История «Бумажного подполья»

Эта одна из самых удивительных и абсолютно еврейских историй, связанных с Катастрофой, частично забылась, а частично никем до сих пор не исследована. Но факт остается фактом: в дни, когда в Вильнюсском гетто правили голод, холод и смерть, евреи спасали не себя, а книги. И ради книг были готовы умереть, потому что твердо знали – без этих книг у еврейского народа нет будущего. В этом году вышла книга Давида Фишмана «Бумажное подполье», подробно рассказывающая о событиях тех дней, а затем на свет появилась и пьеса «История „Бумажной бригады“», написанная внучкой поэта Аврома Суцкевера – актрисой израильского театра «Бейт-Лесин» Адас Кальдерон. Авром Суцкевер (о нем см. «ЕП», 2019, № 12 и 2020, № 10) и является одним из главных героев этой истории. Одним из, но далеко не единственным.

•

…Если вы бывали в Вильнюсе, то почти наверняка проходили мимо жилого дома на Вивульскио, на месте которого в свое время стояло здание ИВО – Еврейского научного института, превратившегося к 1935 г. в один из важнейших центров еврейской культуры. Здесь издавались научные журналы на идише, проходили международные конференции, готовились научные кадры. И здесь же располагалась одна из крупнейших еврейских библиотек мира.

«На полках, насколько хватало глаз, стопками лежали оттиски – здесь хранилось более 200 тыс. зарегистрированных статей. Затем мы заглянули в библиотеку, содержащую 40 тыс. книг, в том числе и очень редких. Архив прессы в отдельном помещении насчитывал 10 тыс. подшивок еврейских газет из многих стран. В других помещениях находились коллекции архивов рукописей и автографов, листовок, брошюр, документы виленской еврейской общины с давних времен. Калманович рассказал мне и об особых коллекциях, собранных в ИВО: фольклорных материалах на идише, архиве более чем 300 автобиографий молодых евреев Европы – своеобразной базе социологических исследований. Мы осмотрели Музей театра. Здесь были собраны театральные афиши, программки, рукописи и рабочие подлинники еврейских пьес», – так описывает библиотеку ИВО Люси Давидович, приехавшая в 1938 г. из Нью-Йорка, чтобы поступить в аспирантуру этого института.

•

Ну а потом началась Вторая мировая вой­на. Литва становится советской, и здание ИВО превращается в Институт литуанистики, в котором остается лишь еврейский отдел под руководством Ноаха Прилуцкого. И все же еврейская книжная сокровищница остается пока нетронутой, и Прилуцкий прилагает все силы для ее сохранения, а также продолжает организовывать научные конференции и семинары, хотя теперь основная деятельность ИВО проходит в его филиале в Нью-Йорке, который существует и активно действует до сих пор.

Но затем в Вильно вошли немцы, и всё стало гораздо хуже. Если для коммунистов еврейская культура было просто чем-то отжившим, чему место на свалке истории, то для нацистов она должна была стать базой для обоснования идеи, почему еврейский народ следует полностью уничтожить. Все книги и материалы, которые могли быть использованы для подкрепления этой идеи, должно было переправить в Германию для создания во Франкфурте будущего «Музея исчезнувшей расы», а остальные, особенно те, что могли послужить «духовным оружием» против нацизма, – уничтожены. Отбор был поручен Оперативному штабу Альфреда Розенберга, и Вильно наряду с Прагой должен был стать одним главных объектов этой операции. Вот почему вскоре после оккупации города туда прибыл доктор Йоханнес Фогель. Ревностный католик, он два года провел в Иерусалиме, изучая иврит и Библию в католическом Институте Востока и в Еврейском университете. И вот теперь доктор Фогель был назначен командиром операции «Розенберг» в «Литовском Иерусалиме», как называли Вильно.

Свою деятельность он начал с того, что посетил перевезенную в гетто еврейскую библиотеку. «Боже, этот немец говорит на идише как еврей, свободно читает на иврите и хорошо знает не только Тору, но и Талмуд!» – с удивлением рассказывал потом об этом визите один из библиотекарей. Библиотека в гетто, кстати, работала на полную мощность. От читателей не было отбоя, библиотекари не успевали выдавать книги, за самыми популярными, вроде «Сорока дней Муса-Дага» Франца Верфеля или «Унесенных ветром» Маргарет Митчелл, выстраивались очереди. Возможно, книги помогали обитателям гетто убежать от окружавшей их страшной реальности.

Познакомившись с книжным фондом и книгохранилищем ИВО, Йоханнес Фогель решил, что в одиночку ему не справиться с такой работой ни за десять, ни за двадцать лет. Нет, ему нужно было не менее десяти, а то и больше помощников, причем хорошо разбирающихся во всем корпусе еврейской религиозной и светской литературы. И доктор Фогель решили привлечь для этой работы узников гетто – бывших сотрудников ИВО Зелига Калмановича, Ума Олькеницка, Германа Крука, Рохл Пупко и других. Собранный им коллектив д-р Фогель попытался убедить, что они выступают в роли спасителей еврейской культурной сокровищницы: дескать, в Германии, далеко от фронта, книги будут в безопасности. «Я не знаю, являемся ли мы с Калмановичем спасителями или могильщикам нашей культуры», – записал тогда Герман Крук в своем дневнике.

•

Так как дальнейшая судьба отбираемых книг была туманна, Крук и его товарищи решили прятать наиболее ценные в специально созданный для этого в гетто тайник. Когда 3 марта в гетто впервые праздновали Пурим, он унес из библиотеки уникальное издание «Свитка Эстер». В другой раз Крук поймал коллегу за попыткой уничтожить старинную иллюстрированную «Пасхальную агаду», изданную в XVIII в. На вопрос, что его подвигло на такой шаг, коллега ответил: «Там на одной из картинок солдаты фараона стреляют из луков в евреев. Я не хотел подавать немцам новую идею».

Между тем доктор Фогель был крайне недоволен темпами продвижения работы. Он подозревал, что книжный фонд расхищается, что Крук и его люди саботируют, а ему хотелось внести в работу по отбору и уничтожению книг и рукописей «орднунг» – немецкий порядок. Поэтому он увеличил штат сортировщиков и упаковщиков книг до 40 человек, включив в него молодых поэтов Аврома Суцкевера и Шмерке Качергинского, а также – по просьбе Курка – Рахель (Рохл) Крински. Все члены коллектива должны были быть интеллектуалами, им обеспечили работу в отапливаемом помещении с электрическим освещением и дополнительный паек, включавший в себя чай, хлеб, яйцо и картофель. Одновременно за ними было установлено постоянное наблюдение и на выходе из книгохранилища поставлена охрана. Литовцы, работавшие полицаями в гетто, стали в насмешку называть их «Ди папер бриг» – «Бумажной бригадой» – за то, что они шли на работу с кипами оберточной бумаги, якобы нужной для упаковки.

Бригада работала тремя группами: одна занималась сортировкой, другая – упаковкой книг и рукописей, отобранных для отправки в Германию, третья стояла на бумагорезке, уничтожавшей книги, признанные ненужными.

•

27 апреля 1942 г. Фогель получил из Берлина директиву, в которой указывалось, что отбор должен производиться в соотношении 30:70: не более 30% книг должно сохранить, остальные – уничтожить. «Я сортировал книги всю неделю, – записывает Калманович в дневнике. – Своими руками я отправил несколько тысяч на уничтожение».

Мнения членов бригады о том, как они должны себя вести в создавшейся ситуации, разделились. Часть искренне верила, что они делают благое дело – спасают то, что можно спасти, и в Германии книги будут в безопасности. Но Суцкевер, Качергинский, Крук и Крински были убеждены, что главные еврейские сокровища – инкунабулы, изданные в первой в мире еврейской библиотеке в Венеции, раритетные издания Торы с комментариями Раши, записные книжки Виленского гаона, дневник молодого Теодора Герцля, священные свитки – не должны попасть в руки немцев. И Суцкевер с Качергинским разработали план тайного их выноса из хранилища.

Казалось, трудно было найти более несхожих людей, чем эта пара. Авром Суцкевер был выходцем из обеспеченной семьи, некоторое время жившей в Сибири, высоким и удивительно красивым мужчиной. Низкорослого Шмерке Качергинского, сына грузчика, назвать симпатичным язык как-то не поворачивался. Суцкевер был большим поклонником польской и русской поэзии, особенно ее Серебряного века, что отражалось в его стихах. Качергинский, фанатичный коммунист, считал, что поэзия должна заниматься не «красивостями», а звать пролетариат на борьбу за светлое будущее. До вой­ны они были непримиримыми противниками и не выносили друг друга. Вой­на сделала их близкими друзьями.

Технология выноса раритетов из книгохранилища была проста: Качергинский сделал себе что-то вроде нательного пояса из чехла для хранения Торы, в котором выносил ежедневно по три-четыре книги. Так же уносил книги и Суцкевер. А еще их прятали в тюки оберточной бумаги. «Евреи гетто смотрели на нас, как на сумасшедших: они думали, как пронести мимо немцев еду или какие-то вещи, мы проносили книги», – вспоминал позже Качергинский.

Друзья понимали, что, если попадутся на краже, их убьют на месте или забьют до смерти, но продолжали. По разу они все же попались: у Качергинского были обнаружены «украденные» книги при обыске, а у Суцкевера однажды выпала из-под рубашки переписка Шолом-Алехйема и Х.-Н. Бялика, когда он проходил мимо охранников. Обоим было сделано «последнее предупреждение».

Когда Шмерке «застукали», Рохл Крински испуганно спросила: «Может, пора прекратить? Это становится слишком опасным. Или сегодня ты снова возьмешь „материал“?» – «Конечно, возьму! Нужно сохранить эти сокровища для будущего!» – ответил Качергинский.

Ирония судьбы заключалась в том, что он, будучи убежденным атеистом, спасал в первую очередь религиозные книги, поскольку осознавал, что именно они являются духовным фундаментом нации.

•

Взаимоотношения Рохл Крински и Шмерке Качергинского – особая история. За год до вой­ны Рахель вышла замуж за любимого – Йосефа Крински, уведя его от жены. В августе 1941 г. у нее родилась дочь Сара, а вскоре Йосеф был убит в Понарах. Рохл сумела передать девочку польке Вике Родзевич, та выдавала ее за свою дочь и называла Иреной. Время от времени Родзевич приходила с девочкой к книгохранилищу и давала Рохл пообщаться с дочерью. «Мама, мне очень нравится эта тетя!» – говорила Ирена Вике про мать.

В какой-то момент боль утраты отодвинулась на задний план, и Рохл обнаружила, что влюбилась в Качергинского за его мужество и чудесные стихи. А тот, тоже молодой вдовец, влюбился в Рохл. Но Крински, храня память о муже, отказалась разделить со Шмерке постель.

Им обоим суждено было выжить. Но когда Шмерке после вой­ны сделал Рохл предложение, та, глотая слезы, ответила «нет». Позже она уехала с дочерью в США, где та снова стала Сарой, вышла замуж и стала хозяйкой большой птицефермы. Она поддерживала отношения с Викой Родзевич до самой смерти и часто приглашала ее в гости. А Шмерке Качергинскому во въезде в США было отказано из-за его связей с компартией, и он перебрался в Аргентину, где стал видным деятелем местной еврейской общины, женился, завел детей и в 1954 г. погиб в авиакатастрофе. До конца своих дней он посвящал Рохл прекрасные стихи, считающиеся классикой идишской поэзии. «Я целую твои останки и омываю твое тело своими слезами», – написал Суцкевер в стихотворении на смерть друга.

•

Думается, читателю известна и судьба Аврома Суцкевера. Он выжил, выступал в качестве свидетеля на Нюрнбергском процессе (всегда стоя, в память о погибших, однажды даже демонстративно отшвырнул ногой поданный ему стул), вынашивал план покушения на сидящего на скамье подсудимых Геринга, от осуществления которого его отговорил Илья Эренбург. Затем он приехал в Израиль, написал множество, без преувеличения, великих стихов, поэм и книг, стал лауреатом всех мыслимых литературных премий и кандидатом на Нобелевскую премию и ушел из жизни в Тель-Авиве в возрасте 96 лет.

•

Среди тех, кто помогал спасать от нацистов бесценные еврейские книги, нельзя не упомянуть еще двоих – Праведницу народов мира Ону Шимайте и литовского писателя Казиса Боруту.

Шимайте, как известно, спасла немало еврейских детей, а кроме того, будучи библиотекарем Вильнюсского университета, вынесла множество рукописей, которые прятала в университетских помещениях и под полом своей квартиры. Впоследствии она была арестована гестапо, подверглась страшным пыткам, но не сказала на допросах ни слова. В 1945 г. она вместе с другими узниками Дахау была освобождена американцами, но не захотела возвращаться в Литву и до конца жизни прожила во Франции.

•

В книгохранилище ИВО евреи занимались не только книгами. Однажды туда был доставлен пулемет, который следовало переправить в гетто. В тот самый момент, когда Суцкевер разбирал пулемет, явились с проверкой немцы, и поэт засунул его за картины Шагала. На беду немцы оказались ценителями искусства и захотели осмотреть полотна. И тогда Суцкевер сильно закашлялся, забился в конвульсиях, и нацисты, испугавшись подцепить какую-то заразу, ретировались.

Шмерке продолжал выносить книги и тогда, когда инспекцией ИВО занялся Кейтель. Тот самый Кейтель, тонкий любитель музыки и неплохой пианист, который любил, гуляя по гетто, предложить еврею папироску и спросить, не хочет ли тот огоньку. Когда еврей кивал, Кейтель стрелял ему в голову.

Всего за время своей деятельности «Бумажная бригада» укрыла спасенные ею книги более чем в десяти тайниках. Во всех них книгам и рукописям были созданы условия, обеспечивающие их полную сохранность, и составлены подробные каталоги того, что хранится в каждом из тайников.

•

Книги, вывезенные оперативным штабом Розенберга в Германию, были обнаружены американцами в 1945 г. в Оффенбахе, пригороде Франкфурта, в огромном хранилище. В сентябре 1946 г. бывшая аспирантка, а теперь сотрудница ИВО в Нью-Йорке Люся Давидович была направлена в Германию для работы с бывшими узниками концлагерей, оказавшихся в американской оккупационной зоне. В феврале 1947-го она вошла в книгохранилище в Оффенбахе – и увидела тысячи книг, уложенных в деревянные ящики, тянувшиеся вереницей по двум этажам. Были там и инкунабулы, и рукописи, и свитки Торы, а также множество украшений для Торы и серебряных канделябров и подсвечников. «От сотен тысяч книг и предметов культа – немых бездомных сирот, переживших убитых владельцев, шел тяжелый запах смерти. Как и люди, эти неживые остатки когда-то цветущей цивилизации нашли приют на земле Амалека. Мороз пошел по коже при виде всего этого множества предметов», – пишет Давидович в своей книге.

Люся поставила «Джойнт» в известность о том, что обнаружила в хранилище 5000 книг из Вильнюсской библиотеки ИВО, и к концу февраля отобрала 5000 книг. Ее попросили поработать еще три месяца, чтобы выявить и другие книги, вывезенные из Литовского Иерусалима. 21 июня 1947 г. 420 ящиков с книгами в трех вагонах были отправлены в ИВО.

•

Несколько иная судьба оказалась у той части библиотеки, которая осталась в Литве. Часть книг и документов была передана в Литовский государственный архив, часть – в Книжную палату. Передавать эти ценности в нью-йоркский филиал ИВО, являющийся законным преемником вильнюсского головного отделения, советская власть отказалась.

В 1952 г. советские власти решили еще раз пересмотреть книжный фонд ИВО и уничтожить те книги, которые могли быть сочтены антисоветскими. И на их спасение бросился Антанас Ульпис, вместе с Суцкевером воевавший в 16-й партизанской дивизии. Ульпис стал выносить подлежащие уничтожению книги и прятать их в костеле XVIII в. С расписанного потолка костела лики святых взирали на труды Менахема-Мендла из Коцка и рукописи погибших в Понарах евреев. Антанас Ульпис знал, что рисковал, но все-таки сделал это.

Во время «оттепели» он нанял несколько евреев, чтобы они помогли ему рассортировать и сделать каталог находок, а затем создал при Литовском государственном архиве отдел иудаики. КГБ не стал уничтожать отдел и припоминать Ульпису прежние грехи, но велел ему уволить нескольких сотрудников и принять на работу тех, кто считался «идеологически выдержанным». Ульпис также попытался перевести с иврита и идиша и опубликовать часть рукописей, но в этом ему было отказано.

Журналист газеты «Маарив» Мордехай Хаймович сумел разыскать сына Антанаса Ульписа – Бенно, который занимается кибербезопасностью и сейчас живет в Токио.

– Как ты объясняешь мотивы своего отца? Ведь он сильно рисковал, пряча литературу, считавшуюся антисоветской? – спросил он.

– Полагаю, отец не думал о последствиях. Он вырос среди евреев в Шауляе, любил ваш народ, вашу культуру, любил старые книги и рукописи. Он просто делал то, что считал правильным. Разумеется, он был идеалистом.

– Ты ощущаешь в себе его гены?

– Я, как и он, очень люблю книги и через них расширяю свой мир. От отца я унаследовал открытость к другим культурам. Я литовец, но жил в Лондоне, а сейчас вот живу в Токио.

– В современной Литве есть антисемитизм?

– Есть старая ложь о том, что большинство большевиков были евреями и именно они повинны во многих бедах литовского народа. Но ложь давно разоблачена, и общество почти очистилось от этого стереотипа. Литовская молодежь, напротив, сейчас проявляет очень большой интерес к еврейской культуре, считая ее часть общелитовской культуры. Хотя евреев в Литве осталось не много…

Стоит заметить, что в 1990 г. ИВО снова обратился с просьбой передать ему еврейские книги и другие материалы. И снова получил отказ – на этот раз от властей независимой Литвы, объявившей их своим национальным достоянием. Но в 1994-м литовские власти милостиво разрешили их скопировать, и эта работа продолжалась до 1996 г. К тому времени здания, в котором до 1941 г. располагался ИВО, уже не было. На его месте сначала построили баню, потом офисное здание, а сейчас там стоит девятиэтажный жилой дом, обитатели которого ничего не знают об истории этого места.

 

Петр ЛЮКИМСОН