Смех сквозь слезы

Михаил Жванецкий© Wikipedia/Анастасия Федоренко

1988-й, третий перестроечный год. Москва шумит, кипит, волнуется, ожидая каждый день перемен, – Горбачев, похожий на Винни-Пуха из мультфильма Хитрука, растревожил старое пчелиное гнездо Политбюро. Воздух, как перед грозою; журналы перестраиваются, новые редакторы стараются соответствовать новым – перестроечным – веяниям, к читателю возвращается литература от расстрелянного Гумилева до отсидевшего 16 лет на Колыме Шаламова, от эмигрантов первой волны Набокова до четвертой – Коржавина, в литературной среде идут разговоры о предстоящей публикации в «Новом мире» «Архипелага ГУЛАГ» Солженицына и выходе на экран запрещенного фильма Абуладзе «Покаяние»; Таганка бьется за Любимова. Но никто еще толком не знает границы дозволенного: что можно, что нельзя на этом изрядно проржавевшем «корабле» под названием «СССР», стремительно идущим на дно.

…Сижу в полутемном зале ЦДЛ, за свою жизнь повидавшем и травлю Пастернака, и исключение из Союза писателей Лидии Чуковской и других достойных людей. Все ждут выступления Жванецкого. Он выкатывается, как колобок (я от «дедушки» ушел, я от «бабушки» ушел), откуда-то справа из-за кулис со своим старым потертым портфелем – это входит в сценический образ, как и очки и рукописи, которые он достает из него, – и начинает читать: «Так жить нельзя…»

«А вы могли бы в этой стране прожить евреем?»

Один из самых знаменитых одесситов родился в самой обычной еврейской семье, в которой и отец, и мать лечили людей: Мань Мошкович оперировал, Раиса Яковлевна выдергивала зубы. И никто из них не подозревал, кем станет их ребенок. Конечно, как и все еврейские родители, они мечтали о его счастливом будущем, видели его если не врачом, то музыкантом или шахматистом. Но с давних времен известно, кто предполагает, а кто располагает. И тот, кто располагает, выбрал для их Миши другой путь, наделив его (разумеется, с помощью родителей) необыкновенным даром и талантом. Хотя, уже став Михаилом Жванецким, которого знала вся страна, он задавался вопросом: «Откуда этот юмор? Где его почва? Везде – от окончания школы до поступления в институт. Учителя предупреждали: парень идет на медаль. Шел, шел, шел, потом: нет, он еврей, – и где-то в 10-м классе я перестал идти на медаль. Ни черта не получилось – еврей! Потом опять еврей, и снова еврей – всё время я натыкался на это лбом, у меня не было того – самого главного… Я всегда говорил: „А вы могли бы в этой стране прожить евреем?“».