Подлежат депортации. Вторично!

15 лет назад Гуш-Катиф (ивр. «урожайный блок») – блок еврейских поселений на юге сектора Газа – был в рамках плана «одностороннего размежевания» эвакуирован и разрушен. Репортаж, который мы предлагаем читателям «ЕП», был сделан именно тогда. В последующие месяцы территория была передана Палестинской автономии. Прошли годы, а Гуш-Катиф по-прежнему остается символом национального позора.

 

В апреле 1982 г., спустя три года после подписания мирного договора между Израилем и Египтом, Ави и Лора Фархан с малыми детьми были выселены из городка Ямит на Синае.

14 августа 2005 г., оказавшись в международном пресс-центре в Эшколе, я без малейших колебаний забронировала место в заказанном ЦАХАЛом автобусе, отправляющемся в три часа ночи в Элей-Синай.

Добраться до поселка удалось лишь на рассвете 15 августа. Оказавшись на центральной площади, застаю сюрреалистическую картину: видимость – почти нулевая. Красочный поселок утонул в густом тумане, смешанном с едким дымом: подростки жгут покрышки.

Несмотря на ранний час, никто из обитателей Элей-Синай не спит. Накануне в доме культуры состоялся прощальный вечер. А сейчас группа старшеклассников (покрасневшие от бессонницы и слез глаза) расписывает асфальт пульверизатором с краской.

«Элей-Синай – одна семья», – читаю фразу, написанную желтыми буквами.

– А сейчас эта семья подлежит ликвидации, – шепчет, ни к кому не обращаясь, молодая женщина, похожая на подростка: мятые шорты, домашняя майка.

Знакомимся. Сигаль (так зовут мою случайную собеседницу) живет в Элей-Синай 15 лет.

– У нас, – говорит она, – трое детей: младшему было всего два годика, когда мы сюда приехали. Ужас не в том, что нас, как собак, выбрасывают на улицу – трагедия заключается в том, что нас насильственно разлучают друг с другом: в Элей-Синай всегда царила светлая семейная атмосфера, дети и взрослые привязаны друг к другу, как братья и сестры. Простите...

Сигаль смахивает слезы и отходит в сторонку. В руках у женщины – видеокамера. На экранчике объектива – желтые буквы на почерневшем асфальте: «Элей-Синай – одна семья».

В нескольких десятках метров от меня вырисовывается в тумане группа ребят: один из мальчиков накинул на плечи одеяло и бродит, как призрак...

Оказавшись на улице, ведущей к старому району, в котором живут Фарханы, ловлю себя на странном ощущении: я действительно нахожусь в агонизирующем городке, в долине призраков. Часть жителей Элей-Синай («Только ради того, чтобы уберечь детей от чудовищной травмы», – объяснят мне позже собравшиеся в синагоге матери) решили не дожидаться судного дня. Уезжали, куда глаза глядят – никакой альтернативы, кроме гостиничного номера в Ашкелоне, никому предложено не было.

«Мой дом – не на продажу!» – начертано на воротах утонувших в зелени коттеджей. Пару месяцев назад, когда приговор был уже вынесен и оглашен, жители отпраздновали 23-летие Элей-Синай. Тогда, на лужайке у моря, в золотисто-розовом свечении заката, основатель поселка полковник запаса Ави Фархан произнес слова надежды. Последней надежды – не на правительство. Надежды на чудо. На Всевышнего. На универсальную справедливость, которая непременно восторжествует на этой дарованной Б-гом земле.

Всевышний не внял отчаянной мольбе ни тогда, ни в минувший четверг, когда в Тель-Авиве на площади Царей Израиля собралось более четверти миллиона наших соотечественников. Сегодняшний день – последний. Последний день Элей-Синай...

Бреду по умирающему городку. Стекла в окнах многих домов выбиты, высажены двери, из-за чего и сами строения стали похожими на мертвецов: просматриваются насквозь, как скелеты.

«Правительство Израиля с прискорбием сообщает о смерти демократии», – читаю надпись-граффити на стене пустого дома. На крыльце все еще горит, как поминальная свеча, неоновая лампа. Рядом прислонилась к забору выкорчеванная с корнем пальма.

– Простите, вы кого-то ищете? – возвращает меня к действительности негромкий мужской голос.

– Да, мне нужно попасть к Фарханам.

– Сверните направо... Впрочем, постойте! На вас лица нет... Хотите кофе? Стакан воды? Валокордин?

– Нет-нет, спасибо, – пытаюсь я озвучить вежливый отказ, но голоса нет.

– Возьмите... – протягивает мужчина обрывок туалетной бумаги.

– ?! (Голос всё еще не вернулся.)

– Мы поклялись не плакать.

– Я никогда не плачу, никогда: двенадцатый год освещаю последствия палестинских терактов. Такого насмотрелась, что лучше не вспоминать, – стояла в луже крови, но не заплакала...

– А слезы всe же утрите: вы ведь приехали к Лоре, верно? Постарайтесь ее не расстраивать: ей сегодня труднее всех – они с Ави уже пережили депортацию из Ямита...

 

Якорь Ави Фархана

Приблизившись к дому Фарханов, натыкаюсь на массивный железный якорь. Позже я обнаружу во дворе – на верхнем и нижнем ярусе – еще минимум три якоря: в Элей-Синай семья Фархан обосновалась навсегда.

На часах семь утра, дверь заперта. Никаких контейнеров, никаких картонных коробок, никаких признаков того, что пресс-секретарь Госдепартамента США называет «отходом» или «выводом войск», а в Израиле по-прежнему стыдливо именуют «эвакуацией».

В прострации опускаюсь на каменный парапет.

В половине восьмого по поселку разносится усиленный мегафоном голос раввина: «Братья и сестры, в ближайший час из синагоги будет вынесен свиток Торы: жду вас. Ицик Леви, тебя я жду тоже. И тебя, Офер, и тебя, Хаим, и тебя, Ави Фархан»...

– Вчера я снимал «эвакуацию» памятников с кладбища, – возникает рядом со мной двухметровая фигура седовласого коллеги с 1-го телеканала. – Лет мне немало, служил в армии, воевал. Но ничего подобного в жизни не видел. Стыдно признаться: не сдержался, рыдал, как ребенок.

Теперь уже под крыльцом томятся несколько журналистов. Хироша, сотрудник крупнейшего токийского телеканала, снимает о Фарханах документальный фильм, который будет показан в Японии. Дани Спектор, корреспондент «Галей ЦАХАЛ», направлен на период депортации в «горячую точку». Хаим, собкор 10-го телеканала, пытается урезонить гиперактивного оператора... Коллеги-израильтяне в азарте: буквально через полчаса в Элей-Синай явятся офицеры ЦАХАЛа, чтобы вручить жителям ордера на депортацию, предписывающие в течение ближайших 48 часов убраться добровольно. Если это сделано не будет, по истечении указанного срока людей выдворят силой и лишат одной трети полагающейся им денежной компенсации. Даже верховные судьи назвали данный параграф утвержденного «слугами народа» закона драконовским. Назвать-то назвали, но не отменили.

Около восьми утра распахивается входная дверь. На порог выходит бородач с чашкой кофе. Это Авраам Герзи, ближайший друг Фархана.

– Мы с Ави служили в парашютных войсках, – говорит он. – Живу я в кибуце Бейт ха-Шита, в Элей-Синай приехал с женой. Все близкие друзья Фарханов собрались здесь, чтобы быть рядом с Ави и Лорой в этот трудный час.

– Что вы как офицер запаса думаете о происходящем?

– Отвечу не как офицер, а как еврей: никто в мире так себя не ведет, никто! – произносит Герзи. – Ни одно государство – даже Турция – никогда не депортировало собственных граждан, чтобы передать врагу возделанные ими земли и построенные на них дома. К величайшему моему сожалению и стыду, Израиль сегодня совсем не тот, каким он был после Шестидневной вой­ны: слабость и бесхребетность руководства тяжелейше отражаются на нации. Я уверен, что после позорного бегства из сектора Газа и северной части Самарии многие мои соотечественники, особенно молодежь, эмигрируют. Нет никакого резона оставаться здесь и жить с унизительным чувством принадлежности к поверженной нации.

Пока мы с Авраамом ведем беседу, из дому выходит Ави Фархан. Сухо здоровается с журналистами. Человек харизматичный, сгусток энергии, сегодня Ави на себя не похож. Впечатление такое, что он усиленно пытается отвлечься от мысли о неминуемом, пытается, но – не может.

Ави вытаскивает несколько шлангов, размещая их так, чтобы можно было полить всю площадь поросшей травой лужайки, и открывает кран. Бриллиантовая россыпь капель образует радугу. Выкатившийся из-за горизонта солнечный шар властно разгоняет молочную пелену тумана. И тут происходит невероятное: прямо за якорями, брошенными Фарханом во дворе его дома в Элей-Синай, выплывает из тумана лазурная морская гладь.

С Лорой, уроженкой Риги, здороваемся кивком, без слов. Из глубины дома доносится голос младшей, 11-месячной внучки Фарханов. Стены просторного салона увешаны семейными фотографиями. Этот дом действительно похож на корабль, бросивший якорь в двух шагах от моря. В 1982 г. министр Ариэль Шарон лично подыскал место, на котором депортированные из Ямита поселенцы заложат новый поселок. И уж этот дом, как казалось Фарханам, строился на века...

– Пойдем в синагогу, – произносит Ави, обращаясь к жене и младшему сыну Оферу.

Первыми из дому выходят мужчины. Мы отправимся вслед за ними чуть позже.

– Гляди-ка, библиотека! – воскликнет по дороге жена Авраама Герзи. – А с ней-то что будет?..

 

Синагогу – на снос

В здании синагоги собрался весь ишув. И хотя в двух шагах отсюда, на площади, уже припарковался доставивший солдат автобус, раввин не спешит: читает молитву, поименно поминая друзей и близких, уничтоженных врагом или скончавшихся в Элей-Синай от старости и болезней.

В унисон с каждым названным именем с весьма условной женской половины, отделенной от мужской полупрозрачной занавеской, доносятся рыдания. Как на похоронах.

Мужчины выносят из синагоги свиток Торы. Моя камера фиксирует не поддающиеся описанию кадры: взрослые и подростки, старики и дети поют, обливаясь слезами, даже не поют, а выкрикивают, как заклинание: «Ам Исраэль хай».

То ли отец, то ли дед (всё лицо в слезах) прижимает к себе плачущего в голос мальчика. Внезапно один из мужчин тяжело опускается на траву.

– Обморок!..

Соседи и друзья поднимают потерявшего сознание человека и несут на руках в синагогу.

– Вызвать «скорую»? – спрашиваю известного певца Ариэля Зильбера, переселившегося в Элей-Синай в знак протеста против депортации.

– Не нужно: «скорая» есть в ишуве, а доктор – вот он, с нами...

– Вам требуется врач? – подскакивает к поселенцам один из офицеров, прибывших их депортировать.

– Солдаты пытаются занять синагогу! – предупреждают тем временем старшеклассники. Воспользовавшись минутным замешательством, несколько военнослужащих действительно успели войти в одноэтажное здание.

– Будьте любезны, оставьте нас в покое и освободите помещение, – твердо просит полковник Фархан, выдворяя солдат за дверь.

Вхожу в синагогу. Пожилого мужчину уже привели в чувство и отпаивают водой. Ави и Лора в обнимку с сыном и двумя дочерьми отправляются домой. Лору трясет.

Перед глазами Лоры всегда будет стоять одна и та же картина: в день депортации из Ямита она оставила дома 14-летнюю Михаль, 12-летнюю Ганит и 10-летнюю Керен и отправилась с мужем к обелиску в центре поселка. «Что вы тут делаете? Солдаты уже окружили ваш дом!» – окликнул Фарханов кто-то из горожан. Ави с Лорой бросились домой. Издали увидели неподвижную цепь солдат. Во дворе, за низенькой оградой, стояли дочери. «Пока отец с матерью не вернутся, никто в этот дом не войдет», – предупредили девочки. И солдатам не хватило «боевого духа», чтобы переступить через низенький заборчик...

Неужели нечто подобное ожидает Лору и сегодня? Правда, на сей раз вместе с детьми Фарханов дорогу ликвидаторам преградят внуки...

 

Именем Государства Израиль...

Процессия (как же она похожа на траурную) движется в сторону дома. Первая остановка – рядом с коттеджем, около которого уже стоят коробки с вещами, телевизор и стиральная машина. Лора обнимается с соседкой, обе рыдают. Ощущение – как у свежевырытой могилы на кладбище.

Затем мы попадаем в разгромленное строение: у входа в гробовом молчании сидят Илана и Давид Бен-Шимон. Мебель уже вывезли.

Вслед за Ави и хозяином дома нерешительно вхожу в просторное помещение, прежде служившее гостиной. На стене читаю сделанную черным фломастером надпись: «Я ненавижу вас за то, что вы отняли у меня самое дорогое. И хотя вам удалось изгнать меня отсюда, это не значит, что место, с которым связано столько воспоминаний, перестанет быть моим домом».

– В свое время, закладывая Элей-Синай, я допустил фатальную ошибку, – кается Ави. – Сюда мечтали переселиться сотни жителей Ашдода и других городов развития. Нужно было принять всех желающих, не проводя никакой селекции. Но я не устоял, пошел на поводу у руководства движения «Гуш-Эмуним», навязавшего нам устав, из-за которого многие желающие отсеялись, так как не соответствовали установленным критериям...

Я тем временем прочитываю надпись на стене в другой комнате: «Мы вселились в этот дом вчетвером: отец, мама и двое детей. С годами нас стало шестеро. Мы мечтали создать собственные семьи здесь, в этом доме. Эту мечту убили. С глубочайшим прискорбием, Бен-Шимоны».

Выходим на улицу. Нет, это не мираж: Фарханов уже поджидает группа солдат и полицейских во главе с сухопарым полковником. На сей раз нервы сдали у средней дочери, Ганит: молодая женщина рыдает в голос.

– Я – полковник запаса, – перехватывает Ави Фархан инициативу у незваных гостей, – и точно такую же картину я уже видел в Ямите. Впрочем, лично вы ни в чем не виноваты: вы вынуждены выполнять столь унизительную миссию по воле правительства и Кнессета. Как офицер запаса хочу вам сказать: события последних дней войдут одной из самых темных страниц не только в историю Государства Израиль, но и в историю еврейского народа. Правительство Израиля безо всякой пользы для будущего страны выкорчевывает еврейские поселения. Началось это в Ямите, а сейчас продолжается здесь, в Элей-Синай. Не знаю, когда нам удастся остановить этот разрушительный для нации процесс, но надеюсь, что, демобилизовавшись из армии, вы встанете на нашу сторону.

Молодой полковник (холодные голубые глаза, тонкие губы) слушает Фархана молча. Зато глаза молоденького журналиста на мокром месте, крупно дрожит рука с диктофоном.

– Трудно поверить, что Армия обороны Израиля, – Ави делает ударение на слове «обороны», – осуществляет полномасштабную военную операцию, включая сбор разведданных, подготовку техники и боевые учения, в целях депортации еврейских граждан. Лично я испытываю одно-единственное чувство – стыд.

При слове «стыд» по лицу младшего сына Фарханов, Офера, бегут слезы.

– Я – солдат-резервист дивизии «Голани», — произносит он. – И я не смог бы участвовать в такой, с позволения сказать, «военной операции».

Отец Офера тем временем разворачивает полотнище государственного флага Израиля, снятое им с древка на площади перед разрушением Ямита.

 – Я несу это знамя с тяжелейшим чувством, но с гордо поднятой головой, – говорит Фархан-старший. – Потому что рядом – мой сын Офер и внук, родившийся здесь, в Элей-Синай. Я сниму с древка флаг, развевающийся над моим домом, и отправлюсь с ним пешком в Иерусалим точно так же, как сделал это 23 года назад, но на сей раз – уже не только с детьми, но и с внуками.

– Однажды мы уже пережили депортацию, наш дом был превращен в руины, неужели это снова должно повториться?! – рыдает Лора, заламывая руки.

– Пусть Шарон приедет сюда и посмотрит мне в глаза, – вторит ей соседский парнишка. – Как вы смеете участвовать в преступлении против собственного народа?

– Прекрати! – бросаются к юноше сразу несколько женщин. – Не нужно призывать солдат к невыполнению приказа – наша судьба предрешена.

– Но у меня нет другой страны, нет у меня другого ишува, – обливается слезами юноша...

По лицу полковника стекают струйки пота. Издали они похожи на слезы. Но – только на первый взгляд. Если бы юноша, по наивности пытающийся разжалобить военных, увидел гигантскую армейско-полицейскую базу на перекрестке Реэм, если бы сосчитал, сколько водометов и «воронков» томится там в ожидании команды «пли!», сколько складировано там гранат со слезоточивым газом и сколько жаждущих «экшена» полицейских-добровольцев нетерпеливо потирают руки, предвкушая расправу с оранжевым «детским садом»!..

Накануне, в ночь с 14 на 15 августа, по окончании поста по случаю 9 Ава – дня разрушения Храма – я наблюдала, как через блокпост Кисуфим заехала в Гуш-Катиф колонна техники, предназначенной для подавления демонстраций: автопогрузчики с исполинскими скакунами конной полиции, десятки автобусов с ликвидаторами. Впрочем, и здесь, в «беспроблемном» поселке Элей-Синай, чуть не под каждым деревом и кустом парятся сотни полицейских и солдат.

Существует ли в стране сила, способная противостоять уже запущенной машине депортации? План Шарона будет реализован. Вот только ценою каких потерь?..

 

Евгения КРАВЧИК