«„Куда прешь, жидовская морда?!“ – кричал полицай, размахивая палкой»

Григорий Борисович Шмулевич родился в 1931 г. в украинском местечке Жабокрич. Когда ему было 10 лет, началась Великая Отечественная, и с июля 1941-го по март 1944-го большая еврейская семья Шмулевич – Крамер вынуждена была бороться за жизнь в условиях сначала германской, а затем румынской оккупации. Далеко не всем удалось дождаться прихода Красной армии. Мальчик стал очевидцем расстрела нацистами жителей местечка Жабокрич и обитателем гетто, перенес тиф, получив осложнение на зрение.

Беседуя с Григорием Борисовичем, отчетливо понимаешь, что пережитое не покидает его ни на минуту, не отпускает и по сей день. Хотя мой собеседник – вполне состоявшаяся личность: после вой­ны учился, работал, воспитал достойного сына, обзавелся массой друзей, сегодня живет в российской столице, пишет книги, выступает с лекциями в еврейских организациях разных стран, получает материальную компенсацию из Германии. Без сомнения, его можно назвать очень сильной, мужественной личностью, сумевшей выжить, выстоять вопреки и назло варварским, нечеловеческим условиям в гетто и антисемитизму советского времени.

Мы познакомились с Григорием Борисовичем несколько лет назад, когда он проводил презентацию своей книги «Зов жизни и памяти» в Московском еврейском общинном центре. Его уникальные воспоминания о чудовищной трагедии украинского местечка, в котором он родился, – бесценный исторический кладезь, правдивый источник информации о Холокосте.

 

– Григорий Борисович, что подвигло вас написать интереснейшую автобиографическую книгу «Зов жизни и памяти», изданную НПЦ «Холокост»?

– Все эти годы я ощущал потребность изложить на бумаге воспоминания детства, прошедшего в родном, милом сердцу захолустном Жабокриче в Украине. Кроме ностальгии по ушедшей юности, памяти о родном местечке, к этому взывали не дававшие покоя воспоминания о горестных днях моих соседей, моей семьи. Отдельные события моего детства, связанные с расстрелом местных жителей фашистами, были описаны моим другом, нынешним жителем Нью-Йорка Эммануилом Гарбером в книге «На моей памяти». Мои воспоминания о Холокосте также были переданы замдиректора Винницкого областного архива Ф.  А. Винокур. Время безвозвратно уходило, но каждый раз находились причины, объективные и субъективные, мешавшие мне приступить к рассказу об ужасах прошлого. Наконец я понял, что дальше откладывать задуманное нельзя, и написал книгу. Она охватывает годы моего детства – с момента осознания себя до дня победы нашей страны над фашистской Германией. На ее страницах отражены судьбы моих родных и друзей в годы вой­ны и Холокоста.

Прекрасно понимаю, что мой литературный опус о Катастрофе не так много добавил к тому, что уже известно читателям. С другой стороны, для будущих поколений, для исследователей важны воспоминания каждого человека, его видение и осмысление пережитых им событий. Добавлю, что возможность говорить на эту страшную тему открыто появилась только после развала СССР, когда было снято табу с упоминаний о массовом истреблении евреев. В моей книге отражены события, участником или свидетелем которых был я сам, в ней использованы письменные свидетельства, рассказы и воспоминания бывших узников гетто. Хочу надеяться, что мой труд станет очередным напоминанием людям о бесчеловечности, изуверской идеологии нацизма, об огромном горе еврейского народа.

– В вашей книге я прочла, что, когда в Жабокрич вошли солдаты, они начали сгонять евреев в подвал. Люди покорно шли на расстрел, до конца не понимая, что происходит… Среди толпы оказалось немало ваших соседей и вы сами. Прочла, как вы, мальчишка, упав на мертвое, еще теплое окровавленное тело старика, с диким криком выскочили из подвала (что, очевидно, и спасло вам жизнь) и помчались искать отца. Ваша мама оказалась в том общем «котле», была сильно ранена, но сумела выбраться из-под груды полуживых и мертвых тел, кое-как доползти до дома. И ее отвезли к доктору в соседний район, так как врач из Жабокрича «не желал заниматься лечением жидов, выдачей им медикаментов, ведь их и так должны были скоро убить». Помните ли вы, как начиналось сооружение гетто в Жабокриче?

– Помню… К концу августа нижнюю улицу, два ряда домов, оградили тремя рядами колючей проволоки, превратив в гетто. Создание его, как ни странно, было воспринято выжившими после расстрела жителями местечка как надежда на выживание. Рьяно служа новой власти, комендант обязал нас нацепить на верхнюю одежду, на левой стороне груди, отличительный знак в виде желтой шестиконечной звезды. Своим распоряжением этот же, с позволения сказать, человек запретил жителям подконтрольной территории выходить за колючую проволоку и общаться с сельскими жителями. У нас ввели комендантский час – с восьми вечера до восьми утра. Полицаи, которым поручили следить за выполнением распоряжений коменданта, демонстрировали свою приверженность новой власти не менее активно, чем он сам. С первых же дней существования гетто остро встал вопрос о продуктах питания. Но так как трое полицаев одержимо следили за исполнением правил, то ни выйти из гетто, ни войти в него без риска быть избитым было невозможно. «Куда прешь, жидовская морда? Палки захотел?» – завидев человека вблизи ограждения, кричал полицай, размахивая своим нехитрым орудием.

– Не представляю, как вам удалось выжить…

– И вот, с одной стороны, гетто требовались продукты питания, с другой – село нуждалось в услугах портного, сапожника, бондаря и других ремесленников. Однако комендант не обращал на это внимания. Жителям гетто приходилось рисковать быть избитыми и очутиться в подвале комендатуры при попытке выйти за ограждения. Но поздно вечером или рано утром обитатели гетто все-таки выбирались на волю, чтобы обменять вещи на продукты или выпросить подаяние у знакомых сельчан. Илья Гершберг, проживающий ныне в Австралии, в Сиднее, вспоминал: «Гетто огородили колючей проволокой. Однажды я и старик Хуна решили отлучиться, чтобы достать хоть какую-то еду, но нас заметили полицаи и стали стрелять. Мы, спасаясь, огородами добрались домой, когда уже стемнело».

В сентябре наше село стало частью территории Транснистрии и было отнесено к Ямпольской управе, появилась румынская жандармерия. Она обосновалась в селе Соколовка, на территории сахарного завода. С появлением жандармерии условия в гетто улучшились. Оставшихся в живых ремесленников – портных, скорняков, сапожников, модисток – собрали в артель, чтобы те выполняли заказы для армии: ремонт шинелей, пошив нижнего белья, подшлемников, рукавиц из овчины, ремонт и пошив овчинных полушубков. Работы выполнялись за мизерное вознаграждение продуктами питания. При этом жандармерия разрешила жителям гетто в нерабочее время оказывать услуги селу, что стало спасением от голода. Таким образом, в обмен на нашу бытовую помощь неевреям, начала поступать хоть какая-то пища.

– Что было дальше?

– Число жителей гетто увеличивалось за счет депортированных из Бессарабии и Буковины евреев, которым жандармерия разрешила проживать здесь; за счет местных жителей, выходивших из своих убежищ, а также за счет вынужденных прервать эвакуацию и вернуться домой. Отмечу, что санитарные условия в гетто стали жуткими, отлучаться куда-либо было нельзя. Стараниями коменданта и жандармерии были созданы «благоприятные» условия для мучений и распространения инфекции: голод, холод, скученность, антисанитария и полное отсутствие медицинской помощи. В гетто активно распространялись брюшной и сыпной тиф, дизентерия и другие болезни. Редко кому выпадала удача избежать заражения. Всех умерших за день хоронили в одной могиле, число таких безымянных братских захоронений на территории гетто постоянно росло.

– Насколько мне известно из вашей книги, зловещая болезнь не обошла и вас…

– Верно. Глубокой осенью, когда заморозки уже сковали землю, очередная беда пришла и к нам: мы с братом заболели, у меня была особенно тяжелая форма сыпного тифа. Болезнь оказалась затяжной, протекала весьма тяжело, к ней добавились опасения попасть в карантин. В связи с ростом эпидемии и увеличением смертности управляющие гетто приняли «профилактические» меры, заключавшиеся в том, что полиция проводила обходы с целью выявления и изоляции больных тифом. Говорили, что их отправляют в районную больницу на лечение. Однако никто из увезенных на карантин назад не возвращался. Поэтому при обходах больных старались скрывать, меня прятали то на печи, то в сенях. Я все время был без сознания, бредил, температура доходила до 40°C. Время шло, а кризис все не наступал, родители были готовы к худшему.

Когда казалось, что мне пришел конец и никакие молитвы уже не помогут, я пришел в себя. Открыл наконец глаза, однако не сразу стал сознавать, что я дома и болею. Со временем пошел на поправку, но болезнь дала осложнение на зрение, а на берцовых костях ног появились всё увеличивавшиеся гнойные нарывы. Боль усиливалась. Родители надеялись, что нарывы созреют и сами вскроются, в противном случае могло потребоваться хирургическое вмешательство. Молодой врач Бромберг, депортированный из Буковины, который «лечил» меня без всяких медицинских средств, одними советами, оттягивал операцию, уверяя, что нарывы вскроются сами. Время шло, мое состояние ухудшалось, родители опасались загнивания костей, потому на семейном совете приняли решение вскрыть нарывы. И вот без наркоза, без каких-то медикаментов, имея в наличии только скальпель, доктор Бромберг решился меня прооперировать. Ассистентами стали мои отец и мать. Отец держал меня за руки, мать – за ноги. От всего этого я потерял сознание и только на второй день очнулся. Хотя рана гноилась, боль по сравнению с дооперационным состоянием намного снизилась, и я уже сам хотел просить врача вскрыть нарыв на левой ноге, боль от которого стала нестерпимой, но Бромберг больше не приходил. Мне сказали, что румыны его отправили этапом в Бершадское гетто. Положение было безвыходным, и отец собрался вскрыть мой нарыв. Но мама возражала. Неизвестно, чем бы закончился их консилиум, если бы нарыв сам не вскрылся. Мама даже заплакала...

– Расскажите, пожалуйста, немного о своей маме…

– Постоянные переживания моих родителей можно было понять. Два старших сына – на фронте. Где дочь, которая вышла замуж перед вой­ной, неизвестно (потом выяснилось, что она на вой­не). Дома остались избежавшие смерти в дни расстрела двое маленьких детей – я и младший брат. Я часто наблюдал, как мама, отвернувшись, старалась незаметно утереть слезы. Она была восьмым ребенком в многодетной семье лесничего Нусна Крамера и его жены Рахиль. Всего в семье родилось девять детей: трое мальчиков – Йосеф-Герш, Мойше и Аврум, шесть красавиц-девушек – Фейга, Хана, Момця, Этель, Двойра и Рива. Нусна, как знатока лесного хозяйства, приглашали консультантом к помещикам, владевшим лесными массивами, арендаторам и подрядчикам. Свои знания он передал младшему сыну Авруму, который при советской власти стал лесничим. По обычаю, девушек отдавали замуж по старшинству. Дождалась своей очереди и моя мама: ее избранником, не без участия свахи, стал скорняк Берл. В 1914 г. родители поженились, через год родился их первенец Наум.

– Доктор Бромберг, о котором речь шла выше, больше не встречался на вашем жизненном пути?

– Через некоторое время, когда я набрался немного сил, мне рассказали правду о судьбе доктора Бромберга. Никто и никуда не отправлял его этапом – он заразился сыпным тифом и умер. Медик стал первым моим знакомым из Буковины. До того, как я заболел, я встречал людей в основном из бессарабских этапов, получивших разрешение поселиться в гетто. Они в массе своей были похожи на наших местечковых евреев, в основном ремесленники. Ограбленные и изгнанные из своих домов, обобранные жандармами на этапе, они были плохо одеты, существовали впроголодь. Насколько было возможно, местные жители старались им помогать куском хлеба, несколькими картофелинами, поленницей дров. Врач Бромберг резко отличался от наших местечковых и бессарабских собратьев. У меня сложилось ощущение, будто бы он сошел с волшебной картинки: молодой человек лет тридцати с большими серыми глазами и тонкими чертами холеного лица. А его высокий открытый лоб и пенсне добавляли ему величавости.

– Как проходило ваше восстановление после болезни?

– Пока я становился на ноги, со мной, чтобы попусту не тратить время, начала заниматься соседка – одна из дочерей буковинского еврея Готта, бывшего владельца лесопилки. Она была стройная, с открытым добрым лицом. Говорила тихо, но внятно, доходчиво преподносила материал, обучая меня немецкому языку и арифметике. В связи с осложнением после болезни, мои глаза не выносили дневного света, поэтому в спаленке окно было занавешено, а уроки проходили в полутьме и в устной форме. Несложные задачки по арифметике я решал в уме. «Учительница» произносила предложение, я старался повторить. Новые слова она объясняла, переводя их на идиш. Таким же методом, когда я стал посещать хедер, ребе при изучении Пятикнижия толковал нам незнакомую лексику. Она знала много стихов, читала их с удовольствием, а я внимал. Занятия отвлекали от болячек, которые гноились и плохо заживали.

Когда я немного окреп и смог передвигаться по дому, научился вязать шерстяные носки и варежки. Каждая семья должна была в месяц выдать определенное количество пар носков и варежек для замерзающих в снегах России солдат вермахта. Этому ручному ремеслу меня научила старая тетя Фейга, несомненно обладавшая педагогическим даром. Она спокойно, терпеливо распускала ошибочную часть вязки и вновь демонстрировала, как правильно ее выполнять. Я тогда передвигался с трудом, быстро уставал. За вязкой носок и варежек взрослые вели разговоры о жизни, вспоминали довоенное время. «До сих пор не могу отойти от парада, я чуть Б-гу душу не отдала, когда поскользнулась и упала на мерзлую землю, поцарапала ноги, руки, а бандит стал палкой бить по спине, по ногам, куда попадет. Лейзер помог мне подняться и под руку тащил меня во время бега…» – рассказывала старуха Фейга об издевательствах коменданта и полицаев, решивших поизмываться в свое удовольствие над обитателями гетто в ознаменование годовщины Октябрьской революции.

– Как еще злодеи издевались над обессиленными обитателями гетто?

– По-разному. Например, взрослых и подростков осенью направляли на сельскохозяйственные работы по уборке картофеля, сахарной свеклы, кукурузы. Особенно трудоемкой с непривычки казалась копка сахарной свеклы. Ее вытаскивали из земли специальным крючком, насаженным на длинное древко. При этом плод требовалось зацепить так, чтобы вытянуть его целиком. Люди теряли особенно много сил и здоровья на уборке этого продукта поздней осенью, когда начинались холодные дожди и заморозки. Обувь и одежда плохо защищали от промокания и ветра, евреи простужались и болели, а все работы велись под надзором бригадиров. Недоедание, болезни, ежедневная изнурительная работа на дорогах и в поле – в любую погоду, с постоянными побоями, при отсутствии теплой одежды – требовали немало душевных сил, чтобы вынести все это, не заболеть, не тронуться рассудком. Можно только удивляться неимоверной стойкости и выдержке людей в этих тяжелейших условиях, их стремлению выжить наперекор всем трудностям, дождаться освобождения от безнадежности.

– И этот светлый день спасения наступил…

– К счастью, да… Когда настало освобождение, проживавшие в гетто жители из Бессарабии, Буковины и других мест устремились в свои края. В местечке остались одни пожилые люди и дети, а еще вернулись солдаты, выжившие на вой­не. Одних встречали опустошенные безжизненные дома, других – чудом спасенные, покалеченные осколки семьи. Жизненные силы местечка после Шоа значительно иссякли, штетл угасал окончательно. Дети выросли, выучились, стали врачами, инженерами, экономистами, квалифицированными рабочими, разъехались по разным уголкам Союза, а когда он развалился, отправились в разные страны. Часть пожилых людей перебралась к детям, кто-то доживал свой век в старом доме. В 1992 г. ушел из жизни наш последний еврей – Леня Фукс, после возвращения с вой­ны заставший в живых только малолетнего сына Леву. Остальных членов его семьи, восемь человек – жену, детей, родителей, – расстреляли фашисты.

– Успела ли советская власть сразу после освобождения местечка каким-то образом зафиксировать фашистские злодеяния?

– Знаю, что 21 июня 1944 г. назначенная комиссия «по установлению злодеяний, учиненных над гражданами СССР немецко-румынскими преступниками в период временной оккупации Крыжопольского района Винницкой области УССР» вскрыла три могилы. Там покоились евреи, злодейски убитые во время оккупации, в июне 1941 г. В первой могиле обнаружили 27 трупов, во второй – 350, а в третьей – 50 трупов. В составленном акте отметили, что во всех трех могилах тела пересыпались известью, в связи с чем большинство сохранилось, не разложившись полностью. На некоторых трупах было видно, каким образом производились убийства. В основном это были выстрелы из винтовок в голову, грудную клетку, ноги. В одном из захоронений комиссия нашла паспорт на имя Шейва, выданный в 1939 г., но фамилию этого человека прочесть не удалось, так как паспорт истлел. Кроме этого среди построек Жабокрича обнаружили мелкие одиночные могилы, где похоронены граждане, убитые фашистскими захватчиками. Со слов очевидцев, расстреливалось еврейское население как из моего штетла, так и из ближайших сел.

– Что сейчас происходит с вашей малой родиной?

– Местечко Жабокрич, которое находилось в бывшей «черте оседлости» в Украине, просуществовало свыше 200 лет. Но вой­на и Холокост обескровили его, лишили жизненных сил, вскоре оно исчезло, перестало существовать. Вместе с ним канул в вечность целый пласт идишской культуры. Прежний облик местечка разительно изменили новостройки, старые дома в основном снесли. Правда, какое-то время назад там еще можно было увидеть остатки былого: полуразрушенный дом Лейба Пипмана, усадьбу Сони Зильберман, развалины бывшей еврейской школы и одной из двух синагог. Не дает забыть об украинских евреях и старое еврейское кладбище вместе с теми самыми тремя могилами массового захоронения детей Сиона. Спустя несколько лет после окончания вой­ны оставшиеся в живых жители Жабокрича, несмотря на материальные затруднения и полное равнодушие государства к памяти жертв Холокоста, самостоятельно обустроили места массовых захоронений. Бывшими малолетними узниками гетто, избежавшими гибели, и по сей день принимаются меры по сохранению памяти об убитых. За свой счет они производят реконструкцию и обустройство могил.

– Знаю, что многие бывшие жители местечка давно живут за границей…

– Конечно. Но при этом они сохраняют память об уничтоженном штетле. Хотя они и обитают в разных точках планеты, но берегут память о Жабокриче, о жертвах Катастрофы. Мы безмерно благодарны человеку большой души Марату Наумовичу Вильшанецкому из Крыжополя за огромную помощь по реконструкции могил, по организации ухода за ними. Бывшие узники гетто, их потомки и все те, кому не безразличны жертвы вой­ны, теперь имеют возможность прийти, приехать к могилам, поклониться им с огромной болью, повторив призыв, знакомый и понятный евреям всего земного шара: «Никогда больше!»

 

Беседовала Яна ЛЮБАРСКАЯ

Автор благодарит адвоката

Александра Шмулевича,

сына Григория Борисовича, за содействие в подготовке этого интервью.