Нераскрытые тайны гибели Михоэлса

Один из величайших исполнителей роли шекспировского короля Лира (как говорил сам Михоэлс, «можно сыграть короля, но не сыграть Лира») стал первым в ряду жертв запланированного Сталиным геноцида еврейского народа. Поневоле вспоминаются слова историка Шимона Дубнова: «Иудаизм испытал на себе трагическую судьбу короля Лира». Вслед за Михоэлсом в бессмертие шагнули члены Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), в числе которых был и исполнитель роли королевского Шута – не менее выдающийся актер Государственного еврейского театра Вениамин Зускин. С их расстрелом в печальную историю советского еврейства вошла еще одна траурная дата – 12 августа 1952 г. В национальной памяти евреев эти две даты – 13 января и 12 августа – стоят вместе, оказавшись в одном ряду с другими фиксированными датами еврейской истории и главной из них – 9 ава по еврейскому календарю, днем, когда были в глубокой древности разрушены Первый и Второй иерусалимские xрамы, а в Cредние века совершались изгнания евреев из Англии, Франции, Испании. А ровно через пять лет после убийства Михоэлса, 13 января 1953 г., во всех советских газетах появилось сообщение ТАСС «Арест группы врачей-вредителей», с которого началась великая травля евреев, освященная позорнейшим «делом врачей» (см. стр. 42–43).

Теперь уже точно известно, кто отдавал команду «убрать» Михоэлса и кто водил рукой убийц, хотя еще и не все клеточки в этом кровавом кроссворде заполнены. Но есть одна загадка, которую пока не удалось разгадать: 29 ноября 1947 г. Ген­ассамблея ООН приняла постановление об образовании на территории подмандатной Палестины еврейского государства, а спустя полгода, 14 мая 1948 г., такое государство было провозглашено. В создании Израиля Сталин был заинтересован, ибо рассчитывал на то, что замкнет цепочку государств так называемого социалистического лагеря на юге и у него появится еще один плацдарм – на сей раз на Ближнем Востоке. Как же он мог именно в этот небольшой промежуток времени обречь на гибель человека, который мог бы стать одной из ключевых фигур в задуманной им игре?

И второй не менее важный вопрос: почему Михоэлс был убит почти за год до того, как были арестованы остальные члены ЕАК и началась борьба с «безродными космополитами»? Чем он настолько мешал «великому кормчему», что тот, что называется, «в экстренном порядке» пошел на эту «ликвидацию», хотя заведомо знал, какой шквал эмоций эта акция вызовет во всем мире? А быть может, именно на это рассчитывал?

Среди подобного рода вопросов существует еще один: почему Михоэлс был «ликвидирован» именно в Минске? С ним ведь без особого для чекистов труда мог случиться «несчастный случай» или «сердечный приступ» на одной из улиц Москвы или во время гастролей в любом другом городе. Он мог бы стать жертвой «ночного нападения грабителей». В конце концов, он мог «умереть от неизлечимой болезни», как «умерли» за десять лет до него Горький, Куйбышев, Менжинский или как «скончался от операционных осложнений» за 20 лет до него Фрунзе. Почему власти, имея такой серьезный «опыт» вполне легальной расправы с неугодными вождю, избрали настолько сложный и, как выяснилось, совсем не безупречный с точки зрения реакции общественности путь?

И почему в Минске? Да, он приехал смотреть спектакли белорусских театров, выдвигаемых на Сталинскую премию. Но ведь известно, что первоначально его поездка должна была состояться в Ленинград. Кем, когда и почему ее направление было изменено? Известно также, что его спутником в поездке должен был стать главный режиссер Театра им. Вахтангова Рубен Николаевич Симонов. Почему вместо него в Минск поехал театральный критик Голубов-Потапов? Понятно, что предстояло выполнить так называемую спецоперацию, но зачем так сложно?

•

К моменту гибели Соломон Михоэлс (Шломо Вовси) возглавлял Государственный еврейский театр (ГОСЕТ) – ведущий еврейский театр страны. После того, как к 1938 г. в СССР были упразднены все еврейские школы, техникумы и еврейские факультеты в вузах, театры оставались единственными еврейскими культурными центрами в стране, в которой даже после Катастрофы проживало еще не менее 3 млн евреев. Для того чтобы выполнить главную цель большевиков – окончательно ликвидировать культуру народа, не имеющего собственной территории, – Сталину оставалось только закрыть театры и распустить концертные коллективы. А для этого надо было убрать со сцены и с политической арены человека, олицетворявшего эти творческие коллективы и бывшего одним из самых серьезных авторитетов в мире советского искусства, – Михоэлса.

Но Михоэлс развил огромную общественную деятельность. В начале 1948 г. он продолжал оставаться главой ЕАК – организации, имевшей высочайший авторитет во всем мире. ЕАК был едва ли не единственной организацией в структуре сталинского тоталитарного государства, пользовавшейся некоторой автономией: комитет выпускал свою газету на еврейском языке («Эйникайт»), имел свое национальное издательство («Дер эмес»), обеспечивал репертуар еврейских театров в Минске, Одессе, Львове и Биробиджане драматургическим материалом. ЕАК фактически являлся неким неофициальным «министерством» по еврейским делам, а Михоэлс был признанным лидером еврейского народа – и официально, и неофициально.

ЕАК вел обширную переписку с крупнейшими деятелями мировой культуры. Через ЕАК на Запад просачивались сведения о разгуле государственного антисемитизма в СССР. И Сталин, который уже постепенно опускал «железный занавес», долго терпеть такого положения дел, естественно, не мог. Первой же репрессивной кампанией, начатой Сталиным после вой­ны, стала борьба с «низкопоклонством перед Западом». Следующим шагом властей было объявление этого самого «низкопоклонства перед Западом» – «безродным космополитизмом».

Конечно, евреи не были единственными жертвами этой кампании, но ее антиеврейская направленность скоро стала явной. В печати злобно критиковались общественные деятели, ученые и работники искусства, и если Сталин в свое время заявил, что нельзя раскрывать псевдонимы, потому что это может привести к антисемитизму, то теперь именно раскрытие псевдонимов стало любимым занятием советской пропаганды. В имперской стране с ее тяжелым наследием традиционного антисемитизма одного намека на антиобщественную роль евреев было достаточно, чтобы спровоцировать новые антиеврейские настроения, тем более что 80% «выявленных властями космополитов» оказались евреями. Борьба с «космополитизмом» быстро вылилась в официальные антисемитские акции, а еще спустя немного времени стала отождествляться с борьбой против сионизма. Круг замкнулся.

•

Художественным руководителем еврейского театра Михоэлс стал еще в 1929 г. Звание народного артиста СССР ему было присвоено в 1939-м, вскоре после учреждения этого звания. Роль Лира (1935) была признана одним из высочайших достижений советского и мирового театрального искусства. За постановку спектакля «Фрейлехс» (1945) Михоэлс был удостоен Сталинской премии. Он и сам был членом комитета по присуждению этих премий и даже в Минск, в свою последнюю поездку, отправился, чтобы посмотреть выдвинутые на эту премию спектакли. Михоэлс никогда не позволял себе проявлять неуважительное отношение к властям. Чем же он в таком случае не угодил Хозяину?

В поездку в Минск в январе 1948 г. Михоэлс отправился вместе с московским театральным критиком Владимиром Голубовым-Потаповым. В мире искусств этот человек (кстати, еврей) был известным специалистом в области балета, автором первой книги о Галине Улановой и, как мы теперь знаем, по совместительству осведомителем МГБ. Он и заманил Михоэлса в ловушку, за что и заплатил собственной жизнью: его убили вместе с Михоэлсом, так сказать, для конспирации. Что касается Ицика Фефера, то он, несмотря на все свои заслуги перед сталинской охранкой, был расстрелян 12 августа 1952 г. вместе с остальными членами руководства ЕАК.

И все же основной причиной того, почему Сталин решил «убрать» Михоэлса, рискуя многими собственными внешнеполитическими акциями, была его правозащитная деятельность. В адрес ЕАК и просто на имя Михоэлса шли сотни писем от обездоленных и униженных евреев, которые после ужасов фашизма оказались в тисках сталинского антисемитизма. Нацисты после себя оставили ростки звериного бытового антисемитизма, который был характерен и для советских чиновников, а руководство страны не только ничего не делало по его пресечению, но своими действиями явно поощряло. Евреям не возвращали синагог. Еврейским общинам отказывали в регистрации. Вернувшиеся из эвакуации, из партизанских отрядов, выжившие в концлагерях евреи не могли отсудить свои квартиры, домa и разворованноe имуществo. Те, кто находился в эвакуации и нуждался в получении вызова для возвращения на место довоенного жительства в целый ряд «закрытых» из каких-то секретных соображений зон страны, испытывали с этим огромные затруднения. Комиссия Президиума Академии наук СССР под разными предлогами отказала 11 ученым-евреям в присвоении им научных степеней.

Во второй половине 1945 г. власти стали чинить препятствия в получении евреями посылок из США с материальной помощью. В начале июня 1947 г. была ликвидирована литературная комиссия, работавшая над составлением «Черной книги» – сборника документов о злодеяниях нацистов против еврейского народа. У еврейских общин, которые по собственной инициативе и на собранные всенародно деньги пытались поставить обелиски в память жертв гитлеровского геноцида, стали возникали серьезные проблемы, вплоть до репрессий отдельных активистов, которых обвиняли в «буржуазном национализме». Уже в 1946 г. началось планомерное вытеснение евреев со всех достаточно значимых постов и должностей в партийных и карательных органах. Все это и составляло содержание писем к Михоэлсу. По всем общественно значимым материалам он и его сотоварищи по ЕАК немедленно реагировали, чем доставляли немало хлопот чиновникам. Не случайно именно архив ЕАК и личный архив Михоэлса были изъяты позднее первыми при ликвидации ЕАК.

Михоэлс нередко становился последней инстанцией в защите чьих-то прав, чьего-то человеческого достоинства, хотя вряд ли мог серьезно рассчитывать на то, что к нему будут прислушиваться. «Я обвешан судьбами», – сказал он однажды своим близким. Это его душевное сочувствие и соучастие очень точно отметил на вечере памяти актера художественный руководитель Камерного театра Александр Таиров (Корнблит): «Я не знаю ни одной трудной минуты в своей жизни, когда я не брался бы за трубку телефона и не звонил бы Михоэлсу. Он мог вынуть сердце из груди и отдать его другу. И я не знаю ни одного случая, когда бы это ни было, днем или ночью, чтобы сейчас же после звонка Михоэлс не пришел ко мне».

Наделенный огромной человеческой и актерской интуицией, Михоэлс чувствовал, как вокруг него сжимается кольцо неприязни; как отворачивается от него тот, в чьей власти казнить и миловать; как он остается один на один с системой. Михоэлс не знал (да и не мог знать), что уже в декабре 1947 г. арестованным физику Льву Абрамовичу Туммерману и его жене Лидии Шатуновской были предъявлены обвинения в «участии в сионистской организации» и «содействии главному агенту „Джойнта“ Михоэлсу». И еще он не знал, что был «невыездным». От него просто скрыли, что письмо английского режиссера и шекспироведа Гордона Крэга с приглашением в театр «Глобус» на роль Лира (играть на идишe) до него не дошло, а в ответном письме, подписанным от его имени, было сказано, что он очень сожалеет, но приехать по болезни не может.

Не знал Михоэлс и того, что именно с его именем Сталин и его окружение более всего связывает возникновение в недрах ЕАК идеи выделения для евреев территории, на которой можно было бы обеспечить их компактное проживание, – Крым, Поволжье или Биробиджан. Самое большое неудовольствие «отца народов» вызвала сама эта инициатива ЕАК, которую он рассматривал как «превышение полномочий», а следовательно, и как покушение на его, Сталина, власть. Михоэлс много чего не знал, но интуитивно ощущал надвигающуюся опасность. Но думал ли он об опасности, которая грозит лично ему? Видимо, думал. В свою последнюю поездку он уезжал, скорее всего, готовым ко всему. И похоже, что логика событий вела его к трагической гибели, которую он предвидел и к которой, как это ни парадоксально, шел сознательно. «Я – ширма, – сказал он однажды родным. – Если будут говорить, что у нас есть антисемитизм, они могут со спокойной совестью ответить: „А Михоэлс?“».

И тем не менее, зная все это, чувствуя, что он ходит буквально на краю пропасти, Михоэлс не мог поступать иначе. И все же, что случилось в конце 1947 г., когда у Сталина возникла необходимость решить «проблему Михоэлса» немедленно, даже поступаясь при этом государственными интересами? Думается, ключ к разгадке лежит в попытке срочно решить вопрос депортации евреев из центральных районов страны за Урал.

Депортация народов как одна из форм политических репрессий в СССР известна уже с начала 1920-х гг. Можно назвать порядка полутора десятка народов, в отношении которых на государственном уровне проводилась такая политика. В 1947 г. попытку депортации советская власть попытались совершить с евреями. Жребий пал на еврейское население украинских городов Винницы и Бершади. В изданной на русском языке в США книге американского историка Михаила Гольденберга «Жизнь и судьба Соломона Михоэлса» мы находим ссылки на несколько документов, подтверждающих реальность этих событий.

Развивались они катастрофически быстро, пишет Гольденберг. В Виннице и Бершади была создана так называемая инициативная группа, представители которой были вызваны в Москву. 10 марта 1947 г. на имя председателя Биробиджанского облисполкома Зильберштейна ушла телеграмма, извещающая, что в Биробиджан отправляется большая группа специалистов. Среди них назывались 35 учителей, 20 парикмахеров, 660 колхозников, 29 электриков, 19 слесарей, 13 шоферов и др. Кроме того, из Крыма было направлено еще 100 переселенцев. Ответ не заставил себя ждать. Оказывается, переселенцы могут быть использованы только для работы на цементном заводе, который «должен развиваться в течение четвертой сталинской пятилетки и стать одним из крупнейших предприятий края».

В процесс организации переселения был вовлечен и ЕАК. Те немногочисленные телеграммы, которые он получал в 1947 г., остались единственными свидетелями разыгрывающейся драмы. Первая из них пришла 30 мая. Михоэлсу поручалось наладить связь с министром путей сообщения и обеспечить следование эшелона с переселенцами через Москву. Следующая телеграмма пришла только 27 октября. Гольденберг приводит ее полный текст: «Немедленно предоставить все вагоны отправки переселенцев тчк съехавшиеся ряда районов Винницы переселенцы находятся тяжелом положении задержкой отправки эшелона тчк». Что происходило с мая по октябрь, неизвестно: как собирались переселенцы? где они находились? в чем конкретно заключалось их тяжелое положение? Но известно, что эшелон все-таки был отправлен.

Министерство путей сообщения категорически отказалось везти его в Биробиджан через Москву, хотя вполне возможно, что зависело это и вовсе от НКВД. Известно только, что началось самое страшное: нужное количество вагонов так и не было предоставлено, люди находились в крайне скученных условиях, необходимого количества продовольствия выделено не было. Начался голод. Об этом свидетельствует еще одна сохранившаяся телеграмма, отправленная в ЕАК из Омска. Сопровождающий эшелон Люмкис просил ЕАК связаться с первым секретарем Биробиджанского обкома Бахмутским. Это был вопль о спасении. «Единственный выход тяжелого продовольственного положения высылка Бахмутским навстречу продовольствия тчк Советую лично телефону связаться Бахмутским тчк Молнируйте мне тчк Люмкис». Как пишет в своей книге Гольденберг, «никакого продовольствия никто и никуда не посылал, среди переселенцев в вагонах были мертвые».

Перед нами еще одна до сих пор не изученная страница трагедии евреев в первый послевоенный период. О том, что произошло в дальнейшем, можно только догадываться. Как свидетельствует Гольденберг, ЕАК и Михоэлс были категорически против депортации евреев на Дальний Восток. С их мнением, естественно, никто не посчитался. Но сведения о начавшемся переселении просочились через ЕАК на Запад. Депортацию пришлось приостановить. Сталин был взбешен. Эта история стала последней каплей во взаимоотношениях Политбюро и ЕАК. «Проблему Михоэлса» надо было решать немедленно. История первого эшелона с депортируемыми завершилась, судя по всему, в середине декабря 1947 г. А возможно, и позже. Михоэлс был убит 13 января 1948 г.

 

Яков БAСИН

«Ну, автомобильная катастрофа»

Недавно, роясь в библиотеке, я натк­нулся на небольшую книжку. Это были воспоминания дочери Соломона Михоэлса – Наталии, изданные в Тель-Авиве еще в 1984 г. Многие факты из жизни ее отца хорошо известны. Однако были там и новые подробности о его трагической гибели.

В конце 1947 г. произошло событие, которому вначале никто не придал должного значения. В Москве, в зале Политехнического музея, отмечался юбилей «дедушки еврейской литературы» Менделе Мойхер-Сфорима. Зал был забит до отказа. Сo вступительным словом выступает Михоэлс, после чего вместе со своим партнером Зускиным они сыграли отрывок из «Путешествия Вениамина Третьего». Свое выступление Михоэлс начал так: «Вениамин, отправившись на поиски Земли обетованной, спрашивает встреченного по пути крестьянина: „Где дорога на Эрец-Исроэл?“».

Что же произошло с залом в ответ на этот призыв Михоэлса? Шквал рукоплесканий… Люди повскакивали со своих мест. Михоэлс стоял бледный, неподвижный, потрясенный такой реакцией зала. Овация длилaсь минут десять. Затем был показан фрагмент спектакля.

«Назавтра, за два дня до Нового, 1948 г., – вспоминает Наталия, – отец поехал на радио прослушать запись своего выступления. Вернулся домой встревоженный. Запись оказалась размагниченной… „Это плохой признак“, сказал он. Меня удивило, зачем он вообще поехал на радио; ведь обычно его нельзя заставить отредактировать стенограмму, присылаемую ему на дом… Отец, видимо, знал, что это выступление ему даром не пройдет. Но ему хотелось в этом убедиться. Как он и предполагал, это была последняя капля, переполнившая „дело Михоэлса“. Через неделю он был срочно командирован в Минск, откуда он уже не вернулся.

Вторник, 13 января 1948 г., 11 часов утра. Солнечно. Ясно. Мимо дома пробегает к себе Зускин, почему-то ни с кем не поздоровавшись. 12 часов. Звонок по телефону. Директор театра срочно просит кого-нибудь из семьи зайти к нему в кабинет. Минут через пятнадцать звонки продолжились. Теперь уже вызывают меня.

– Зайди срочно в театр. С папой случилось несчастье!

– Он жив?

– Нет… автомобильная катастрофа.

Откуда возникла эта версия? Кто первым ее стал распространять? Об этом узнали лишь спустя 20 лет из книги Светланы Аллилуевой „Только один год“. Вот что она пишет:

„В одну из тогда уже редких встреч с отцом у него на даче я вошла в комнату, когда он с кем-то разговаривал по телефону. Я ждала. Ему что-то докладывали, а он слушал. Потом, как резюме, он сказал: «Ну, автомобильная катастрофа». Я отлично помню эту интонацию – это был не вопрос, а утверждение, ответ. Он не спрашивал, а именно предлагал это, автомобильную катастрофу. Окончив разговор, он поздоровался со мной, а через некоторое время сказал: «В автомобильной катастрофе разбился Михоэлс». Но когда я на следующий день пришла на занятия в университет, то одна студентка, чей отец долго работал в Еврейском театре, плача рассказывала, как вчера был злодейски убит Михоэлс, ехавший на машине.

Он был убит, и никакой катастрофы не было. Автомобильная катастрофа была официальной версией, предложенной моим отцом, когда ему доложили об исполнении. У меня стучало в голове. Мне слишком хорошо было известно, что отцу везде мерещатся «сионисты» и заговоры. Нетрудно догадаться, почему ему докладывали об исполнении“».

«Что же касается нас, – вспоминает далее Наталия, – то первое время мы даже не задумывались над тем, как же это произошло. Мы знали только, что расстались с отцом на несколько дней, не ведая, что расстаемся навсегда. Мы стоим у окна, за которым воет вьюга. Начинает собираться народ… Вечером пришла Юля Каганович, родная племянница Лазаря Кагановича, и тихо сказала: „Дядя передает вам привет и велел сказать, чтобы вы никогда и ни у кого ни о чем не спрашивали“. Таково было его предостережение (единственного еврея – члена Политбюро)…

В ночь с 14 на 15 января из Минска приходит первая весть: портье гостиницы, где остановился Михоэлс с театральным критиком Голубовым, рассказал, что 12 января, около 10 часов вечера, Михоэлса вызвали к телефону. Было плохо слышно, и разговор велся достаточно громко. Портье запомнил имя, которое Михоэлс несколько раз упомянул: не то Сергей, не то Сергеев. Судя по всему, их куда-то вызывали. Закончив разговор, оба ушли из гостиницы, ничего никому не сказав. Кто это был? В семье был такой знакомый – генерал Сергей Георгиевич Трофименко, которого Михоэлс знал еще по Ташкенту. После окончания вой­ны он с семьей жил в Минске и был командующим Белорусского военного округа. Стали ему звонить. Ответила перепуганная жена генерала и пообещала приехать в Москву на похороны. Но, по ее словам, Михоэлс с ее мужем в Минске не встречался. На похороны она не приехала».

Главный художник театра Тышлер: «15 января, утром, мы встречали гроб с телом Михоэлса. Профессор Збарский наложил последний грим на лицо покойного». Вскоре все они были арестованы. Министр МВД Белоруссии за выполнение спецзадания был награжден.

В ту ночь Перец Маркиш написал такие строки:

Разбитое лицо колючий снег занес,

От жадной тьмы укрыв

бесчисленные шрамы.

Но вытекли глаза

двумя ручьями слез,

В продавленной груди

клокочет крик упрямый…

Маркиша 12 августа 1952 г. расстреляли вместе с другими членами ЕАК…

 

Борис ДИВИНСКИЙ