«Истощенные скелеты, у которых светились только глаза...»

Немецкий концлагерь Аушвиц-Биркенау возле польского города Освенцим стал символом беспощадности нацистского режима, именно там развернулась одна из самых бессмысленных и масштабных драм в истории человечества. А слово «Аушвиц» в сознании многих людей является символом ужаса, смерти, концентрацией самых немыслимых нечеловеческих изуверств. Советский солдат Иван Степанович Мартынушкин был среди тех, кто освобождал этот лагерь в январе 1945-го. На тот момент старший лейтенант Мартынушкин командовал пулеметной ротой 1087 стрелкового полка 322 стрелковой дивизии. В армию ушел в 1941-м, на фронт попал в 1943 г. после окончания Хабаровского пулеметно-минометного училища, принимал участие в боях за Польшу и Чехословакию. После вой­ны окончил Московский инженерно-физический институт, работал в атомной промышленности, у него две дочери, внуки и правнуки. Ныне ветеран живет в Москве, где мы и пообщались.

 

«Все, что можно было тогда испытать, мы испытали, – начал он свой рассказ. – Однажды около нас рухнула бомба и ушла в болото, а мы попадали, лежали и ждали, когда она рванет. А она так и не рванула. Таких моментов запомнилась масса. Самый запомнившийся эпизод – первый бой под Житомиром. Я был командиром пулеметного взвода, в качестве личного оружия при мне был карабин. Мы шли в атаку, и в какой-то момент я бросил свой карабин, забрав у лежавшего раненого солдата автомат. Видим, как из деревни выбегают полураздетые немцы. Я пытаюсь стрелять, а автомат не дает выстрел. Мне до сих пор снятся сны, что на меня нападают, я хватаюсь за оружие, нажимаю, но ничего не получается. Так и просыпаюсь…»

Иван Мартынушкин родился в с. Пощупово Рязанской области. В детстве, пока ему не пришла пора идти в школу, жил у бабушки в деревне, затем переехал в Москву, там и пошел в первый класс. По его словам, в 1930-е гг. в СССР постоянно говорили о вой­не, поэтому в школе проходили боевую подготовку и сдавали нормы комплекса «Готов к труду и обороне» (ГТО): «После того, как сдашь норму, получаешь значок. Но все каникулы я проводил в любимой деревне, где меня и застала вой­на. Там образовалось очень много крестьян-резервистов, их забирали на фронт в первые дни вой­ны. Вокруг проливалось много слез, я помню массу болезненных проводов, огромное число переживаний провожавших семей. Никто не знал и не понимал характера происходящего, не имел понятия, как дальше все сложится, у всех на душе было очень тревожно и тяжело».

Вскоре Иван тоже решил идти на фронт, добровольно пришел в военкомат. Его взяли. Пару дней он находился на сборном пункте, потом туда подогнали эшелон: «Нас погрузили. Куда везут – никто не говорил, все держалось в тайне, и месяц мы провели в дороге. В итоге нас привезли на самую крайнюю точку СССР, на озеро Ханка, расположенное на границе с Китаем. В воинской части нас одели, обули по-красноармейски. Так началась моя служба на Дальнем Востоке, в нескольких километрах от Маньчжурии. По ночам нас поднимали, мы вооружались винтовками и своим ходом двигались на границу, где уже были подготовлены траншеи, которые мы занимали. Боеприпасы наше командование нам не раздавало, опасаясь провокаций и того, что кто-то может случайно выстрелить в сторону японцев. От них мы находились весьма близко и, если ветер дул в нашу сторону, чувствовали запах их кухонь, слышали японскую речь. А однажды меня вызвали, предложив стать танкистом, и я согласился. Нас направили в г. Ворошилов, ныне Уссурийск, где располагалось танковое училище. Приехав, я находился в карантине. Вдруг ночью услышал шум: гудят моторы танков, какая-то суета. Утром мы проснулись и поняли, что училища уже нет...»

Оказалось, училище ночью погрузили вместе c танками и командованием и увезли поближе к Москве. Тогда Мартынушкина отправили в Хабаровск, в новое Пулеметно-минометное училище, сформированное 27 февраля 1942 г. Младший офицерский состав в нем готовили по четырех- и шестимесячной программе. Иван Степанович окончил училище, сдал экзамены, после чего oн и другиe способныe молодыe люди в торжественной обстановке выслушали приказ о присвоении воинского звания. Однако на фронт после окончания училища никто из них не пошел. Вместо этого большую группу молодых офицеров, человек 200, направили в Кемерово, в училище, на курсы совершенствования командного состава. И лишь после их прохождения, когда выпускников вновь погрузили в вагоны, они уже точно знали, что едут на фронт.

Везли их очень долго. По пути бойцы наблюдали страшнoе разорениe, ужасные бедствия советских граждан, полностью сожженные деревни, разгромленные города: «Проезжаешь деревню, стоят только печи и трубы, а под печью собрались жители, в основном – женщины, старики, дети. Они вырывали там землянки и жили рядом. А самое главное – выходившие на перрон дети. Несмотря на холодную осеннюю погоду, они стояли босые, в подаренных кем-то телогрейках. Мы отдавали им все что могли, вплоть до портянок».

Когда поезд подъезжал к Днепру, его засек немецкий самолет. Внутри поезда прозвучала команда: «Будут бомбить, готовьтесь!» И действительно, бомбардировщики зашли на бомбометание, но машинисты были опытные, умели маневрировать – то тормозили, то двигались вперед: «Однако нам все же пришлось выбежать из поезда. С одной стороны – лес, с другой – поле, бомбы ложились рядом, появились раненые. Так я прошел первое боевое крещение, почувствовав настоящий запах вой­ны. Командование распорядилось снять нас с эшелона, и мы пешком добирались до Киева, прошли километров 50–60, дойдя до Днепра. В Киеве перешли на другую сторону, все вокруг пылало, дымились пожары. Далее нас повезли в штаб армии, распределили по дивизиям, оттуда – по полкам. Меня назначили командиром пулеметного взвода. А в конце октября 1943-го началась наша подготовка к новому наступлению».

Когда советские солдаты, находившиеся в нескольких километрах от Житомира, стали наступать, немцы сперва разбегались. Красноармейцы заняли их траншеи и блиндажи, но немцы бросили на противника танки: «На наш пулемет шел танк, но немецкая машина провалилась в землянку в 100 м от нас, и нам не пришлось покидать траншею. Так прошел мой первый бой. К вечеру сражение закончилось, и мы отправились отдыхать в соседний дом. На улице было очень холодно, приближалось католическое Рождество, к которому готовились и немцы. Из тыла им прислали разные деликатесы, шнапс, а поэтому новый, 1944 год мы праздновали в захваченных немецких траншеях и землянках, впервые пробуя их деликатесы. Когда Житомир был очищен от нацистов, нашей дивизии присвоили звание Житомирской».

И вновь движение вперед – деревня за деревней, город за городом. О том, что они идут освобождать Аушвиц, самый страшный нацистский концлагерь, Мартынушкин тогда не знал: «В начале января началось наше наступление в Польше, через неделю боев мы освободили Краков, получив дальнейшую команду продолжать движение. Отмечу, перед нами стояла задача освободить Краков без разрушений, поэтому авиацию мы не применяли. Не многие знают, но этот город ждала участь взорванной Варшавы, и, можно сказать, его спасли в том числе советские разведчики. Там же произошел один эпизод, когда местный житель мне сказал: „Пан офицер, у меня немцы забрали пианино. Не могли бы ваши солдаты принести его обратно?“».

Продвигаясь с боями и выбив немцев из Освенцима, красноармейцы увидели огромное поле, огороженное мощным забором из колючей проволоки. Им уже сообщили, что за оградой находится лагерь, то есть там есть люди. Бойцы остановились, так как не знали, кто находится в заключении, не немцы ли… Тогда измученные заключенные стали подавать им знаки руками, понимая, что пришла Красная армия: «Выполняя задачу подразделения провести зачистку местности, проверить каждый дом, подвал, погреб, мы с офицерами стали замечать узников. Зашли в один барак. Возле него стояла группа людей. Мы с ними друг друга не поняли, неясно было, на каком они говорят языке. Но главное, они осознали, что пришли освободители, в их глазах читалась радость, они взглядами благодарили нас, показывали на себя и говорили: „Hungary“. Так стало понятно, что несчастные – из Венгрии. Вид у них был ужасный, страшный: почерневшие, истощенные скелеты, у которых светились только глаза».

На вопрос о том, что самое страшное из увиденного в Аушвице ему более всего запомнилось, мой собеседник ответил, что, исследуя территорию за оградой, они заглянули в барак, почувствовав, что в темноте находятся люди. Так и оказалось: эти заключенные были не в состоянии подняться. Как потом выяснилось, перед приходом Красной армии всех, кто еще мог как-то ходить, примерно 58 тыс. узников, немцы собрали в колонну и погнали «маршем смерти» в направлении Германии. О масштабе лагеря Иван Степанович узнал уже позже, из материалов Нюрнбергского процесса, испытав шок.

После освобождения лагеря Иван Степанович получил ранение и пару недель находился в медсанбате. Затем вернулся в свою часть, принял роту, и началось наступление на Чехословакию. В одном из боев его снова ранило в плечо, и Мартынушкина эвакуировали в прифронтовой госпиталь. Однажды утром он проснулся, услышав стрельбу. Не понимая, в чем дело, выглянул в окно и увидел капитана и солдат, радостно стреляющих в воздух. Тогда ему и сообщили, что вой­на окончилась Победой...

 

Беседовала Яна ЛЮБАРСКАЯ

 

Автор благодарит за помощь в организации беседы заведующего архивом НПЦ «Холокост» Леонида Тёрушкина, который также сообщил, что Иван Степанович – регулярный участник вечеров НПЦ «Холокост», посвященных освобождению Аушвица, один из первых обладателей премии Российского еврейского конгресса «Хранитель памяти», а также «живой герой» и участник выставок «Холокост: уничтожение, сопротивление, спасение» и «Холокост: уничтожение, освобождение, спасение», демонстрируемых с 2018 г.