Глазами историка

«Примерно между 1970 и 1991 гг. горстка людей, можно сказать, голыми руками сопротивлялась одному из ужасающих чудовищ XX века – коммунизму… Поскольку коммунизм до сих пор не осужден – более того, предпринимаются попытки его реабилитации, – этим людям так и не была воздана должная честь… Михаил Геллер и другие умерли… почти неизвестными…»

Ален Безансон

 

Так писал Ален Безансон о Михаиле Геллере. Бывший коммунист, порвавший с Французской коммунистической партией после хрущевских разоблачений преступлений Сталина на XX съезде, Безансон знал, что говорил: он был не только политологом, но и ученым, изучавшим историю России и Советского Союза. Отдавая дань своему коллеге, он продолжал: «В кругу специалистов по русской литературе и истории, советскому коммунизму, постсоветской России имя Михаила Геллера произносится с особым почтением. Он был Мастер, и все это знали. Когда самые знаменитые международные ученые попадали в Париж, каждый из них обязательно поднимался в маленькую квартиру, забитую книгами, чтобы „отрегулировать“ свои знания и суждения по знаниям и суждениям Михаила Геллера. У него в гостях бывали сегодняшние российские и польские министры, сотрудники посольства Китая, и даже французский МИД, к своей чести, порой просил у него совета… Мудрость, человечность Михаила Геллера, его богатейший опыт, его безбрежная начитанность, юмор, деликатность в общении – все это сделало его несравненным, незабываемым другом».

 

Машина и винтики

В 1985 г. в издательстве Overseas Publications Interchange Ltd. London Геллер выпустил в свет фундаментальное исследование «Машина и винтики: история формирования советского человека».

Впервые «винтиками» весь советский народ Сталин назвал 24 мая 1945 г. на торжественном приеме в Кремле по случаю Парада Победы, поднимая тост «за долготерпение и верность русского народа!». Признав некоторые ошибки руководства, вождь заявил: «Я бы хотел выпить за здоровье людей, у которых чинов мало и звания незавидные, за людей, которых считают винтиками великого государственного механизма, но без которых все мы – маршалы, командующие фронтами и армиями, – грубо говоря, ничего не стóим. Какой-либо винтик разладился – и кончено. Я поднимаю тост за людей простых, обычных, скромных, за винтики, которые держат в состоянии активности наш великий государственный механизм во всех отраслях науки, хозяйства, военного дела. Их очень много, имя их – легион, потому что это – десятки миллионов людей. Никто о них не пишет, званий у них нет, но это люди, которые держат нас, как основание держит вершину».

Вот в этом – мы вершина, а народ винтики – и заключалась суть режима, установившегося в России в 1917 г., который держался на страхе, насилии и терроре против этих самых «винтиков».

Геллер, опираясь на богатый фактический материал, исследовал процесс оболванивания человека, в одночасье превратившегося из русского (в широком смысле – российского) в советского – homo soveticus, а затем – в «совок» (своеобразный психологический феномен, возникший в 1970-е гг.).

Истоки возникновения этого «нового человека» он как историк культуры видит в литературе и политических прокламациях народовольцев («Что делать?» Чернышевского; призывы к насилию и террору, на которых в юности воспитывались ставший Лениным Ульянов и Джугашвили, ставший Сталиным).

Тщательно выстраивая ход повествования, Геллер показывает чертеж – определяет цель, векторы, по которым двигался процесс превращения, по каким лекалам выкраивался и какими инструментами пользовался режим, если так можно выразиться, выстругивая образцового советского человека, который в конце концов и получил это емкое и содержательное название – «совок».

Геллер описывает советскую систему производства «людей-винтиков» как огромную машину, занимающуюся на протяжении существования режима извращением всех благородных идей, выработанных человечеством, – демократии, гуманизма, патриотизма et cetera. В этих условиях существования человек не в силах вырваться из удушающих объятий тоталитаризма. Над проектом работали партия, общественные организации (молодежные, профсоюзы и т. д.) и органы госбезопасности. Проект развалился, когда СССР перестал существовать, а именно 26 декабря 1991 г.

 

Реализованная утопия (прямая речь)

«Я определяю эту систему как Утопию реализованную. То есть как проект, возникший у философов, скажем, у Маркса, затем у Ленина. Проект, который был впервые в истории реализован на практике. Реализация утопии, то есть советская система, какой мы ее видим сегодня, – на мой взгляд, это тупиковая цивилизация. Точно так же, как в процессе развития Homo sapiens были боковые ветви, отмершие, не давшие ничего, точно так же советская система, на мой взгляд, реализованная утопия, попытка создать идеальное общество оказалась тупиковой цивилизацией. И она должна исчезнуть. Не только потому, что никогда не было вечных империй, вечных государств, но потому, что она тупиковая, потому что она никуда не привела, только к кризису, и этот кризис приведет к гибели. Советская цивилизация – тупиковая цивилизация. Это как бы монстр, который не может дать потомство и который должен погибнуть, потому что он нежизнеспособен».

 

«Тюремная цивилизация»

Геллер писал не только на исторические темы, но и на темы, непосредственно связанные с литературой. Книга «Концентрационный мир и советская литература» (Overseas Publications Interchange. Ltd, London, 1974) была на стыке: в ней содержалась и непосредственно история советского – концентрационного – мира, и история советской литературы, которая была неотъемлемой и важной идеологической частью того мира, хотя в этой литературе работали такие писатели и поэты, как Ахматова, Мандельштам, Хармс, Чуковская, Домбровский, которых советскими назвать нельзя.

В этом труде Геллер исследовал взаимосвязь советского концентрационного мира и советской литературы. Вслед за Оруэллом (помните из новояза Океании: война – это мир, свобода – это рабство, незнание – сила) он пишет: в государстве нового типа, возникшем на развалинах Российской империи, с первых дней его существования стал складываться свой новояз, главным из лозунгов которого стал «свобода – есть несвобода, а несвобода – есть свобода», то есть началась «семантическая игра», превращавшая мир в «комплекс неопределенных элементов», менявших по желанию людей, находившихся в тот или иной исторический отрезок на вершинах власти, «свой смысл, свое значение, свое место». Что и привело к тому, что несвобода становится свободой, и наоборот.

Все понятия и смыслы загажены и извращены.

Вывод напрашивается сам собой: «С первых же дней советской власти появляется необходимость в принуждении, не в принуждении вообще, не в принуждении по отношению к враждебным классам – это неизбежно при каждой революции, но в принуждении по отношению к трудящимся – и к крестьянам, и к рабочим». Появляется право на внесудебную расправу. При Ленине создается концентрационный мир, при Сталине – ГУЛАГ. По сути, рождается новая цивилизация – Геллер определяет ее как тюремную: «Как и Земля, „тюремная цивилизация“ стоит на трех китах. Эти „киты“ – лагеря, страх и ложь». В сталинскую эпоху рождается новая социалистическая литература во главе с Горьким, в эпоху расстрелов и лагерей воспевающим Соловки («Если враг не сдается, его уничтожают»). Под песню Лебедева-Кумача «Я другой такой страны не знаю,/ Где так вольно дышит человек» один за другим идут политические процессы, которые начались еще в 1920-е гг., а в 1930-е машина набрала обороты. Уничтожали всех – мнимых и настоящих – противников режима. Высылали, ставили к стенке, гноили в лагерях – соратников Ленина, бывших членов так называемых «антисоветских партий», служителей церкви, ученых, писателей, и среди них Троцкий, Каменев, Зиновьев, Гумилев, Введенский и другие.

Но, несмотря на репрессии, охватившие всю страну и все слои советского общества, Геллер напоминает, что, когда эпоха требовала писать книги, воспевающие новый, выстроенный на крови мир («Время, вперед!» Катаева, «Гидроцентрали» Шагинян, «Бруски» Панферова), пока одни «поднимали целину», а другие мечтали о «городе-саде», Платонов писал «Чевенгур» и «Котлован», Булгаков – «Мастера и Маргариту», не рассчитывая на публикацию: настоящий писатель не может не писать даже в самые тяжелые времена. Государству не удалось убить настоящую литературу.

Отвечая на вечный русский вопрос «Кто виноват?», соглашается с мыслью Василия Гроссмана, к которой тот пришел в своей повести «Все течет» (впервые изданной во Франкфурте-на-Майне, а в СССР впервые опубликованной в журнале «Октябрь» в 1989 г.): «Государство без свободы… заложил Ленин. Его построил Сталин».

Геллер разбирает множество произведений – от Горького до Солженицына, особое внимание уделяя Варламу Шаламову, поэту и прозаику, автору потрясших весь мир «Колымских рассказов», свидетелю сталинского «ада», сумевшему не только в нем выжить, но и описать все его круги.

 

О Варламе Шаламове (прямая речь)

«На кошмарный, чудовищный сон похожа действительность, в которой работают и умирают герои „Колымских рассказов“. Подземный мир, о котором рассказывает Шаламов, немедленно – и логично – ассоциируется с адом…

Колыма не была адом. Во всяком случае, не была адом в его религиозном значении, в том смысле, какой дала ему литература… Она была советским предприятием, заводом, который давал стране золото, уголь, олово, уран, питая землю трупами…

Варлам Шаламов пишет о человеке на последней черте, о человеке перед лицом неминуемой смерти. Которая приходит после унижений и мучений, истребляющих в человеке все человеческое. О лагерях смерти – гитлеровских и сталинских – написаны уже сотни книг. Лишь в нескольких рассказана правда о лагере. Проще всего рассказать об ужасах. Но это еще не вся правда. Рассказ об ужасах – это рассказ о палачах и жертвах. Правда о лагерях – правда, которую открывает В. Шаламов: жертва нередко становится палачом, человек легко примиряется со своим рабским положением, с человеком можно сделать все.

У писателя нет иллюзий: „Лагерь был великой пробой нравственных сил человека, обыкновенной человеческой морали, и девяносто девять процентов людей этой пробы не выдерживали“».

 

Прощание

Он умер в третий день нового, 1997 года. В России, о которой он писал всю свою жизнь, воевали с чеченцами, взрывали дома и, как всегда, воровали, воровали, воровали, кто и как только мог.

В Белоруссии, откуда он был родом, первое, что сделал пришедший к власти Лукашенко, – усилил цензуру и объявил борьбу оппозиции.

Во Франции завершалась праздничная неделя, 4 января коммунисты должны были собраться на свой XVIII съезд, в марте должны были состояться парламентские выборы.

Геллера хоронили на старом кладбище Монмартр. Пришли те, кто смог преодолеть необычные холода, покрытые ледяной коркой тротуары и пронизывающий до костей ветер. Те, кто знал его и дружил с ним в его парижские годы.

Прощание было недолгим, речи краткими. Как о самом близком и дорогом человеке из эмиграции говорил о нем Александр Гинзбург. В «Русской мысли», где их материалы нередко публиковались рядом, он опубликует некролог, который назовет «Памяти старого зэка». Там были и такие слова: «Я долго не понимал, что изменилось в моей парижской жизни к концу восьмидесятых. Лишь недавно осознал, что тогда в телефонной доступности появился человек, нет, старший, чья голова, чье сердце живут в том же мире, что твои. „Не верь, не бойся, не проси“ – цитата не только из „Архипелага“ (имеется в виду „Архипелаг ГУЛАГ“ Солженицына. – Ю. К.), но и из общего, независимого от времени и возраста, куска жизни».

 

Родом из Могилева

Михаил Геллер родился 31 августа 1922 г. в Могилеве. Еще в школе проявлял интерес к истории и, когда школу окончил, решил заняться историей профессионально. Но в старинном городе, ведущем свою историю приблизительно с XI в., после того как он вошел в состав Белоруссии, были Дом Советов, гостиница, кинотеатр «Родина», свое управление НКВД (куда ж без него денешься) и так называемый учительский институт, а вот высшего учебного заведения, где бы обучали историков, не было. И поэтому путь юноши лежал в Москву. Где он успешно поступил в МГУ и блестяще его закончил. А после окончания написал и защитил диссертацию по истории германо-российских отношений и занялся преподавательской деятельностью.

В 1950-м его арестовали за «антисоветские разговоры» – в сталинском Советском Союзе арестовывали не только за анекдоты. Влепили по полной – 15 лет лагерей. Может быть, такой срок объясняется развернувшейся в стране кампанией по борьбе с «безродными космополитами», а здесь еще и «разговоры», хотя молодой историк в этих «разговорах» ни к чему не призывал – высказывал только некоторые сомнения по поводу того, что происходит в стране.

Свой срок до конца не дотянул: после XX съезда КПСС, где Хрущев выступил с закрытым докладом «О культе личности и его последствиях», который через некоторое время утек сквозь дырявые границы родины (съезд состоялся в феврале 1956-го, уже в июне доклад был опубликован в New York Times и Washington Post, а в Мюнхене русскоязычный «Голос народа» опубликовал его отдельным изданием), «антисоветчик» (как, впрочем, и сотни тысяч других невинно осужденных политзэков), вышел на свободу.

Первое, что сделал Геллер, вернувшись в Москву, – стал добиваться реабилитации. И только затем стал заниматься литературной работой: писать статьи, книги, которые так и не увидели света в подцензурной печати, потому что он одним из первых стал писать о советской политической системе, которой удалось свести основные права и свободы человека к нулю.

В 1963-м он уехал в командировку в Польшу, из которой в Советский Союз не вернулся. Он сумел из Варшавы перебраться в Париж, где благодаря своему опыту, таланту исследователя, эрудиции и знанию языков получил звание профессора Парижского университета (Сорбонны), в котором преподавал вплоть до 1990 г.

В 1990-е Геллер вел регулярную хронику в парижской газете «Русская мысль». Собрав воедино все свои статьи и заметки, выпустил книгу «Глазами историка. Россия на распутье». Не забывал он и про Польшу: под псевдонимом Адам Кручек вел рубрику «Русские заметки» в литературно-политическом журнале «Культура», выпускавшемся в Париже на польском языке. Его книги заслужили признание не только среди русскоязычных, но и среди европейских читателей, интересующихся страной «великой утопии». В разное время они были изданы во Франции, Англии, Польшe, Венгрии и других странах.

В России книгами Геллера заинтересовалось издательство МИК, которое начиная с 1994 г. и стало выпускать в свет практически все его работы.

 

Из воспоминаний современников

Виталий Амурский, журналист, литератор: «…память у него была феноменальная, но далеко не всякий даже с такой памятью способен моментально выбрать несколько нужных цитат, слов. „Локомотив истории“ на лекциях Михаила Яковлевича в Сорбонне, где я несколько раз слушал его, двигался, выражаясь образно, в соответствии с литературным графиком, то стоя на запасных путях, как тот самый бронепоезд из песни, то продолжая путь в коммуну, где – из другой песни на ту же тему – была намечена остановка. Вместе с тем, используя, тонко обыгрывая известные штампы, цитаты из классики от Пушкина до Ильфа и Петрова, он постоянно стремился очистить сознание своих слушателей и читателей от избитых констатаций, от всего официального, от всего, что было искажено за десятилетия партийной цензурой. Геллер при этом отнюдь не был активным борцом за восстановление забытых, замолчанных имен и текстов – обращаясь к истории страны, к истории ее культуры, в том числе словесной, он старался вскрыть правду прежде всего для себя самого. Объяснялось это, мне кажется, не только и не столько его профессиональным подходом к работе, но, прежде всего, тем, что в науке, как и в жизни, он оставался просто честным, порядочным человеком.

Михаил Яковлевич не забрасывал камнями идолов. Осуждать, бранить даже самых отъявленных негодяев было не в его правилах. Он рассматривал их, скорее, как вооруженный микроскопом ученый рассматривает микробов, приглашая нас взглянуть через линзу на то, что невооруженный глаз не видит. Показывал, объяснял. Ненавязчиво, но ясно и убедительно. Посмотрите через геллеровский микроскоп на многих вчерашних и сегодняшних политических лидеров России или республик бывшей советской империи – увидите и сталиных, и берий, и ждановых...

Нет, Михаил Яковлевич как историк не был беспристрастным… Но именно борцовскую страсть свою он умел сдержать, умел придать ей такую форму, в которой всегда доминировал заложенный внутрь потенциал интеллекта, не было у него места для пустословия или базарных оскорблений. Разговор о его научных пристрастиях, о его философских взглядах на мир, на личность, на природу общества должен быть отдельным.

…В „русском Париже“ 1980–1990-х гг., где отношения между отдельными известными писателями, журналистами, фигурами творческими подчас носили довольно сложный характер, он каким-то удивительным образом пользовался любовью и уважением...».

Виктор Кондырев, литератор, пасынок Виктора Некрасова: «У Некрасова в Париже сразу же появилось пять-шесть действительно добрых друзей. С которыми он с непременным удовольствием общался. Одним из таких людей был Михаил Яковлевич Геллер, профессор истории, литератор и политолог. Негромкий человек, поразительно глубоко образованный. Перезванивались они с В. П. очень часто, да и встречались нередко, в кафе или на Радио „Свобода“.

Примерно раз в год Миша Геллер приходил пить чай. Тихо улыбаясь, рассказывал множество занятных вещей и отвечал на накопившиеся за год вопросы. Помню, однажды он рассказывал о Ханне Арендт, беспросветной левачке и модном философе. О ее знаменитой теории банальности зла. Теории с виду простой – когда все виноваты, никто не виноват. „У нас в стране мы все виноваты! – сказал тогда непривычно строго В. П. – Персонально и без всякой философии...“

Геллер готовил к изданию свою „Утопию у власти“, поэтому заговорили о литературном творчестве. „Писатель должен сам писать хорошие книги. Потому что от того, что другие напишут плохо, твоя книга лучше не станет“, – спокойно говорил Миша...

С Мишей Геллером они постоянно беседовали и о войне в Афганистане, ужасались, сколько наших ребят там гибнет. Война-то, может, и преступная, а ребята при чем, сокрушался Некрасов...».

 

Юрий КРАМЕР