Защитник беззащитных

Видный адвокат, публицист, один из основателей партии кадетов Онисим Борисович Гольдовский был ярким общественным деятелем. Но он интересен и тем, что был мужем и единомышленником самой известной дореволюционной русско-еврейской писательницы, блистательной мемуаристки, основательницы московского литературного салона Рашели Мироновны Хин. Их творческий тандем находился в самом средоточии умственных и политических страстей века.

Онисим был уроженцем «Литовского Иерусалима» – Вильно, но еще в раннем детстве переехал вместе c родителями в Первопрестольную. Отец, преуспевающий эмансипированный купец второй гильдии, вознамерился дать сыну широкое образование и определил его в III московскую мужскую гимназию.

Однако после ее успешного окончания многоталантливый от природы Онисим (запоем читал, был способен к языкам, бесподобно играл на фортепьяно) не сразу определился с выбором профессии. В 18 лет он поступает в Московский университет, сначала на физико-математический факультет, но уже через год, разочаровавшись в точных науках, переводится на историко-филологическое отделение, а затем становится студентом-юристом. Несомненно, в выборе им сего поприща более всего повинен дядя Владимир Осипович Гаркави. Известный адвокат, лидер Московской еврейской общины, он оказал на юношу огромное духовное влияние. Современники отмечали и присущую семье Гаркави любовь к России и русской культуре, что передалось и племяннику.

А потому дружеские узы, связавшие юного Гольдовского с русским философом Василием Розановым, вполне объяснимы. Розанов тогда учительствовал в Брянске, куда Онисим приехал к мачехе на каникулы. Они коротко сошлись, так что Василий Васильевич называл юношу своим «духовным сыном», и известно, что Гольдовский корректировал его первую книгу «О понимании».

Финал их дружбы оказался трагичным для обоих из-за неверной жены Розанова Аполлинарии Сусловой, в прошлом интимной подруги Достоевского. Выйдя замуж за молодого Розанова (она была старше его на 16 лет), Суслова закатывала ему публичные сцены ревности и одновременно водила шашни с его друзьями. 43-летняя Аполлинария положила глаз на «прелестного юношу, жида» Онисима, преследуя его повсюду. А он, негодник, – ей назло! – влюбился в дочь местного священника, «прекраснейшую и поэтическую девушку» Александру Попову. Получив афронт, Суслова затаила обиду, и ее месть была скорой и беспощадной. Сначала она возвела напраслину на Попову, сказав, что та «одна из тех дев, которые умеют любить только в постели», затем обвинила в связи с Онисимом свою подругу, его мачеху. Однако, видя, что сии меры действия не возымели, Суслова выкрала у Розанова письмо Гольдовского, в котором тот «по поводу университетских порядков и устава и о начале царствования Александра III дурно выразился» и переслала его в Москву, в Жандармское управление. В результате Гольдовский был заподозрен в принадлежности к тайному сообществу. И хотя Онисим показал, что всё это было им написано сгоряча, он был подвергнут полицейскому аресту на два месяца. Но Суслова не угомонилась. «Она потребовала, – вспоминал Розанов, – чтобы я ему, своему другу – ученику – писал ругательские письма. Я отказался. Она бросила меня».

По счастью, для Гольдовского вся эта история не имела печальных последствий: он окончил университет, став кандидатом права и помощником присяжного поверенного. Первым его патроном стал заведующий юрисконсультской частью Рязанско-Уральской железной дороги, присяжный поверенный Рудольф Минцлов. «По своим способностям Рудольф Рудольфович был теоретик, по образованию – энциклопедист, а в жизни – прямой, сердечный человек с широким политическим кругозором», – рассказывал о нем Онисим. Полиглот, обладатель богатейшей библиотеки, Минцлов серьезно занимался историей, философией, гражданским правом, политэкономией и даже высшей математикой. Гольдовский ходил к нему три раза в неделю, и в свободное от юридических «казусов» время они беседовали, а иногда садились за рояль и играли в четыре руки. Минцлов говорил об ораторском искусстве адвоката и рекомендовал читать Квинтилиана в оригинале. «Вы поступили ко мне в помощники, и я обязан вас научить нашему профессиональному делу, – наставлял Минцлов. – Это значит вести ученика к познанию истины, к поклонению истине и к постепенному ее применению в практической жизни. А истина... не продажная женщина, бросающаяся в объятия первого встречного, а гордая красавица, созерцание которой достается, и то лишь на мгновение, тому, кто подарит ей жизнь».

Повезло Гольдовскому и с присяжным поверенным князем Александром Урусовым, под началом которого он работал десять лет и получил неоценимый практический опыт. В отличие от Минцлова, Урусов был «человек жизни и адвокат по призванию». Он соединил в себе широчайшую эрудицию, вкус к книге, непоколебимый европеизм и творческий темперамент художника. «Полный юношеского пыла и вместе с тем опытный уже мастер формы, он увлекал и убеждал… являясь то политическим оратором… то тонким диалектиком», – писали о нем. «Нельзя подражать Урусову в красноречии, – резюмировал впоследствии Гольдовский, – однако ежедневные занятия с ним были для нас (его помощников. – Л. Б.) разнообразнейшей школой». Надо заметить, что «расовая ненависть до такой степени была чужда благородной натуре князя, что антисемиты вызывали в нем чувство брезгливого сожаления, как люди, одержимые непристойной манией. Их жалко, как больных, но болезнь противная». Урусов оценивал людей исключительно по их способностям, потому, наверное, в числе его ассистентов оказалось немало иудеев, о защите прав которых он не уставал радеть.

Вместе с мэтром работал и помощник присяжного поверенного Соломон Фельдштейн, чья супруга Рашель Хин сразу же пленила сердце Онисима, да и сама она безоглядно им пленилась. Русско-еврейская писательница, чья литературная звезда уже набирала высоту, самостоятельно мыслящая и европейски образованная, Рашель и духовно оказалась ему близка. Но на пути к их союзу, в неизбежность которого они поверили оба, стоял постылый муж, противившийся разводу. И влюбленные замыслили комбинацию: поскольку в России браки между иудеями и христианами возбранялись, Рашель примет крещение и так избавится от Фельдштейна. Понятно, что приобщение ее к лютеранам было отвергнуто, поскольку брачные союзы между ними и иудеями в России допускались. И вот находится решение: Рашель принимает католицизм, а Онисим, чтобы вступить в брак с католичкой Хин, станет лютеранином. Надо сказать, при всей своей логичности такие действия всё же вызывают вопросы. Непонятно, почему именно католицизм (а не православие) и зачем эта конспирация: ведь Хин специально едет креститься в далекую Литву, да и венчаются они «у старого ксендза в Толочине», что в Могилевской губернии. Но вот что примечательно: христианин Гольдовский, казалось, сразу должен был освободиться от существовавших для евреев-адвокатов ограничений и приобретал возможность выйти разом из помощников в присяжные поверенные. Однако таковым правом он не воспользовался, давая тем самым понять, что в своем «романтическом» крещении материальной выгоды не искал. И оставался в рядах помощников до конца 1905 г., когда все евреи, отбывшие пятилетний стаж помощничества, вышли в полноправные члены адвокатского сословия.

Впоследствии Хин будет много и охотно писать о том, как интересно, взахлеб живут они со Стасем (так ласково называла она Онисима), об их литературном салоне и встречах с выдающимися современниками. А вот рассказ Хин об их свидании сo Львом Толстым в марте 1900 г.: «Онисим Борисович заиграл мою любимую сонату Шопена. Лев Николаевич прислушался, заметил: „Хорошо играет, – спросил: – Артист?“ – и очень удивился, услыхав... что это присяжный поверенный. Посмотрел на меня, улыбнулся и сказал: „То-то я вижу, умники“. Мне стало очень смешно. Толстому так понравилась музыка Онисима Борисовича, что он прошел в залу, сел на стул около рояля и слушал, пока не кончилась пьеса. „Мне нравится, что у вас не консерваторская игра“, – заметил Толстой. Достали ноты, и Онисим Борисович долго играл разные вещи Бетховена. Толстой, стоя, сам переворачивал листы... [Писатель] особенно ласков был с Онисимом Борисовичем, которого он, по-видимому, принял за единомышленника». И не только Толстой – обаянию Гольдовского покорились Эмиль Золя, Анатоль Франс, Октав Мирбо, Эдмон Гонкур и Георг Брандес.

Под пером Хин Гольдовский предстает человеком пылким и светлым, бесконечно ей близким. Он неизменно присутствует в ее жизни, соучаствует во всех ее делах. Точнее, так у них повелось, что Хин парит в эмпиреях, а прозой жизни занимается Стась: ну можно разве доверить «небожительнице» Рашели покупку дома в Старо-Конюшенном переулке?

Да и достаток семье Стась приносил немалый. Ведь адвокатом он был более чем успешным и наряду с защитой бесправных и неимущих брался за политические и выгодные экономические дела. Современники говорили о нем как об «утомленном деньгами и славой Гольдовском». Он и впрямь защищал интересы крупных магнатов в приобретении прав на доходные концессии, в частности – лоббировал строительство железнодорожных веток Транссибирской магистрали. Гольдовскому удалось через суд сохранить недвижимость за бывшим директором Департамента полиции, либералом и юдофилом Алексеем Лопухиным (тот был подвергнут обструкции, поскольку обвинялся в государственной измене: выдал эсерам тайного агента полиции Азефа).

Строго аргументированным было выступление Гольдовского на процессе по так называемому «Фидлеровскому делу» 9–10 декабря 1905 г. Онисим Борисович доказал в суде агрессивность действий полиции, а студенты, прибегнувшие к «законной самообороне», были оправданы. Недюжинный публичный оратор, он выступил с блистательной речью, посвященной 40-летию судебной реформы, на земском собрании в Эрмитаже.

Во многом благодаря Гольдовскому юридическая психология стала осознаваться в России как самостоятельная научная дисциплина. Он занимался проблемами психологии свидетельских показаний и психологии личности преступника, о чем докладывал на заседаниях юридических обществ двух столиц, выступал в профессиональной печати.

Под его редакцией вышел сборник «Ложь и свидетельские показания», где отмечалось, что «свидетель не дает точной копии, но лишь суррогат ее... потому безошибочные показания будут исключением, правилом же должны считаться показания с ошибками».

Под редакцией Онисима Борисовича вышел и сборник статей «Против смертной казни». Помимо выступлений российских корифеев, Гольдовский вознамерился здесь передать «общественное мнение всей Европы, выраженное ее признанными авторитетами, знаменитыми учеными, писателями и политическими деятелями». Примечательно, что в сборнике опубликован рассказ Рашель Хин «Она придет!», живописующий нравственные мучения неумолимого судьи, неспособного самолично исполнить им же вынесенный смертный приговор. Ирония состояла в том, что, несмотря на протесты общественности, после революции 1905 г. смертная казнь стала применяться в России в 10 раз чаще, чем прежде.

Как и его супруга, Гольдовский уделял еврейскому вопросу самое серьезное внимание. Он был одним из редакторов литературно-художественного сборника «Помощь евреям, пострадавшим от неурожая», к участию в котором привлек М. Горького, В. Короленко, Н. Гарина-Михайловского, К. Бальмонта, С. Юшкевича и др. Здесь же впервые было опубликовано известное стихотворение Надсона «Я рос тебе чужим, отверженный народ...», а также увидело свет письмо Эмиля Золя «В защиту евреев» (в переводе Хин). Собирал он материалы и для (увы, несостоявшегося) сборника «Рассказы еврейских писателей». Онисим Борисович и сам пестовал еврейские таланты: в частности, материально поддержал писателя Семена Юшкевича, который, в свою очередь, сделал его прототипом героя одной из своих пьес.

Бедственному положению евреев в империи посвящена изданная в Берлине книга Гольдовского «Евреи в Москве. Страница из истории современной России». Речь идет здесь о высылке из Первопрестольной по приказу великого князя Сергея Александровича огромного числа иудеев, в том числе тех, кто жили там не одно десятилетие. Полиция свирепствовала, устраивая облавы, выхватывая из толпы на улицах людей, только похожих на евреев. А изобличитель иудея-нелегала поощрялся суммой, равной награде за донос на двух грабителей. «Измученное и раскрытое беде еврейское сердце не вмещает горя!» – восклицает автор. И говорит об изобретaтельности и цинизме полиции, приводит слова московского обер-полицмейстера Александра Власовского: «Для евреев нет закона!».

Однако, подчеркивает автор, репрессиям подверглись даже и оставшиеся в Москве иудеи. Он свидетельствует о запрете властей открыть синагогу на Солянке, о закрытии девяти молелен, Александровского ремесленного училища, Талмуд-Торы и т. д. А чего стоит принуждение евреев на вывесках указывать, помимо фамилий, их уничижительные имена: Шлёмка, Йоська, Срулька, причем крупным жирным шрифтом! Или же в официально-деловых документах непременно писать «Еврей такой-то». «Что это как не систематическое опозорение целого класса тружеников! – восклицает Гольдовский и резюмирует: – Человеческий разум отказывается постигнуть, как можно жить одновременно в конце XIX столетия и в эпоху Испанской инквизиции... почему затмение сердец так продолжительно, и где загадка этой бесконечной злобы, изобретaтeльности и неослабевающей по отношению к изможденному, униженному, поверженному в прах брату, который поклоняется тому же Богу и, может быть, рядом с палачом своим предстанет перед Судьей Праведным и Нелицеприятным».

Гольдовский был убежденным либералом, и еврейский вопрос служил для него инструментом борьбы с царской реакцией. Он стоял у истоков Партии конституционных демократов и в 1904 г. отправился в Петербург, где будущее России обсуждали 118 ведущих политических деятелей. Вошел Гольдовский и в возглавляемое Милюковым Центральное бюро «Совета союзов» – политическую организацию прогрессивной интеллигенции, созданную на съезде 8–9 мая 1905 г. в Москве и объединявшую 14 профессионально-политических союзов.

Царский манифест 17 октября 1905 г. был воспринят Гольдовскими с воодушевлением. «Когда я, задыхаясь от радостных слез, дочитывала вслух эти чудотворные слова, – записывает Хин в дневнике 17 октября 1905 г., – я себя не узнавала. И не я одна, а все мы. Мы плакали, целовались, смеялись... У всех радостные лица... У всех в руках манифест. Читали группами».

Однако уже 18 октября Гольдовские стали свидетелями кровопролития в Москве, учиненного «Черной сотней», науськанной духовенством на избиение интеллигентов и евреев. Дома они укрывали раненного громилами студента. В окна их квартиры полетели камни. И только драгуны, вызванные знакомым околоточным, спасли семью. Тогда-то и было принято решение оставить Россию и уехать за границу. Рашель задержалась там надолго, до 1913 г., а вот Онисим вернулся домой уже через год. И причиной тому стало, как потом узнала Хин, новое сердечное увлечение мужа, о чем, однако, она в своем дневнике предпочла не распространяться.

Избранницей Стася стала юная скрипачка Лея Любошиц, с которой тот сошелся в 1906 г. Уроженка Одессы, она в восьмилетнем возрасте пленила своей игрой виртуоза Леопольда Ауэра, училась в Санкт-Петербургской консерватории, по окончании которой в мае 1903 г. получила Золотую медаль. Восхищенный «миллионщик» Лазарь Поляков подарил ей скрипку Амати. Лея с блеском выступала не только в России, но и в Восточной Европе, играла при императорском дворе. Онисим Борисович приобрел для новой семьи квартиру в Москве. Любошиц подарила Гольдовскому двух сыновей и дочь, причем Онисим Борисович пользовался у новых домочадцев непререкаемым авторитетом.

Сохранились воспоминания его сына Бориса Гольдовского. Он говорит об «импозантной фигуре» отца, воспринимаемого всеми как «своего рода гуру»: «Было в нем нечто магическое, его обширная эрудиция и широкие знания были привиты мне сызмальства. От него я заимствовал и ораторские способности, стремление выступать на публике». Гольдовский-старший заставлял детей даже за столом говорить на немецком и французском языках, руководил их чтением. Не обходилось и без казусов. Как-то Борис под впечатлением прочитанного написал мелодраму в стиле романа ужасов, где все персонажи либо были убиты, либо ушли из жизни сами, так что в финале осталась гора трупов. «У тебя большой талант, – отозвался о его опусе отец, а когда Борис расплылся в довольной улыбке, добавил: – В самом деле, большой талант... Подумываю только о том, не отдать ли тебя на выучку палачу».

Озаботились родители и музыкальным образованием детей. Борис и Юрий обучались игре на фортепьяно и скрипке, посещали балетную студию Михаила Фокина. А их квартира стала не только присутственным местом помощников присяжного поверенного, но и пристанищем многих знаменитостей. Здесь останавливался известный виолончелист и композитор Пау Казальс-и-Дефильо, витийствовал несравненный Иван Москвин, но особенно часто столовался Федор Шаляпин.

Гольдовский горячо приветствовал Февральскую революцию. Имена «Керенский», «Милюков» не сходили с его губ, и видно, что он относился к ним с пиететом. Запись Хин в дневнике от 1 марта 1917 г.: «Онисим Борисович приехал из Петрограда. Он всё это видел. Страшно возбужден, радостен, помолодел. Говорит, что одно то, что он жил в эти дни, – есть уже величайшее счастье. Говорит, что энтузиазм Петербурга неописуем».

О приходе же к власти большевиков он сказал: «Эта сумасшедшая вакханалия не может продлиться долго». Между тем новые хозяева страны укрепились всерьез и надолго и в услугах Гольдовского не нуждалась. Мало того, он, защитник беззащитных, был квалифицирован как эксплуататор и лишился права держать прислугу. В доме остановили «буржуйский» лифт, так что Онисиму Борисовичу (у него было слабое сердце) приходилось карабкаться на пятый этаж. Закрыли и парадную лестницу, осталась только черная, «пролетарская». Да и жировать в просторных апартаментах не позволили: подселили несколько рабочих семей. Благосостояние Гольдовских рухнуло, они, как и многие москвичи, голодали.

Выручил музыкальный талант Леи, оказавшийся востребованным красными с их посылом «Культуру – в пролетарские массы!». Однажды к ним явился некто в кожанке и предложил скрипачке дать концерт для «сознательных» рабочих, посулив в награду бесценные тогда 12 яиц, 10 фунтов картофеля и ящик сахара. А после оглушительного успеха Лею стали наперебой приглашать на московские фабрики и заводы, причем часто ей аккомпанировал на фортепьяно малолетний Борис (тогда к пайку добавлялись еще вожделенные яблоки и селедка).

Но в декабре 1917 г. у Гольдовских произвели обыск (о чем сообщала в письме к мужу Марина Цветаева). А в 1919 г. Онисима Борисовича арестовали и допрашивали на Лубянке. Думается, что он привлек внимание органов как крупная в прошлом политическая фигура, лидер кадетской партии. И хотя его задержание было кратким, на семейном совете было решено оставить Совдепию и уехать сначала в Старый Cвет, а затем и в Новый. Не объявляя заранее о планируемой эмиграции, Лея, взяв с собой Бориса, в 1921 г. отправилась за границу якобы на гастроли. Вскоре удалось вывезти в Германию и маленькую Ирину, и было договорено, что вскоре к ним присоединится и глава семейства. Однако уже в Берлине к ним пришла скорбная весть о скоропостижной кончине Онисима Борисовича 6 сентября 1922 г. от инфаркта. Ходили слухи, что смерть спровоцировало известие о новом аресте, которое получил Гольдовский, а опасный для сердечника подъем по крутой лестнице довершил дело. Так закончил свои дни присяжный поверенный Онисим Гольдовский – харизматичный человек, отдававший борьбе за свободу свой ум и талант, что не помешало советским историкам напрочь забыть его имя.

Рашель Хин в советскую культуру не вписалась и, хотя и стала аттестоваться «детской писательницей», переиздала «для театра подростков» лишь одну свою старую пьесу, не создав новых произведений. Она умерла в Москве в 1928 г.

Лея Любошиц после гастролей в Берлине и Париже концертировала, а затем поселилась в США. В 1924–1947 гг. она вела преподавательскую работу по классу скрипки в Кёртисовском институте музыки в Филадельфии, где в 1953 г. получила почетную степень доктора. После одного из выступлений в Карнеги-Холле восхищенный меценат презентовал ей скрипку Страдивари.

Их сын Борис Гольдовский начинал как студент, а затем стал ассистентом дирижера Фрица Райнера. Главная его заслуга в том, что он основал Оперный театр Новой Англии, который так и называется – Оперный театр Гольдовского. Дочь Ирина была замужем за крупным промышленником Билли Вольфом, снискала известность видного филадельфийского филантропа и переводчицы. Жизненная история американской ветви семьи Любошиц-Гольдовских послужила сюжетом театрализованного представления «On Becoming» («На пути к становлению»), премьера которого прошла в Нью-Йорке, на Манхэттене, 30 ноября 2012 г.

А вот оставшийся в СССР сын Юрий был усыновлен тетей Анной Любошиц, виолончелисткой, заслуженной артисткой РСФСР, солисткой Московской филармонии. Вопреки семейным традициям, он пошел по математической части и после окончания МГУ занимался наукой. С заокеанскими родичами Юрий то ли из боязни, то ли одержимый советской «собственной гордостью» переписываться не пожелал, хотя те упорно пытались с ним связаться. Альпинист-любитель, он совсем еще молодым трагически погиб при сходе лавины на Кавказе.

 

Лев БЕРДНИКОВ