которому еврейский вопрос является международным и может быть решен только при помощи международных политических каналов, – это истина, впервые сформулированная со всей резкостью Герцлем. Против этой истины действовали еврейские и нееврейские факторы, то и дело появлялось желание избавиться от еврейского вопроса, замалчивая его или игнорируя. Публичное обсуждение еврейского вопроса вызывало смущение. Но реальность победила всe это сопротивление. Ассимиляционная политика по отношению к евреям, исчерпавшая себя в диалектической «защите от антисемитизма» и иным образом отрицавшая существование еврейского вопроса, потерпела полное крушение. Ибо восточноевропейский еврейский вопрос – это лишь часть большого еврейского вопроса. Потрясения недавнего времени с исчерпывающей ясностью показывают даже самым заядлым ассимиляторам: внимание к тому, что еврейский вопрос является международной проблемой, является единственным указателем для всех заинтересованных в ее решении.

 

Jüdische Rundschau № 3, 09.01.1923