Яффской смесью вскормленный

37-летний трубач, композитор и вокалист Итамар Бороков из тех вундеркиндов, похвалы в чей адрес после взросления и возмужания не ушли в песок времени, которое играет злую шутку с некоторыми юными дарованиями. Лишенные гандикапа нежного возраста, они оказываются лицом к лицу с необходимостью каждым концертом доказывать свою оригинальность и неповторимость. В случае Борокова похвалы с возрастом не растаяли, а обретают все большую весомость. Он довольно рано стал регулярно выступать в Тель-Авиве со своей группой и с другими исполнителями, работал и как студийный музыкант. В 2007-м перебрался в Соединенные Штаты, чтобы учиться в нью-йоркской The New School. Своими важнейшими музыкальными наставниками того периода Итамар называет Бэрри Харриса, Джуниора Мэнса, Лори Фринк.

На сегодняшний день Бороков записал три диска в составе основанной при его деятельном участии группы Yemen Blues и столько же альбомов как лидер собственного состава. Причем последний из этих дисков, «Blue Nights», был назван крупной онлайн-базой данных AllMusic в числе важнейших записей 2019 г. в категориях «Джаз», а также «Латиноамериканская и мировая музыка». А в конце 2020 г. Итамара объявили лауреатом престижной джазовой награды LetterOne «Rising Stars» («Восходящие звезды»). Он получил ее в феврале 2021-го. Этот приз также подкрепляют гарантированным участием в семи крупных международных джазовых фестивалях. Один из них – Leopolis Jazz Fest (Львов, Украина, см. «ЕП», 2021, № 8). Бороков мощно открыл этот фестиваль, выступив на его главной сцене. Перед этим концертом мы пообщались с Итамаром, который сейчас живет на два дома – и в США, и в Израиле.

 

– Вы выросли в Яффе – городе с богатой и давней историей, своеобразном плавильном котле разных культур, взаимовлияние которых было неизбежностью. Как это определило ваш персональный музыкальный почерк, который явно выделяет вас среди других музыкантов?

– Мой собственный стиль вырабатывался на подсознательном уровне. Я совершенно естественным образом объединял свою музыку с веяниями различных культур, меня окружавшими и неизбежно влиявшими на меня как в персональном, так и в музыкальном смыслах. Но в большей степени на меня повлияла музыка, которая звучала в моей семье. А ее корни таковы: предки со стороны моего отца когда-то жили в Бухарском эмирате, который занимал часть территорий современных Узбекистана, Таджикистана, Турк­мении и Афганистана. Мой отец – выходец из общины бухарских евреев, музыка которой основана на макамах (один из жанров традиционной музыки Ближнего Востока, Центральной Азии и Северной Африки. – С. Г.). Моя мама происходит из семьи ашкеназских евреев, музыкальные традиции которых тоже повлияли на меня. А когда я рос в Яффе, то ходил в сефардскую синагогу, которую в основном посещали ливийские евреи. Нашими соседями были и мусульмане, и христиане, поэтому я с детства слышал призывы на молитву муэдзина, песнопения христианских монахов. И такая мешанина вполне естественна для того, кто рос на Ближнем Востоке. И думаю, что именно это обстоятельство дает более широкую палитру макамам, которые я играю. Я счастлив, что впитал все это разнообразие. В Яффе есть потрясающий древний район, где особо чувствуешь укорененность в глубокую историю. И жизнь в этом городе была для меня благословением.

– Вы не единственный музыкант среди ваших родственников. Расскажите, пожалуйста, о музыкальных традициях в вашей семье.

– Я действительно происхожу из очень музыкальной семьи. Мои отец и брат занимаются музыкой. И среди родственников по линии моей матери тоже немало музыкантов – это ее и мои двоюродные братья. На меня очень повлияла музыка моего отца, Исраэля Борокова. Еще ребенком я ходил на его концерты, наблюдал за репетициями его группы, которые проходили в нашей гостиной. Я рос в окружении музыки и шел по традиционному пути ее познания – мы пели песни по праздникам и т. д. Все это оказало влияние на меня.

– Ваш отец играет музыку бухарских евреев?

– Да, но он к тому же сам сочиняет музыку. Он один из первых музыкантов в Израиле, кто стал объединять элементы различных музыкальных стилей и культур. У него давно получалось то, что люди сейчас называют «музыкой мира». Он начал сочинять в таком духе еще в 1970-х. Думаю, благодаря его музыкальному вкусу для меня открылись различные музыкальные миры. Я очень интересовался тем, как он сочиняет музыку, и мне это помогло в дальнейшем.

– Вы начали исполнять музыку довольно рано, с трехлетнего возраста. Сначала вашим инструментом была скрипка, потом вы переключились на фортепиано, затем увлеклись гитарой, исполняя блюзы. И последней станцией в этом инструментальном путешествии оказалась труба. Тогда вам было 11 лет. Кто больше всего повлиял на то, чтобы вы остановили свой выбор именно на этом инструменте?

– В то время я не был слишком осведомлен о трубачах. Меня просто увлекло звучание этого инструмента. Я знал о Луи Армстронге, записи которого я действительно полюбил. Но это увлечение продлилось не очень долго. Не скажу, что Армстронг оказал определяющее влияние на меня. Перед тем как переключиться на трубу, я действительно играл блюзы на гитаре. И когда я слушал диски Джона Ли Хукера, Би Би Кинга, то нередко на этих записях я обращал внимание на духовую секцию. И это естественно, поскольку певец и поддерживающие его духовые составляли единое целое. Мой друг играл на саксофоне, а я стал играть еще и на трубе. И таким образом мы могли вместе исполнять партии духовых. Это было именно то главное обстоятельство, которое привлекло мое внимание к трубе. Только потом, когда я стал больше играть на этом инструменте, я и заинтересовался несколькими трубачами, которые оказали на меня влияние. Среди них были Кларк Терри, Майлс Дэвис, Кенни Дорам, Ли Морган, Букер Литл, Уинтон Марсалис.

– В композиции «Revolutionizin‘» из вашего альбома «Blue Nights» я уловил настроение и манеру звучания, напомнившие мне польского трубача Томаша Станько, который ушел из жизни три года назад. Вы были знакомы?

– Да, я слышал его музыку, но познакомиться с ним, к сожалению, не довелось. Однажды мы даже играли на одном и том же фестивале, но в разные дни. Я надеялся, что мы увидимся, но мне так и не удалось сделать это. Я слышу много музыки, которая звучит вокруг меня, но не впитываю все прочно. Не могу признать, что Станько повлиял на меня. Но могу определенно сказать, что с большим уважением отношусь к его творчеству.

– Уже на вашем первом альбоме «Outset» есть композиция «Bgida», в которой имеются явные элементы ближневосточной музыки. Но, похоже, в целом ваш дебютный альбом выдержан в духе современного взгляда на лучшие образцы джаза 1960-х. Мне кажется, что потом произошла ваша серьезная творческая трансформация. Вы стали уделять больше внимания джазу с близким для вас этническим наполнением. Так ли это?

– Думаю, вы правы. Альбом «Outset» вышел семь лет назад. Я тогда постоянно жил в Нью-Йорке. Стрейт-эхед джаз – вот та музыка, на которую я тогда в основном ориентировался и которую чаще приходилось играть. Мы исполняли и стандарты. Но уже тогда проявился мой стиль композиции, когда я позволял своему воображению отправляться в свободное плавание. Так, ближневосточные мотивы возникли не только в композиции «Bgida», но также в темах «Opening» и «One For Uzi». Я уже тогда немного использовал в них макам. Но со временем я все глубже и глубже погружался в исполнение макама на трубе. Особенно я продвинулся в этом направлении, когда у меня появился новый инструмент, который три года назад изготовил для меня Дэвид Монет.

– Наверное, это объясняет то, что в ваших недавних соло я слышу микротональные детали. Какие преимущества дает вам новый инструмент?

– У этой трубы не три, а четыре клапана, что позволяет мне использовать четвертьтоновые интервалы, столь характерные для макамов. Я уделяю все больше внимания этому аспекту в своей музыке. Я могу играть ноты, которых нет в стандартной, 12-тонной современной западной шкале. Но они есть, скажем, в арабской гамме, разделенной на 24 равных четверти тона. Это позволяет мне играть различные макамы, использовать гаммы Ближнего Востока.

– Приятным сюрпризом для меня оказалось то, что на вашем последнем на сегодня альбоме «Blue Nights» оказалась весьма интересная композиция «Motherlands», записанная с участием марокканских музыкантов. Как возникла идея этой темы?

– Честно говоря, музыкальные идеи посещают меня непредсказуемым образом – я внезапно слышу внутри себя музыку. Мои задумки появляются неведомо откуда. Я не стараюсь сочинять что-то намеренно, просто музыка сама по себе появляется во мне. Думаю, «Motherlands» – это хороший пример такой непредсказуемой идеи. Неотъемлемым элементом музыки, с которой я рос, была музыка Северной Африки, которую я слышал в сефардской синагоге от ливийских евреев, поэтому для появления «Motherlands» уже была подготовлена почва. В записи этой композиции участвовали мои друзья из Innov Gnawa (группа марокканских музыкантов, живущих в США. – С. Г.). Они исполняют традиционную для Марокко музыку гнава, в которой есть и малоизвестное еврейское ответвление. А базируется эта тема на джазе – музыке, в которую я с готовностью погрузился, когда рос, играя на разных инструментах.

– Недавно вы осуществили новый проект вместе со струнными оркестром. Будет ли эта музыка издана на компакт-диске?

– Эту музыку мне заказал Brazos Valley Symphony Orchestra из американского штата Техас. Я сочинил сюиту «Emergence» для моего джазового квартета и струнного оркестра. Ее премьера состоялась 13 июня. Вскоре я запишу сюиту вместе с Brazos Valley Symphony Orchestra, надеюсь потом выпустить диск с этой записью.

 

Беседовал Сергей ГАВРИЛОВ