Блокадное письмо из коллекции Макса Гринберга

Почетный член Филателистического союза России Макс Гринберг с 17 лет связал свою жизнь со службой в армии. Сразу после начала Великой Отечественной вой­ны он пошел добровольцем в РККА. Участник Сталинградской битвы, вой­ну закончил в битве за Берлин. Свое хобби – филателию – он полностью посвятил военно-полевой почте. Co своими коллекциями «Полевая почта 1941–1945 гг.», «Годы испытаний и побед» и др. на многочисленных выставках дома и за рубежом стал обладателем множества призов. Я хочу рассказать об истории одного письма в блокадный Ленинград из собрания Макса Гринберга.

 

Во время работы на ТЭС Боксберг (ГДР) в начале 1970-х я познакомился с Манфредом Нольте, немцем из цеха КИП и автоматики. Теплые отношения, которые тогда установились между нами, сохраняются и по сей день. Проблемой Манфреда является его близорукость – плюс 12–13 диоптрий. Тем не менее он умел справляться с приборами, но еще более удивительно при таком зрении его хобби – филателия.

Основу его коллекции, занимающей сейчас несколько книжных шкафов, составляет филателия из СССР–России. Он вел обширную переписку с филателистами Союза/России. И вот в декабре 2011 г. в качестве рождественского подарка Манфред получил от своего друга Макса из Петербурга небольшое открытое письмо, которое в 1942 г. мальчик Дима из эвакуации отправил маме в блокадный Ленинград:

Из-за наличия в тексте некоторых сокращений его перевод на немецкий оказался трудным для местных знатоков русского языка. Для расшифровки сокращений Манфред присылает письмо мне. Уже существует Интернет, достаточно прислать по электронной почте скан письма, но я получаю реальное письмо по почте, как это до сих пор принято в Германии. Привожу его содержание с сохранением орфографии и пунктуации автора:

«Открытое письмо

Куда: г. Ленинград 13

ул. Красной Конницы д. № 22 кв. 9

Кому: Литинской Н. Н.

Обратный адрес: Челябинская об. Лебяжьевский р-н, дер. I Лебяжье. Интернат 158 шк. Литинскому Диме

 

10 марта

Здравствуй милая мамочка! Получила ли ты мое письмо за 5/III? Прости что я 5 дн. не писал. Мы сегодня пошли в школу в 1-ю смену, и учились вместе с 4 кл. деревенских.

Поздравляю тебя с днем 8 марта! Нам 8-го был на завтрак хлеб с маслом и брынзей и кофе на обед суп, котлеты с пшонной кашей и чай с печеньем, на ужин каша манная, сладкая.

Мама если будит возможность, то пошли мне нож перочинный, а мой так хорошо мне служил – и вдруг сломался! Очень его мне жалко! У меня по истории все отл., русский все отл. География – отл. арифм. 3 отл. и 1 хор., естеств. отл., чтение отл. Везде отл. только по арифм. 1 хор. Мы уверены приехать в Ленинград в августе, враг бежит!

Ну пока до свиданья Целую тебя крепко крепко твой сын Дима. всем привет! (до) скорой встречи!»

 

Вот такое оптимистичное письмо, из которого мама узнаёт, что сына хорошо кормят, что учится он на отлично и единственное, что ему не хватает, это перочинного ножичка. Маму любит, извиняется, что уже пять дней не писал ей. Да еще обещает в августе вернуться в Ленинград. Что еще нужно знать маме в блокадном Ленинграде о жизни своего сыночка?

Мама обязательно найдет перочинный нож, чтобы побыстрее отправить его на Большую землю своему сыну. Только я не уверен, что частные посылки/бандероли можно было в то время переслать в/из Ленинграда, но, возможно, я просто не в курсе дел.

Расшифровка письма не заняла много времени. Понятный для немцев вариант я отправил Манфреду. Письмо перевели на немецкий, заметку о нем Манфред вскоре под заголовком «70 лет спустя» опубликовал в журнале Freunde der Rußland-Philatelie Berlin (№ 2/2012) и один экземпляр его прислал мне.

Прочитав публикацию, я узнал много нового о письме, при чтении которого был сосредоточен только на его содержании. Вот что написал о нем филателист с многолетним стажем (в моем пересказе).

Письмо написано на кусочке картона, вырезанного, по-видимому, самим мальчиком. Согласно штампу, письмо из Лебяжьего ушло 13 марта 1942 г. Оно прибыло в Ленинград, Смольнинская районная почта, 6 июня, совершив путешествие продолжительностью 85 суток. Сюда входит и время проверки письма Челябинской военной цензурой, о чем свидетельствует штамп с номером }41. На конечное почтовое отделение (Московский) письмо поступило 7 июня. Мама должна была получить его в этот или нa следующий день, но… 9 июня письмо вернулось на почту с отметкой об отсутствии адресата. Почему адресат отсутствовал, можно только гадать. Видимо, по подсказке из Питера Манфред предположил, что дом с указанным в письме адресом находился вблизи линии обороны и мирное население из него было выселено. Остановимся и мы на этой самой мягкой версии отсутствия Диминой мамы в своей квартире.

Вот и вся история письма в блокадный Ленинград 1942 г., которое на короткое время оказалось в моих руках. Нам нынешним известно, как долго длилась блокада, скольких жизней она стоила. Что сын вернется в родной город после снятия блокады, я не сомневался, но состоится ли его встреча с мамой – большой вопрос.

Эта небольшая заметка «Письмо в блокадный Ленинград» была опубликована в электронном виде: https://club.berkovich-zametki.com/?p=61661. Вскоре на эту публикацию пришел отклик ленинградца Александра Мигрова, в котором, в частности, говорилось:

«Вашу заметку об открытке прочитал. Очень трогательная история. Улица Красной Конницы – это бывшая (и нынешняя) Кавалергардская. Она не на передовой, конечно… Несмотря на это, снаряды немецкой дальнобойной артиллерии сюда легко долетали. Посмотрел по базе погибших „Блокада. Поиск“ и базе эвакуированных „Блокада Ленинграда. Эвакуация“. У Литинских в 1941 г. в этой квартире умерла бабушка: Литинская Мария Александровна, 1861 г. р. Место проживания: ул. Красной Конницы, д. 22, кв. 9. Дата смерти: декабрь 1941. Место захоронения неизвестно. (Блокада, т. 18). По базе эвакуированных с этого адреса никого нет, ни мамы, ни мальчика Димы. Литинских много, но с инициалами Н. Н. никого нет».

Известие не прибавило мне оптимизма по поводу судьбы Диминой мамы. Но проходит еще несколько дней, и я получаю от Александра ссылку, по которой открылись воспоминания «Дрейфующая Америка», автор – Вадим Арпадович Литинский. Вот первый абзац текста, где автор описывает приснившийся ему под утро сон: «Надо спустить хотя бы ноги на пол, но так неохота, не пошевельнуться… Это я у мамочки, Красная Конница, 22, квартира 9, шестой этаж – я же прожил с мамочкой в этой 16-метровой комнате в большой коммуналке почти всю жизнь, только три года как мы с женой стали снимать комнату в другой квартире…»

Стоп, указан тот самый адрес, что и в письме Димы от 1942 г.! Значит, Дима всё-таки встретился со своей мамой после возвращения из эвакуации.

Должен признаться, Димино письмо, попавшее мне в руки десять лет назад, казалось мне такой глубокой историей, что в моей голове не пошевелилась ни одна извилина на тему поиска героев письма. Теперь же мне захотелось найти автора письма. Я набрал в Google его фамилию, имя и отчество и получил множество ссылок, по которым открывались многочисленные воспоминания и труды выросшего Димы. Очень хотелось, чтобы Дима оказался жив. Но попадались тексты, где он пишет о своей тяжелой болезни, указывая ее полное название, а самое последнее его присутствие в Сети датировано маем 2019 г. Неужели я опоздал? Пишу на адрес электронной почты, который указан в каждой его публикации, короткое письмо, в котором сообщаю о своей заметке «Письмо в блокадный Ленинград» и прошу подтвердить, что это он написал письмо… Жду ответа день, два – ответа нет. Я уже готов отправить обычное письмо по почтовому адресу, но тут приходит мейл, только не от Димы, а от его друга. В письме сообщается, что Дима письмо получил и готовится мне ответить. Так, значит, Дима всe-таки жив!

Наконец приходит письмо от самого Димы, начинающееся словами: «Виктор, спасибо огромное за Ваше письмо и за интереснейшие приложения к нему!!! Присланное Вами мое детское письмо – всего лишь второе письмо моей любимой мамочке из около тысячи моих писем в блокадный Ленинград из трехлетней эвакуации…»

Так началась наша переписка. Ниже я расскажу лишь о тех аспектах биографии Димы Литинского, которые связаны с его письмом от марта 1942 г.

Читая письмо, я сразу обратил внимание на фразу: «Прости что я 5 дней не писал». Я тогда не поверил, что извинение написано от души. Скорее всего, подумал я, воспитатели заставляют детей чаще писать родителям в осажденный город, а Дима присваивает себе заслугу в написании частых писем. Но вот объяснение самого Димы по этому поводу, опровергающее мои сомнения: «Зародилось мое графоманство в июле 1941 г. во время эвакуации из Ленинграда с моей 158-й школой (после окончания третьего класса, было мне тогда 11 лет) сначала в Ярославскую, а потом в Курганскую области. Жили и воспитывались мы в интернате… а учились в сельских школах. Я провел в эвакуации ровно три года… И я каждый Божий день писал мамочке письма-треугольнички… Из 1095 дней в эвакуации я пропустил, наверное, не более 15–20 дней без письма. Я описывал, чем нас в данный день кормили, какую сельхозработу мы выполняли, какие предметы мы изучали в школе и сколько пятерок я получил (до хороших отметок я никогда не опускался), какие глупости говорила мне влюбленная в меня Галька Гультяева… кто с кем подрался, какую книгу вчера нам рассказывала воспитательница и т. п.».

Не могу не отметить вычитанное в этом отрывке, что эвакуация из Ленинграда началась уже в начале июля 1941 г. Мы привыкли ругать руководство страны за опоздание с началом эвакуации, а тут только начало июля 1941 г., еще и блокады никакой нет, до нее еще два месяца, а детей уже отправляют в эвакуацию.

Из всех написанных писем у автора сохранилось всего одно-единственное, вот это:

Прочитавший письмо увидит, что в августе 1942-го Дима еще не знает о смерти бабушки, наступившей в конце 1941-го. Или письма от мамы не приходили, или мама не хотела сообщать сыну о трагических событиях. Интересно отметить также, что, несмотря на блокаду, из Ленинграда приходили детям денежные переводы.

Но почему же сохранилось всего одно письмо (с «моим», оказавшимся в Германии, два) из тысячи? Ведь «рукописи не горят», не устаем повторять мы. Не сгорели и письма: «Накануне эмиграции в Америку в ноябре 1979 г. я не без оснований полагал, что таможенники… заподозрят, что в этих детских и других многочисленных письмах… могут содержаться госсекреты, и все письма будут конфискованы. Поэтому я оставил эти графоманские детские письма и др. …своей дочери Алле до лучших времен. Две или три больших картонных коробки с этими документами были сложены на антресолях коммунальной квартиры, где жила Алла. А потом Алла вышла замуж, родился сын, подрос и куда-то нужно было убрать его ванночку, игрушки и пр. Чтобы освободить для этого место, Алла снесла мои коробки с письмами и документами на помойку». Рукописи не горят, но, оказывается, их можно выбросить.

Не мог я не обратить внимания на самую первую строчку в Димином письме: «Здравствуй милая мамочка!». По той простой причине, что в моем лексиконе, в моем общении со своей мамой таких слов не было. Мне казалось, что такое обращение больше подходит девчонке, чем мальчишке. Но у Димы это слово – «мамочка» – присутствует на протяжении всей жизни: что в 11-летнем возрасте, что сейчас – в возрасте за 90! Оно присутствует и в том первом письме, которое я от него получил: «мое детское письмо – всего лишь второе письмо моей любимой мамочке». Совершенно очевидно, что мама для Димы нечто святое. Он много пишет о ней, мамочке, в своих воспоминаниях. В дни блокады 1942 г. она умирала в какой-то больничке от дистрофии. И лишь благодаря тому, что ее взяла к себе и откормила родственница, бывшая замужем за генералом, командовавшим ленинградской артиллерией, мама смогла дождаться возвращения сына из эвакуации.

Нина Николаевна умерла в 1977 г. Я не мог без волнения, а то и без слез читать рассказ сына о последних днях ее жизни: «Я надел халат в рукава, притащил стул, поставил его в изголовье мамочкиной кровати. Так началась моя четырехдневная жизнь в больнице с умирающей мамочкой. Я кормил мамочку чайной ложкой какой-то супо-кашей (твердую пищу она, естественно, не могла есть). Также ложечкой я и поил ее.

Изучив, как эффективно меняла простыни санитарка, я, засучив рукава, сам принялся за дело… Действуя, я приговаривал вполголоса, или это мне казалось, что я постоянно разговариваю с мамочкой.

Спал я на стуле около мамочкиного изголовья, а вот как я питался – совершенно не помню.

Вскоре я понял, что мамочка не в полной отключке, а воспринимает или даже слышит меня. Целуя ее седую головку, я заметил, что мышцы на ее лице как-то очень слабо, но реагируют на мои прикосновения. Мамочка слышит меня! Вот теперь-то я уже полностью вслух постоянно рассказывал ей про свою работу на Новой Сибири, почему мне, блинство, так долго не удавалось вылететь с этого проклятого острова!

Оказалось, что это был ее самый последний день. Я сидел рядом с кроватью и держал мамочку за руку – то за одну, то за другую. Я ждал прихода ее смерти. Я не целовал ее голову и руки, это был мой самый любимый в жизни человек. И больше шепотом не разговаривал с ней – она теперь ничего не слышала. Несмотря на то, что я в эти четыре дня в больнице спал на стуле очень мало и урывками, в сон меня совершенно не клонило. Мысли у меня были удивительно ясные и спокойные, никакого ощущения наступающей трагедии. Глаза были совершенно сухие. Мамочка умирает. Ей 81 год. Всё нормально. Хорошо, что я всё-таки успел прилететь. Если бы не застал ее живой, не пообщался, я бы потом всю жизнь мучился.

Мамуленька, любимая, прощай! Поднимаю обвязанную полотенцем голову. Обнимаю, целую в лоб, веки, закрытые глаза, еще теплые, губы, снова в глаза. Прощай, мамочка! Оглянулся в последний раз и пошел. Заметил, что походка нормальная, от горя не шатаюсь. Чувствую облегчение. Конец».

А теперь я хотел бы кратко познакомить читателя с ныне здравствующим Вадимом Литинским. «В 1953 г. окончил геологоразведочный факультет Ленинградского горного института по специальности „разведочная геофизика“. Затем 26 лет проработал в НИИ геологии Арктики в Ленинграде. Занимался поисками алмазов в Северной Якутии, затем в качестве главного инженера Полярной высокоширотной воздушной экспедиции руководил авиадесантной гравиметрической и магнитной съемкой восточных арктических морей СССР. В ноябре 1979 г. эмигрировал в США, где продолжал работать в качестве геофизика до 1986 г., потом консультантом и переводчиком для американских нефтяных компаний».

А кроме этого официоза: до 1953 г. был активным патриотом своей страны, мечтал стать разведчиком, но был просто опутан сетями КГБ, из которых с трудом выпутался. После смерти вождя народов стал сначала критиком режима, а потом и диссидентом. В качестве чуть ли не основного свидетеля привлекался по делу «антисоветчиков» Якира и Красина, но счастливо избежал как отправки на Восток, так и лечения в психушке. На защите кандидатской диссертации последнюю сочли докторской, но получил он звание только к. т. н. А в 1979 г. по вызову из Израиля отправился в эмиграцию.

Здесь сделаем паузу. Евреи ищут, находят и благодарят неевреев, которые спасали их в годы Холокоста. А мне сейчас интересно бы узнать, сколько неевреев в СССР получили вызовы от «родственников» из Израиля и «спаслись» благодаря им. Одним из таких спасенных был и Вадим Литинский.

Ни когда я читал письмо Димы к его маме, ни когда писал заметку об этом письме, мне в голову не приходило поинтересоваться их национальностью. Но вот я читаю, что В. Литинский отправился в эмиграцию по израильской визе, и начинаю задумываться: неужели и он тоже из наших? За этими на польский лад фамилиями всегда скрывались подозрительные по национальности лица. Не нужно далеко ходить за примерами, я и сам Хайтовский по матери. Задолго до того, как я заинтересовался национальностью Литинского, этим же интересовались и некоторые его коллеги. Вот что он сам об этом рассказывает: «Случилось так, что моя помощница – записатор Аня – известила меня, что рабочие-буровики решили проверить, не еврей ли я, для чего они собирались напоить меня „до усрачки“, снять с меня штаны и доказать Ане, что я еврей, в силу того, что я вежливый и не матерюсь». Из-за предательства Ани фокус работягам не удался. Вадим сумел перепить их самих, после чего они решили, что перепивший их может быть только русским. Вадим и был русским. По маме его родословная восходит к временам, в которые на Руси еще и Романовых нигде не упоминали. Отец же его – венгр Арпад Сабадош.

Но разрешение на выезд он получил по письму от «родственников» из Израиля. В своем заявлении на выезд Литинский, естественно, указывал паспортную национальность – русский. ОВИР это не смутило, видимо они повидали много таких «русских». А вот по прибытии в Вену он был сразу «разоблачен» принимавшими самолет евреями. Как-как отчество вашей мамы? Николаевна? Таких отчеств у евреек нет, вам в другую контору! И передали прибывшего в организацию, которая отправляла новых эмигрантов в США. Там до сих пор с удовольствием и проживает наш герой. Всем, кто заинтересовался биографией и творчеством Вадима Литинского, достаточно нажать на ссылку: http://world.lib.ru/l/litinskij_w_a/. Узнаете много интересного.

Вот такая история письма, отправленного в блокадный Ленинград в 1942 г.

История мне казалось неполной, пока не прояснится, как письмо попало в руки филателиста. И кто этот филателист, сохранявший его в течение десятилетий. Я связываюсь с Манфредом, нынешним хранителем письма, задаю ему свои вопросы. Вот его краткий ответ: «Много лет я был в постоянной связи с Максом Гринбергом из Ленинграда, бывал у него в гостях. К сожалению, в прошлом году Макс умер на 96-м году жизни. Связь с Ленинградом прервалась. Очень жаль».

Таким образом, мы знаем теперь, кто прислал письмо Димы Литинского в Германию. Ясно также, что узнать о том, как это письмо попало к Гринбергу, не у кого. Краткие сведения о Максе Гринберге, почерпнутые мной из Интернета, приведены в самом начале статьи. Из Интернета взят и его портрет.

 

Виктор ЗАЙДЕНТРЕГЕР