«Отрицатели Катастрофы изобретают теории, но у археологов есть факты»

Куратор израильского Управления древностей более 10 лет занимался раскопками на месте лагеря смерти Собибор. От губной гармошки и бутылок из-под спиртного до целой железнодорожной линии для перевозки трупов – его находки складываются в общую жуткую картину. О том, что знали о Собиборе жители окрестных мест, где находился путь в Небеса и какими вопросами можно шокировать бывшего узника, археолог рассказал в беседе с корреспондентом «Еврейского журнала».

 

Третий лагерь

– «Раскопки в концлагере» звучит как оксюморон. От обитателей остался пепел, а нацисты делали всё возможное для того, чтобы скрыть следы злодеяний…

– Поначалу я и сам так думал. В 2007 г. узнал, что братья моей мамы были убиты в Собиборе, и решил увидеть это место своими глазами. Была зима. Лес, снег, никаких указателей и надписей. Тогда я и решил вплотную заняться этим проектом – для начала получить разрешение производить здесь археологические раскопки. В результате мы нашли более 80 тыс. предметов. Они были не в лучшем состоянии, так как немцы взорвали часть построек, а другая часть была срыта тракторами. Кроме того, мы составили трехмерный план практически всего концлагеря.

Археологические раскопки сродни работе сыщика. В конечном итоге мы получили ясную картину концлагеря: его размеры, строение, структуру. Нашли и газовые камеры, и крематории, и могилы. Собибор был поделен на подлагеря. Первый был предназначен для ночевки, и в нем же находились мастерские. Второй – регистрационный: там собирали новоприбывших евреев, раздевали и отправляли по дороге, именуемой немцами «Путь в Небеса». Этот путь вел прямо к третьему лагерю – лагерю смерти. Уцелевших в третьем лагере не было, вся информация о нем получена на основе археологических раскопок.

– Но в том же Освенциме, например, действовали зондеркоманды, где заключенные-евреи сжигали трупы. Есть сборник воспоминаний этих людей.

– Все, кто работал в третьем лагере Собибора, были убиты. Немцы тщательно заметали следы. Они взорвали кирпичное здание, в котором располагались газовые камеры, но мы нашли то, что от него осталось. Кроме того, были обнаружены девять крематориев, около 20 братских могил, восемь из которых – особо крупных размеров. В районе газовых камер или по дороге к захоронениям нашлись и отдельные предметы: бирки с именами детей, жетоны евреев, прибывших из Франции. Например, возле железной дороги мы нашли бирку с именем Леа Джудит де ла Пенья. Вероятно, она выпала из чемодана, когда новоприбывшие сходили с поезда. Где бы мы ни копали, что-либо находили. Не было пустых зон. 80 тыс. предметов – это очень внушительное количество. Они вошли в экспозицию мемориала.

– Сколько человек работало вместе с вами?

– В самый разгар раскопок – 25 рабочих-поляков, я и мой коллега, археолог Войцех Мазурек. В остальное время человек 15–18, в основном местные, сельские жители. Что удивительно: живя совсем рядом с Собибором, они не знали его истории и думали, что там действовало гетто. Только несколько лет назад в Польше начали преподавать историю Катастрофы.

Хочу отметить, что рабочие были крайне добросовестными. Среди находок были и драгоценности, и золото. Теоретически они могли положить всё это себе в карман, но никто этого не сделал. Раскопки повлияли на наших помощников и в образовательном смысле: люди рассказывали семьям о своих находках, на нашу работу приходили смотреть родственники. Так местное население знакомилось с трагическими эпизодами истории.

 

Отключить чувства

– Что вы ощущали во время раскопок? Человеческие кости и зубные коронки – это не глиняные черепки тысячелетней давности.

– Эмоционально было непросто. Каждый раз, возвращаясь в Израиль, я долгое время не мог заставить себя написать отчет. Сложно было абстрагироваться от увиденного. В ходе раскопок необходимо было отключать чувства, сосредоточившись на своих действиях, иначе можно ошибиться и в предпосылках, и в технике работы. Нельзя направляться на раскопки с определенной установкой. Например, те немногие, кто спасся из Собибора, рассказывали об известковой яме в определенном месте. Можно было задаться целью найти эту яму, но на самом деле ее там никогда не было.

– А чем объясняются разногласия между свидетельствами очевидцев, переживших лагерь, и найденными вещественными доказательствами?

– Каждый видел лагерь по-своему. Самыми неполными и неточными были свидетельства о третьем лагере, поскольку, как я говорил, никто из побывавших там не выжил. Все свидетельства основывались на слухах: в книгах пишут о шести газовых камерах, а мы нашли восемь. Говорили об одном крематории, а мы обнаружили девять. Поэтому Мазурек, готовясь к раскопкам, намеренно не знакомился со свидетельскими показаниями.

Учитывая специфику Собибора, адреналин скакал постоянно. Иногда роешь, и ничего нет. И вдруг – находка за находкой: брелок, бирка, кольцо с гравировкой на иврите «Ты посвящаешься мне в жены по закону Торы и Моисея»… Трактовку находок мы оставили на потом. Например, были обнаружены фрагменты губной гармошки. Известно, что в Собиборе немцы собрали оркестр из еврейских музыкантов. Можно ли утверждать, что губная гармошка принадлежала одному из них, или на ней играл охранник? Любая версия может быть ошибочной. Конечно, свидетельства бывших узников помогают понять, что происходило в лагере.

Среди находок Йорама Хаими в лагере смерти – кулон, датированный 1929 г. На одной стороне написано поздравление «Мазаль тов», на другой выгравирована буква «хей». Удалось выяснить имя владелицы кулона: ею была Каролина Коэн, молодая еврейка из Франкфурта, вместе с отцом Рихардом и матерью Эльзой убитая в газовой камере. Хаими нашел родственников Коэнов; на франкфуртском доме, где те жили до депортации, теперь установлена мемориальная доска.

Были находки, которые можно было интерпретировать по-разному: например, зажим от аккумулятора фирмы «Зонненшайн». Это была германская компания, выпускавшая аккумуляторы для танков. Возможно, в газовых камерах использовались выхлопные газы танковых двигателей. Были и однозначные, абсолютные подтверждения дошедших до нас свидетельств. Собибор – единственный концлагерь, в котором действовал отдельный поезд для перевозки трупов. Много евреев умирало по дороге в лагерь от удушья, от голода. Их трупы нужно было транспортировать в крематории, и для этого был проложен специальный отрезок железной дороги. По нему также отвозили в газовые камеры узников, которые не могли ходить. Мы нашли эту железную дорогу, с гвоздями, с балками.

Любой артефакт важен, даже осколки бутылок, которые мы везде находили в огромном количестве. Это опять же соответствует свидетельствам очевидцев о том, что нацисты в Собиборе часто находились в состоянии алкогольного опьянения.

– Чтобы ослабить нервное напряжение?

– Разумеется. Им было трудно переварить содеянные зверства. Впрочем, это уже попытка дать найденному свою трактовку.

– Насколько усовершенствованным был механизм уничтожения в Собиборе? Характерна ли для него пресловутая немецкая педантичность?

– У немцев было немало проколов. Вначале они не сжигали трупы, а просто бросали в огромные вырытые ямы. Через пару месяцев трупы разбухли, земля приподнялась, вонь была невыносимой – об этом рассказывали местные жители. Понадобилось решение, и им стал крематорий. Поезд местного назначения от полустанка до крематория – тоже более позднее усовершенствование, вначале использовались повозки с лошадьми.

То же касалось и охраны. Имели место несколько попыток побега. В ноябре 1942-го было принято решение заминировать примыкающую к лагерю территорию. К тому времени лагерь существовал уже полгода. Можно сказать, что к концу 1942 г. Собибор соответствовал высокому уровню немецкой эффективности. Но чтобы добиться этого, нацистам потребовалось несколько месяцев проб и ошибок.

Концлагерь в Треблинке был построен позже, и там заранее учли промахи и недочеты Собибора. Именно поэтому в Треблинке было уничтожено 890 тыс. евреев – это колоссальная цифра.

– Вы встречались с бывшими заключенными Собибора?

– В 2007 г. я разговаривал с Йегудой Лернером, одним из уцелевших. В числе прочего я задавал ему вопросы вроде «Какие ручки были у оконных рам?» или «Какими ключами открывались те или иные помещения?». Лернер был немного шокирован: «Я годами делюсь воспоминаниями. Все спрашивают о страданиях в лагере, о злодеяниях нацистов, а вас интересует, каким был пол в бараке и освещался ли лагерь фонарными столбами!» Но мы-то археологи, мы изучаем историю под другим углом. К величайшему сожалению, мы начали работу слишком поздно. Начни мы лет 15–20 назад, свидетельств было бы больше.

– Другим археологам осталось что искать на территории лагеря смерти после ваших раскопок?

– Уверен, что через несколько десятков лет будут разработаны технологии, благодаря которым станут возможны дополнительные открытия. К сожалению, польские власти застроили территорию лагеря гигантским мемориалом. Ни «Яд ва-Шем», ни другие организации не смогли отговорить их от гигантомании: комплекс площадью 1500 кв. м, большая стоянка, вокруг раскопанной нами дороги «Путь в Небеса» воздвигнута бетонная стена… Это испортило оригинальные столбы и заграждение из колючей проволоки. Кроме искажения исторической картины это еще и удар по работе археологов будущего. Но ничего не поделаешь: мы в Израиле, они в Польше. Ультраправая ориентация главы польского правительства тоже играет свою роль. Одно то, что в огромной экспозиции мемориала не упомянуты наши имена, о многом говорит.

– Насколько эффективным оружием в борьбе с отрицателями Катастрофы послужили раскопки?

– Отрицатели Катастрофы продолжат распространять свои безумные теоретические изыскания, но у нас-то есть факты. Были найдены газовые камеры, крематории и огромное количество костей.

Факультет напротив

– Как и когда археология стала вашей профессией?

– Очень поздно. Мне было 32 года, до этого я работал в сельском хозяйстве. Решил изучать географию, но результат психометрического теста – необходимое условие для поступления в израильские вузы – не соответствовал проходному баллу. Зато прямо напротив факультета географии находился факультет археологии, куда меня с готовностью приняли. Я веду раскопки на юге Израиля: в пустыне Негев, в Ашкелоне, в Беер-Шеве, в Мицпе-Рамон, в Эйлате.

– Библейский период?

– И византийский тоже. Маслобойни, винодельни, всего понемногу. Последним объектом, на котором я работал, был холм Тель Бейт-Шемеш.

Больше всего на меня произвели впечатление раскопки в Ашкелоне. В северных районах города я нашел огромное поселение с домами из глиняных кирпичей, банями, стеной начала бронзового века. Раскопки продолжались несколько лет, скоро результаты должны быть обнародованы. Копал я по частям, пока не получилась полная картина целого поселения. Было найдено огромное множество старинных монет, а также печати и их ручки. Это позволило определить период, к которому относится поселение: эпоха эллинизма, II в. до н. э.

Кроме того, я являюсь куратором Управления древностей и заведующим логистикой всех его хранилищ, в которых сосредоточены материалы, добытые в ходе археологических раскопок. Они хранятся для ученых, исследователей и, собственно говоря, всех граждан. Мы поставляем материалы в музеи: например, если какой-то из них хочет сделать выставку, посвященную римской архитектуре, мы предоставляем необходимые объекты из коллекции Управления.

– С технической точки зрения существует ли разница между раскопками в Негеве и в Собиборе?

– Никакой. Работа та же самая. Правда, в Собиборе мы просеивали всю почву: был важен любой клочок информации. На юге Израиля это было бы просто потерей времени, а в Собиборе в каждом ковше экскаватора скрывается история.

 

Беседовал Шауль РЕЗНИК (jewishmagazine.ru)

Археолог

Йорам Хаими родился в 1956 г. в Тверии в семье выходцев из Марокко. Его детство прошло в Петах-Тикве, а после школы будущий археолог переехал в кибуц Мифласим в Негеве и долгое время занимался сельским хозяйством.

В 1993 г. Хаими, к тому времени отец троих сыновей, решил продолжить образование и поступил на археологический факультет беер-шевского Университета им. Бен-Гуриона. Степень магистра он получил за исследование склона Гар-Гамаль (Верблюжьей горы) в Мицпе-Рамоне. С 1999 г. Хаими работает в южном отделении Управления древностей.

Увидев репортаж о женщине, которая благодаря музею «Яд ва-Шем» нашла информацию о погибших в Катастрофе родственниках, Хаими сделал туда запрос о братьях матери Джекки и Морисе Бен-Закен: перед Второй мировой вой­ной они эмигрировали из Марокко во Францию и в 1943 г. были арестованы нацистами. Благодаря архивам «Яд ва-Шем» удалось установить, что братьев отправили в концлагерь в Собиборе. Йорам Хаими вылетел в Польшу. Обнаружив, что упорядоченных архивов в Собиборе нет, он договорился с местным начальством о проведении археологических раскопок.