И дольше века длится жизнь...

Мы поздравляем Иосифа Мильштейна с этим замечательным юбилеем, желаем ему, как и положено, «до 120-ти» с полной активностью и публикуем его воспоминания.

 

Родители

Моя мама Сабина Иосифовна Гарбер выросла в небольшом еврейском местечке близ станции Вапнярка (ныне Винницкая обл., Украина). Образования не получила, но достигла многого, упиваясь чтением русских книг. По причине порока сердца часто болела. Очень добрая.

Папа мой Израиль Давидович Мильштейн вырос в польском городке Владимир-Волынск в бедной семье. Проучился в хедере два года и был отправлен в Одессу к своему старшему брату. Работал в основном подсобником в магазинах. Он был невысоким, но крепким и всю жизнь занимался физическим трудом. Очень любил еврейские песни, часто ходил в синагогу слушать пение канторов. В начале вой­ны он был призван в трудовую армию и всю вой­ну работал на стройках разнорабочим.

Мамина сестра Хана с семьей жила недалеко от нас, и мы тесно общались. С папиным братом Копелем и его сыном Мишей видались редко из-за вредности характера жены брата. До вой­ны наши три семьи жили сравнительно благополучно. Война это благополучие нарушила и погубила всех перечисленных родственников, кроме Миши.

 

Детство, школа

Мое раннее детство протекало замечательно: в Одессе цвел НЭП, мы жили на границе Привоза, и какие-то ошметки рынка нам перепадали.

Наш дом представлял собой квадрат, внутри которого, во дворе, текла бурная детская жизнь и вечерние посиделки старших. Иногда случались музыкальные вечера и самодеятельные постановки. Но в начале 1930-х Украину поразил Голодомор, задевший и нас...

Часть детства я провел в местечке Горышковка, где мы с мамой жили у ее двоюродного брата-аптекаря. Незабываемы ночи, когда мы – пацаны – пасли коней...

Другая часть детства связана с морем. Часть лета и раннюю осень я пропадал там с утра до вечера. В Аркадии записался в ОСВОД, участвовал в патрулировании в море на лодке. Но когда однажды наш начальник ударил веслом по голове нарушителя – пьяного матроса и втащил его, бесчувственного, в лодку, я из ОСВОДа вышел.

В 1928 г. я пошел в школу. Прекрасное здание – бывшая гимназия Эфрусси. Под стать зданию был и замечательный состав учителей. Хотя школа-десятилетка и была русской, украинский язык мы выучили так хорошо, что он стал для нас родным. Великолепные знания мы получили и по другим предметам. Некоторым, в том числе мне, удалось стать победителями городских олимпиад.

В нашем концертном зале наши ученики часто выступали: кто-то солировал, остальные (в том числе я) играли в сборном оркестре. До сих пор помню исполнение интермеццо из оперы «Кармен». В то время мне купили мандолину, и я стал сам учиться играть. Изредка играю на ней и сейчас в минуты вдохновения, но они случаются всё реже...

 

Ленинград

Школу я окончил круглым отличником и получил право поступить в вуз без экзаменов. Выбрал Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта (ЛИИЖТ), где выдавали форменную одежду и приличную стипендию. Меня приняли на паровозный факультет, выдали китель и шинель, дали место в общежитии. Комнаты – на 20 человек каждая. Мы веселились, устраивали вечера танцев, а в перерывах – учились. Очень сдружились. Эта часть жизни была чудесной. В ЛИИЖТ ходили пешком, так что я запомнил каждый камень этой части города.

Преподаватели – старинной выучки, интеллигентные, умные, доброжелательные. Один пример. Приносит студент Дёров – председатель профкома – нашему профессору курсовой проект по мостам. Профессор просмотрел чертеж, свернул его и вернул Дёрову со словами: «По этому мосту можно проехать только с общественной нагрузкой».

В ЛИИЖТе я получил отличные знания по базовым техническим дисциплинам. В начале 1941 г. в Ленинграде создали Авиационный институт (ЛенАИ) и перевели туда отобранных студентов из других вузов. Время учебы в ЛенАИ осталось в памяти как прекрасное, несмотря на материальные затруднения. Их мы преодолевали разгрузкой вагонов по ночам. Кроме учебы я увлекся стрелковым спортом и активно участвовал в институтских балах.

 

Война. Первые дни

Мне она явилась в виде прибывших на разгрузку простреленных вагонов с молоком и сливками. Мы сразу почувствовали ужас происходящего. Нужно было немедленно действовать, но нам велели ждать приказа и продолжать учебу. А пока, в связи с начавшимися бомбардировками, организовать ночные дежурства на крышах и сбрасывать с них зажигательные бомбы. Но вскоре из нас сформировали истребительный батальон и стали посылать на борьбу с высадившимися под Ленинградом немецкими диверсантами. Но, совершив диверсию, фашисты успевали убежать до нашего появления. Наш батальон вновь вернули в институт, так как у всех нас еще была бронь от призыва в армию. О родителях и приемной сестре с детьми я не сумел ничего узнать.

 

Ленинград в блокаде

Уже в июле-августе 1941 г. немецкие войска дошли до города. Окраина Средняя Рогатка, где располагались наш институт и общежитие, стала фронтовой зоной. Общежитие эвакуировали в недостроенное здание в центре города. Но я в переселении не участвовал – был уже на фронте.

8 сентября по радио объявили, что город окружен и блокирован. Мы, несколько ребят, пошли в военкомат проситься на фронт. Нас приняли, обмундировали и включили в маршевую роту, отправлявшуюся на Шлиссельбург. В то время это место было главным направлением прорыва блокады. Мы шли, в основном, лесами. Однажды на открытом месте нас настиг немецкий бомбардировщик и стал нас расстреливать. Втискиваясь в землю, мы ощущали, как нас убивают.

 

Невский пятачок

Об этом участке земли, который на карте можно закрыть пятаком, написано и снято много. Здесь, на левом берегу Невы, в сентябре 1941 г. был захвачен плацдарм длиной 1 км, с которого наши войска должны были прорвать кольцо блокады. На него были переправлены несколько дивизий, в том числе наша 20-я стрелковая. Переправа была пристреляна немцами, понтоны немедленно разбивались, и поэтому мы переправлялись ночью на утлых лодках, в которых мы с минометами с трудом размещались. Погибло много наших ребят...

Нашу минометную роту переправили на плацдарм в конце октября. Выбравшись на берег, мы поползли до окопов. Утром отразили атаку, и так продолжалось ежедневно... Кругом трупы, негде установить миномет. Холодно, днем – дождь, ночью – мороз. Голодно: в день один сухарь и суп, если старшине удалось привезти термос с похлебкой с другого берега Невы.

В 50–100 м впереди нашей роты располагались позиции моряков, снятых с судов. Я туда приползал за минами для минометов. Навсегда запомнил этих храбрейших людей, их черные закопченные лица и горящие глаза...

 

Отзыв с передовой

7 ноября, у меня осколочное ранение, госпиталь... Здесь меня ждал приказ Сталина № 3-500: отозвать с передовой студентов оборонных вузов для продолжения учебы. Мне выдали сухарь, и я пешком через заснеженный город отправился в свое общежитие.

На первом этаже была создана студенческая мастерская по переоборудованию снятых со сбитых самолетов авиамоторов в танковые. Бедствия жителей блокадного Ленинграда описаны во многих книгах и фильмах. Добавлю штрих: на каждую рабочую операцию, требующую усилий, мы, ослабленные голодом, затрачивали очень большое время; движения были как в замедленном кино. Некоторые ребята умирали тут же в цеху... Выжившие были благодарны рабочей карточке на хлеб и талонам на суп.

Дорога жизни. Алма-Ата

В феврале 1942 г. нас, 102 студентов, эвакуировали из Ленинграда по льду Ладожского озера. Дальше – поездом в Иваново. Я как фронтовик был назначен старшим, но с обязанностью не справился – не мог уследить, чтобы ребята не разбегались или не меняли вещи на хлеб, тут же его съедая и попадая в больницу или даже умирая. В Иваново прибыли только 64 человека. Нас разместили между станками в цехах фабрики. Две недели мы пролежали под наблюдением врачей, окрепли и поехали дальше.

В Саратове получили направление в Алма-Ату, на соединение с эвакуированным туда Московским авиационным институтом. Жизнь там и учеба в МАИ могли бы остаться в памяти как хорошее время (нас разместили в общежитии педучилища и – в том числе меня – на частных квартирах). Но я заболел возвратным тифом в острой форме и три месяца пролежал в больнице.

Выйдя, узнал, что нашу квартиру обокрали; хозяйка с тремя детьми и я остались без вещей. К тому же я еще еле передвигался на костылях (атрофия мышц ног). Институт мне помог, и впоследствии я «щеголял» в армейской одежде, в которой меня привезли из больницы.

Далее – напряженная учеба и работа во внеучебное время на строительстве гидростанции на реке Алмаатинка. Мой отец, работавший на кирпичном заводе в Куйбышевской области, услыхал, что в Алма-Ату привезли группу студентов-блокадников, прислал мне открытку, и мы воссоединились. Его демобилизовали из трудармии, он переехал ко мне, устроился на работу – развозить хлеб по магазинам на ручной тележке. Однажды ржавая тележка сломалась. Я пошел искать сварку. В одной мастерской меня пожалели, дали электрод и защитный щиток, сказали: «Вари!» Я сварил, но обжег сетчатку... ослеп.

 

Москва. МАИ

Не успел я закончить лечение (еще долго оставался почти незрячим), как поступил приказ собираться в дорогу: институт реэвакуируется в Москву. Мы с отцом погрузились в эшелон и через неделю прибыли в Москву. Поселились в общежитии МАИ (отец – полулегально). Кроме нас с отцом в комнате жили еще три студента, с которыми мы очень сдружились. Отцу место не полагалось, поэтому мы спали с ним на одной кровати, расширив ее доской.

Мне повезло: лечение помогло, я стал видеть, включился в учебу и работу в научной лаборатории. Меня избрали секретарем комсомольского бюро факультета.

 

Снова Одесса

10 апреля 1944 г. Одессу освободили от фашистов. Мы с отцом поехали узнать что-либо о судьбе мамы и сестры с детьми. Сперва поселились на балконе у моей одноклассницы, затем освободили свою квартиру от захватчиков и начали поиски. Безрезультатно. Я оставил папу жить в Одессе и вернулся в Москву.

Главной задачей комсомольцев было помогать фронту работой в тылу. Нам, студентам, – во внеучебное время разгружать баржи в порту Химки. Однажды поступило указание срочно послать команду в порт, но мы сработали не оперативно и студенты успели разбежаться. Работа была сорвана. Райком комсомола объявил мне выговор и потребовал снять меня с должности секретаря. Общее собрание не согласилось, тогда собрали партбюро и меня сняли. А мою будущую жену Таню Кучинскую «дружески» предупредили, что речь может пойти о «вождизме» и соответствующем наказании.

 

Рыбинск. Моторный завод

В это время профессор Скубачевский собирал команду станочников для работы на Рыбинском моторном заводе с целью ускорения выпуска нового двигателя. Скубачевский, завкафедрой конструкции двигателей МАИ, одновременно был замом главного конструктора Добрынина. Он включил меня в команду для работы по выпуску технической документации. А вечерами я делал дипломную работу.

Выполнив задачу в Рыбинске, я вернулся в Москву для сдачи экзаменов и защиты диплома. В июле 1945 г. получил диплом с отличием.

 

Москва. Поиски работы

Как сталинский стипендиат я имел право выбора, но на комиссии по распределению в мое отсутствие замдекана настоял на том, чтобы меня определили на работу в Рыбинск, а не оставляли в Москве, как я просил. На все мои жалобы отвечали намеком: мол, это решение «сверху».

Пришлось отправиться на поиски работы. Первое, с чем я столкнулся, это отказы без объяснения причин. Но в одном месте повезло. Это было СКБ Минздрава, которое в то время получило задание создать автомат для сшивания кровеносных сосудов при операциях. Разрешено было принимать на работу инженеров из других министерств. Полтора года я успешно работал, но вдруг оказалось, что СКБ закрывают – вскрыта какая-то афера руководства. Мое положение ужасно: ни работы, ни жилья. Друзья из МАИ посоветовали попытать счастья в НИИ-1, где открыли аспирантуру. После испытанных мытарств я уже не рассчитывал на успех, тем более в знаменитом НИИ-1.

 

НИИ-1

Комиссия из маститых ученых долго меня пытала, но приняла в аспирантуру, а также зачислила инженером института. Я вновь оказался в родной стихии авиационной, а впоследствии и космической, техники. Моим научным руководителем был известный ученый, профессор МВТУ им. Баумана Г. Кнорре, крупный специалист в области теплотехники и горения. Поручили задачу: обеспечить устойчивость факела в камере сгорания реактивного авиационного двигателя. Работа моя была успешной. Я даже получил секретное авторское свидетельство на изобретение.

Вдруг меня извещают, что я уволен «по сокращению штатов» (такие увольнения прошли во многих НИИ, шла «борьба с космополитами»). Начальник института Лихушин и научный руководитель академик Келдыш заявляют, что это дело не их, а отдела кадров. Через два дня меня как аспиранта восстановили.

В этом же году весь наш отдел перевели в Центральный институт авиационного моторостроения (ЦИАМ). Я продолжил работу по исследованию горения в камере двигателя. Получил вознаграждение и был выдвинут на доску почета. Но тут вновь получаю уведомление об увольнении «по сокращению штатов». С вопросом «почему?» безрезультатно обошел все инстанции. Отправился в Московский горком партии. Меня принял инструктор Ларин. Ему я сказал, что вступал в партию во время вой­ны и не могу оставаться в ней, если мне не объяснят причину увольнения (и я с ней соглашусь). Он сказал «разберемся», а через 20 дней меня восстановили.

 

Куйбышев. ОКБ Н. Д. Кузнецова

В середине 1950 г. в ЦИАМе появился главный конструктор авиадвигателей Н. Кузнецов с целью пригласить на работу в свое ОКБ молодых инженеров. Там к этому времени работало немного инженеров из Уфы и группа инженеров-немцев, привезенных из Германии по условиям репараций. Задачей ОКБ было создание мощного турбовинтового реактивного двигателя для дальнего тяжелого бомбардировщика. Проект был составлен немецкими инженерами, предстояло изготовить опытные двигатели и провести их доводку. Наши инженеры активно работали совместно с немецкими, одновременно перенимая их опыт. ОКБ быстро пополнялось молодыми выпускниками авиационных вузов. В короткий срок двигатель был создан и установлен на самолетах Ту-114 и Ан-12, которые служат в военно-транспортной авиации до сих пор.

В ОКБ меня определили в бригаду автоматического регулирования двигателя, которой предстояло провести доводку двух гидравлических автоматических систем – регулятора мощности и регулятора тяги. Динамика системы оказалась довольно сложной. Для обеспечения синхронности тяги четырех двигателей самолета Ту-114, что жизненно важно при посадке, требовалось эту динамику понять.

Вскоре на этом материале я защитил в МАИ кандидатскую диссертацию. Одновременно был привлечен к преподаванию в Куйбышевском авиаинституте курса «Автоматическое регулирование авиационных двигателей». Для повышения знаний по математике в 1956 г. поступил на математический факультет МГУ, где заочно окончил два курса.

 

Двигатели для лунной ракеты

В 1959 г. наше ОКБ получило задание создать ракетные двигатели для трех ступеней пятиступенчатой космической ракеты Н-1 (главный конструктор С. Королёв), предназначенной для высадки космонавтов на Луну. К этому времени было известно, что многоступенчатые космические ракеты обладают серьезным пороком – продольной неустойчивостью. Американские ракеты «Сатурн», «Ариана» и др. разваливались в космосе от так называемых «гармошечных» резонансных колебаний.

Начался новый этап работы ОКБ. Образовали два коллектива: ОКБ-1, продолжавшее заниматься реактивными двигателями, и ОКБ-2, создававшее двигатель для ракеты Н-1. Мне предстояло заняться его динамикой.

Был создан аппарат, имитирующий колебания подачи топлива, и проведен ряд огневых испытаний, которые позволили определить исходные данные для проектирования устройств, демпфирующих опасные продольные колебания. Однако американцам удалось высадиться на Луну первыми, наши работы по ракетным двигателям были свернуты.

 

Докторская диссертация

ОКБ-2 было вновь объединено с ОКБ-1 и вернулось к прежней тематике. Я стал заниматься новой для меня темой – устойчивостью работы компрессора реактивного самолетного двигателя. Одновременно получил разрешение Н. Д. Кузнецова заняться написанием докторской диссертации, которую я выполнил за сравнительно короткое время и в сентябре 1976 г. успешно защитил в НИИ-1.

 

НИИ НТ

После закрытия ОКБ-2 меня перевели старшим инженером в ОКБ-1, с чем я не согласился и в 1968 г. уволился по собственному желанию с переводом в НИИ нефтепромысловых труб (НИИ НТ), где меня назначили начальником отдела надежности. Предстояло заняться проблемой высокой аварийности бурильных труб. Одновременно меня пригласили по совместительству на работу профессором в Новокуйбышевский филиал Куйбышевского строительного института – читать лекции по курсу «Строительная механика».

В это время наш сын Володя, студент КуАИ, перевелся в МАИ и жил в Москве. Мы с Таней остались одни. Таня продолжала работать в ОКБ Кузнецова. Весной 1983 г. с ней произошло несчастье: когда шла по тротуару, ее обогнал мальчишка на велосипеде, задел рулем, она упала, ударилась головой о гранитный бордюр и получила перелом черепа. Долго лежала в больнице, но ее удалось спасти. Она даже восстановилась на своей прежней работе.

 

Математическая статистика

Ректор Куйбышевского планового института предложил мне создать и возглавить кафедру теории вероятностей и математической статистики. Я согласился, укомплектовав кафедру молодыми выпускниками Куйбышевского университета.

Вскоре развернулась и научная работа. При институте существовала научнo-экономическая лаборатория, сотрудники которой под руководством преподавателей выполняли работы по заказам предприятий. Мне удалось наладить контакты с предприятиями области и по хоздоговорам выполнить статистические исследования качества их продукции и расходования ресурсов, что позволило получить значительный экономический эффект. На базе этих работ два преподавателя кафедры, мои аспиранты, защитили кандидатские диссертации.

 

Гуманитарная академия. Болезнь жены

В Куйбышеве создали частный вуз – Гуманитарную академию. Мне предложили создать и возглавить в ней кафедру математического моделирования. Я согласился на условии совместительства с прежней работой. К тому же продолжался мой курс лекций на вечернем отделении Авиационного института. Я со всем этим справлялся и представлял, что так будет и дальше.

Но в 1995 г. Таня серьезно заболела: болезнь Паркинсона как следствие черепной травмы. В Куйбышеве лечение невозможно. Продаем квартиру и покупаем жилье в Москве. Я увольняюсь из всех трех институтов, и в декабре 1996 г. мы покидаем город, в котором прожили 46 лет, и переезжаем в Москву.

Но и здесь возникли большие трудности в лечении Тани: для получения рецепта требовалось несколько часов отсидеть в душном коридоре поликлиники, причем обязательно с Таней. Она это посещение выдерживала с трудом. Но главное, что даже по рецепту этих таблеток было не достать.

В это время в Москве у меня появились ученики. Не помню, как они появились, объявлений я не давал. Они приходили ко мне на дом и часто, особенно девочки, вызывались помогать мне по дому. Но ситуация оставалась трудной.

 

Германия

Друзья и знакомые, видя наше положение, спрашивали, почему мы, имея на это право, не переезжаем в Германию. Я отвечал, что меня, вероятно, не выпустят, так как я был засекречен. Но решил попытаться и подал заявление в посольство ФРГ. Через четыре месяца пришло разрешение с направлением в Бремен. Мы вылетели 29 февраля 2000 г.

В Бремене нас поселили в общежитие, где мне с больной женой было довольно сложно. Но очень помогали жившие там семьи Гольдшмидт и Ривкиных, с которыми мы дружим уже два десятка лет. А спустя месяц нам предоставили номер со всеми удобствами в пансионате и прикрепили сиделку. Началось систематическое лечение Тани. Когда состояние ее здоровья позволяло, мы ходили на прогулку. Так продолжалось два года, а в январе 2002 г. Таня остро заболела и скончалась.

Оставаться в пансионате я не хотел, переехал в дом для пенсионеров, где прожил десять лет. Несмотря на огромное горе, надо было продолжать жить. Я стал заниматься репетиторством: обучал студентов высшей математике и гимназистов – математике, физике и химии. В городе многие меня уже знали, поэтому я был загружен. Занятия я проводил у учеников на дому, поэтому каждый день разъезжал в разные концы города. Ученики – разных национальностей, возрастов и характеров, что требовало большого напряжения. Вспоминаю об этих днях с благодарностью. Некоторые ученики также вспоминают и благодарят меня, пишут письма...

Меня привлекла городская еврейская община, и это заполнило мою жизнь.

 

Вюрцбург и Туттлинген

В 2010 г. невестка Татьяна получила приглашение на работу в Вюрцбург. Через полтора года Володя и Таня позвали меня жить с ними, и я переехал в Вюрцбург.

В местном университете меня тепло встретили как участника создания советской лунной ракеты, появились статьи в прессе. Я читал лекции и проводил практические занятия по высшей математике и авиационно-космической тематике. Одновременно репетиторствовал. Как и в Бремене, разъезжал по домам учеников. Их родители относились ко мне очень хорошо, с некоторыми мы даже подружились. Меня стали приглашать читать лекции – в народном университете, в гимназии и даже в Берлине, на конференции Общества изучения космоса. Я также активно участвовал в работе философского семинара в еврейской общине. Так же, как о годах, прожитых в Бремене, я с большим теплом вспоминаю о Вюрцбурге.

В 2016 г. моя невестка получила приглашение на работу в Туттлинген, и мы всей семьей переехали жить сюда. Здесь я стал вести в гимназии интенсивный курс математики для старшеклассников и пока этим доволен. Живу в семье, в сытости и тепле. Благодарен невестке и сыну за уход за мной.

 

Иосиф МИЛЬШТЕЙН