«Писатель должен писать…»

«Он был человеком свободным… Никакая литературная мода или веяние не могли его заинтересовать, тем более – подчинить. Он был занят серьезным делом, рассчитанным на целую жизнь. Сдвигая общественное сознание тщательно отобранными весомыми словами, он не нуждался в комплиментах и оставался равнодушен к хуле».

Наталья Иванова, критик

 

Иванова была права. Еще в XIX в. поэт в стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» писал:

Веленью божию, о муза,

будь послушна,

Обиды не страшась,

не требуя венца,

Хвалу и клевету приемли

равнодушно,

И не оспоривай глупца.

Владимов следовал наставлению Пушкина – хвалу и клевету принимал равнодушно.

В советские времена хвалили только его первую повесть «Большая руда», которая рассказывала о судьбе и гибели на рудниках честного парня, шофера Виктора Пронякина и которая была опубликована в 1961 г. в «Новом мире».

Клеветы было больше. «Три минуты молчания» напечатал все тот же «Новый мир» летом 1969 г., но роман остался непонятым – на Владимова, как он говорил, набросилась «королевская рать, равно и правая, и левая», которая без всяких околичностей дала ему почувствовать, что он не угодил ни тем ни другим.

Хвалить стали, когда режим рухнул. И было за что. В 1994 г. в России в журнале «Знамя» был опубликован роман «Генерал и его армия» (он писал его на два дома – и в Москве, и во Франкфурте). Может быть, одним из первых в художественной литературе заговорил о том, о чем даже в новые времена предпочитали не говорить – о генерале Власове (тема была слишком болезненной). Через год он был удостоен Букеровской премии, а в 2001-м получил литературную премию «Триумф» – роман был назван лучшим произведением минувшего десятилетия.

 

Сын «врага народа»

Георгий Владимов родился 19 февраля 1931 г. в Харькове, в самой обычной семье тогдашних советских интеллигентов: Николай Волосевич и Мария Зейфман работали в школе, сеяли разумное, доброе, вечное. На этих принципах и воспитывали сына.

Маму арестовали в ночь с 15 на 16 декабря 1952 г., среди обвинений фигурировало и такое: не верила в «дело врачей», считая его антисемитской кампанией, то бишь «искажала национальную политику партии». Ей впаяли 10 лет по статье 58, пункт 10, часть 1 Уголовного кодекса РСФСР – «антисоветская пропаганда и агитация».

Сыну из суворовского училища пришлось уйти – детям «врагов народа» там места не было. Но через год после смерти Сталина в стране медленно, со скрипом что-то стало всё же меняться, и ему дали поступить на юрфак Ленинградского университета. Однако юристом он не стал – стал литературным критиком, в те годы хотелось писать о литературе. Его заметили и пригласили нe куда-нибудь, а в журнал «Новый мир» – один из лучших советских журналов. Три года – с 1956го по 1959-й – Владимов возглавлял отдел прозы, а потом от рецензий и статей сам ушел в прозу.

 

IV съезд советских писателей

Oткрылся съезд по традиции в Кремле в мае 1967 г. Казалось, ничто не предвещает скандала, но…

С письмом к съезду обратился Александр Солженицын, предложивший обсудить ненормальное положение, в котором пребывает советская литература, с октября 1917 г. находящаяся под пристальным оком идеологической цензуры. Единственный выход, говорил автор «Ивана Денисовича», цензуру упразднить.

Более 80 писателей поддержали Солженицына. Среди них Вениамин Каверин и Фазиль Искандер, Александр Галич и Владимир Войнович, Юрий Трифонов и Борис Слуцкий. Георгий Владимов обратился к съезду с письмом, отослав копию Солженицыну.

 

«Нация подонков… или великий народ?» (прямая речь)

…Я осмелюсь напомнить съезду, что не рапорты о наших блистательных творческих победах, не выслушивание приветствий иностранных гостей и не единение с народами Африки и борющегося Вьетнама составляют главную задачу писательских съездов, но прежде всего… разрешение собственных наболевших проблем, без чего не может жить далее и развиваться советская литература. Она всё-таки не может без свободы творчества, полной и безграничной свободы высказывать любое суждение в области социальной и нравственной жизни народа…

Александр же Солженицын… донесет свое имя подалее…

Не хватило духу объявить писателя «врагом народа», в конце концов это бы был честный бандитский прием, к которому нам ли привыкать? – Нет, воспользовались приемом сявок, недостойных находиться в приличном доме, подпустили слух исподтишка, дабы скомпрометировать писателя, хоть как-то объяснить его вынужденное молчание…

И вот я хочу спросить полномочный съезд – нация ли мы подонков, шептунов и стукачей или же мы великий народ, подаривший народу плеяду гениев? Солженицын свою задачу выполнит, я в это верю столь же твердо, как и он сам…

 

«Очернитель советской действительности»

Свой первый рассказ Владимов опубликовал в журнале «Смена» в июле 1960 г. – в «Литературную газетy» и в «Новый мир» не взяли. Но журнал предложил начинающему писателю командировку на Курскую магнитную аномалию. Вот из этой командировки и родилась первая крупная вещь Владимова «Большая руда».

С первых своих шагов в литературе он отказался от навязших в зубах штампов социалистического реализма: его герой был не способен смириться ни с каким гнетом, в том числе и с гнетом «коллектива», и ценой гибели отстаивает свое достоинство. Это был его первый шаг к настоящей, не идеологической литературе.

В романе «Три минуты молчания» он писал о тяжелом труде моряков, вроде опять на «производственную тему», а получилось – о вечном, о человеческой стойкости и благородстве, без назидательности и высоких фраз. Когда кто-то терпит бедствие в открытом море, подают сигнал SOS, Владимовский сигнал бедствия прочитывался в метафорическом смысле, и это сразу поняли охранители (годом ранее Советский Союз вторгся в Чехословакию), обвинив писателя в очернительстве и отрицании доблестного труда советских моряков, «несущих вахту» (из тогдашних газет), и т. д, и т. п.

Он выстоял, одновременно с «Тремя минутами» писал «Верного Руслана» («Повесть о караульной собаке» – таково было первоначальное название) – историю гулаговской собаки, до последнего дня сохраняющей верность своему хозяину. В одном из интервью перестроечных лет говорил, что при написании повести стремился «увидеть ад глазами собаки, которая считает, что это рай».

Ему это удалось – он увидел, и описанный «ад» был пострашнее многих появлявшихся в то время произведений о советских концлагерях.

Первый вариант повести автор отнес в «Новый мир» – Твардовский не взял. Повесть без имени автора ушла в самиздат, и тогда он дал разрешение на ее публикацию в Германии, в эмигрантском журнале «Грани», куда «Руслан» добрался в 1975 г., успешно преодолев дырявые границы родины.

А в октябре 1977 г. Владимов решил порвать с Союзом писателей, прекрасно понимая, на что обрекает себя, направив письмо в правление СП СССР.

Билет возвращаю (прямая речь)

Когда на Западе появилась и стала распространяться моя повесть «Верный Руслан», вы спохватились, много ли достигли долгим битьем «Трех минут молчания» – или просто рука устала? – вы сочли ошибкой и саму травлю, и статус «неугодного», каким я всегда для вас был, и вы призвали меня «вернуться в советскую литературу»…

Десять лет назад, в письме IV съезду, я говорил о наступлении эпохи Самиздата – и вот она кончается, другая идет, куда более продолжительная, эпоха Тамиздата. Да он всегда и был, Тамиздат, ненавистная для вас палуба в океане, на которую усталый пилот мог посадить машину, когда не принимали отечественные аэродромы. Но ведь советовал вам изгнанник, а вы не слушали: «Протрите циферблаты! – ваши часы отстали от века»…

Россия всегда была страною читателя – и такого, что в семи водах испытан, в бессчетных огнях. Чем ему только мозги не пудрили – и казенной хвалою, и списками сталинских, в Лету канувших лауреатов, и постановлениями об идеологических ошибках, и докладами ваших секретарей, и всевозможными анафемами, и публицистикой «знатных сталеваров», – и всё же не сплошь запудрили; выстояла, выкристаллизовалась лучшая его часть, знающая цену честной, не фальшивой книге. Этот читатель, помимо своей основной обязанности – просто читать, – принял еще оброк, наложенный временем, сохранять книги от физической смерти, и тем бережней, чем рьяней их изымают…

…вы оправдаетесь: это ошибки прежнего руководства. Но при каком руководстве – прежнем, нынешнем, промежуточном – «поздравляли» с премией Пастернака, ссылали как тунеядца Бродского, зашвыривали в лагерный барак Синявского и Даниэля, выжигали треклятого Солженицына, рвали из рук Твардовского журнал?..

Оставаясь на этой земле, я в то же время и не желаю быть с вами… Несите бремя серых, делайте, к чему пригодны и призваны – давите, преследуйте, не пущайте. Но – без меня. Билет № 1471 возвращаю.

 

«На какие деньги живете?»

После исключения из Союза писателей СССР в 1977 г. он публиковался за рубежом, в изданиях Народно-трудового союзa российских солидаристов (НТС) – «Посев», «Грани», – руководил московской секцией запрещенной в Советском Союзе организации «Международная амнистия», подписывал письма в защиту преследуемых диссидентов. За год до ссылки Сахарова в город Горький, в 1979 г., когда жизнь академика подвергалась ежедневной опасности – дело дошло до физической травли, ему угрожали и в письмах, и по телефону, в его квартиру вламывались какие-то люди, называвшие себя «родственниками погибших в московском метро» (теракт произошел в январе 1977 г. между станциями «Измайловская» и «Первомайская». – Г. Е.), – он вместе со своими друзьями Львом Копелевым, Владимиром Войновичем, правозащитницей Раисой Лерт и другими обратился к депутатам Верховного Совета СССР, к председателю КГБ Ю. Андропову и начальнику всей советской милиции Николаю Щелокову с резким письмом, в котором в лицо власти говорили: «Вам отлично известно, что академик Сахаров никогда не защищал убийц, а только ходатайствовал о гласности и справедливости суда» (Сахаров требовал пересмотреть дело и отсрочить смертный приговор трем армянским националистам, опасаясь судебной ошибки. – Г. Е.) и что это именно вы, «государственные деятели, поставленные охранять общественный порядок и безопасность граждан, вы несете личную ответственность перед народом нашей страны, перед всем миром за жизнь академика Сахарова».

А через год, в январе 1980 г., «Амнистия» выступила с обращением против вторжения советских войск в Афганистан. Этот 119-й документ Московской инициативной группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений сочиняли на квартире Андрея Дмитриевича Сахарова, а потом его зачитывали по «голосам» – «Голос Америки», Би-би-си, «Немецкая волна» – и распространяли в самиздате.

После того как сам Владимов исключил себя из членов СП, союзу писателей ничего иного не оставалось, кроме как исключить его из своих рядов. Он вспоминал: «Через три месяца явился милиционер с вопросом, на какие деньги я живу. „Вы же меня 20 лет знаете. До сих пор об этом не спрашивали. Почему сейчас заинтересовались?“ – „Сигналы поступают“, – ответил стаж закона».

В 1982 г. к нему пришли с обыском: над ним, правозащитником, диссидентом, висело уголовное дело, статья 170-я – клевета на советский государственный и общественный строй. Следователь сказал, что пока между тюрьмой и отъездом еще есть выбор. И не отличающийся завидным здоровьем Владимов выбрал эмиграцию. Выручил Генрих Бёлль – прислал приглашение читать лекции в Кёльн. Лауреата Нобелевской премии по литературе в Советском Союзе уважали, Владимову дали разрешение, и он улетел в Германию.

 

«…я всегда был беспартийным и свободным» (из воспоминаний дочери Марины Владимовой)

Как отец оказался в Германии? В 1983 г. по приглашению Генриха Бёлля отец уехал читать лекции в Кёльн. К тому времени уже шесть лет в России у него ничего не издавалось. Ранее он стал председателем советской группы «Международной амнистии», писал письма в защиту Андрея Синявского и Юрия Даниэля, дружил с Андреем Сахаровым, Еленой Боннэр, Василием Аксёновым, Владимиром Войновичем, Беллой Ахмадулиной, Фазилем Искандером, Булатом Окуджавой, Виктором Некрасовым, был знаком с Александром Солженицыным, Александром Галичем, Владимиром Максимовым, Юрием Казаковым, Юрием Любимовым, Владимиром Высоцким и многими другими. Постепенно он стал жить «поперек», а таких вещей советская власть спокойно выдержать, а уж тем более простить не могла.

Как могли ему простить глубочайшую внутреннюю независимость и самодостаточность? Как-то после своего возвращения в Россию он сказал мне: «Ты знаешь, не пойду я на это сборище. Терпеть не могу любые тусовки, зачем тратить на это время? Писатель должен писать, а не болтать и тусоваться. Я всегда считал, что не нужно входить ни в какие партии и объединения, всё это ерунда – поэтому я всегда был беспартийным и свободным».

Так отец ответил на мой упрек – я упрекала его в том, что он не идет на какой-то очередной литературный вечер, где собиралась литературная элита тех лет и куда его пригласили заранее для вручения статуэтки Дон Кихота – «символа чести и достоинства в литературе». Я же, испорченное дитя советской действительности, полагала, что там могут встретиться «полезные люди», которые помогут ему получить от государства хотя бы маленькую квартирку.

 

«Серые люди»

Через год НТС пригласил его редактировать журнал «Грани». Журнал издавали русские эмигранты, входившие в старейшую организацию «Народно-трудовой союз». Впервые вышедшие в 1946 г. «Грани» на протяжении ряда лет публиковали в разные годы запрещенные в Советском Союзе произведения – «Четвертую прозу» Мандельштама, «Котлован» Платонова, «Собачье сердце» Булгакова, «Крохотки» Солженицына, «Реквием» Ахматовой, стихи из «Доктора Живаго» Пастернака, произведения Окуджавы, Горбаневской.

Владимов не только продолжил эту традицию – за два года, с 1984-го по 1986-й, в течение которыx он был главным редактором «Граней», выпустив номера со 131-го по 140-й, автор «Верного Руслана» превратил иx в ведущий (наряду с «Континентом» Владимира Максимова, который финансировал Аксель Шпрингер) литературный журнал эмиграции, публикуя лучшие произведения авторов, пишущих на русском языке, вне зависимости от места их проживания – в Советском Союзе, Америке, Европе и Израиле.

Но вскоре разгорелся нешуточный конфликт, который и привел к увольнению Владимова.

У русских солидаристов были свои литературные и эстетические вкусы: «Они считали Васю Аксенова и Сашу Соколова „фривольными авторами“, – вспоминал Владимов. – А уж Феликс Кандель был просто шоком». Но несмотря на это, он вслед за Канделем и Ильей Серманом, жившими в Израиле, публиковал Фридриха Горенштейна, проживавшего в Германии, Петра Вайля и Александра Гениса, выбравших Америку.

Уже в новую, постсоветскую историю Владимов рассказывал: начались разговоры, что раньше «это был „русский журнал“, а теперь „русскоязычный“. И письма такие приходили: cлишком много еврейских фамилий среди авторов. Раньше журнал был „истинно русский“, а теперь стал просто „эмигрантский“ и „интеллектуальный“. Я хорошо знаю, что за такими упреками в „русскоязычности“ кроется».

Письма приходили, да еще какие. Приведу лишь одно, недавно опубликованное в России, думаю, оно будет интересно читателям «ЕП»:

«Вена, 14.11.85. Г-ну Владимову, главному редактору журнала „Грани“.

Уважаемый господин редактор, сообщаю Вам, что я прекращаю подписку на Ваш русскоязычный листок и не желаю больше видеть его в своем почтовом ящике. Причины того, я думаю, Вам ясны. Объяснять Вам, почему данный листок является плевком в русскую православную душу, я надеюсь, излишне. Вы сами прекрасно это знаете. За номера, присланные мне в этом году, будет, разумеется, заплачено. С уважением, Елена Ванина».

Но писатели-евреи, пишущие на русском языке, стали лишь одной – не главной – из причин вспыхнувшего конфликта. Он хотел делать «свой журнал», руководство НТС хотело делать журнал партийный, в чем, как это ни покажется странным, они походили на тех, кого больше всего ненавидели в жизни, – советских коммунистов.

На одной из первых встреч Владимов заявил, что вступать в НТС не собирается, по его глубокому убеждению позиция писателя должна быть «над-партийной». И это тоже вызвало некоторое разочарование у тогдашнего председателя Артемова.

Для Владимова главным в публикуемых текстах была «литература», главным для НТС – «политика» в литературе. Главный редактор хотел делать толстый литературный журнал, «немного политический, в духе либерально-демократической традиции Твардовского». Руководство солидаристов предпочитало больше политики, принося в жертву ей литературу. Владимов вспоминал: «Как предрекал Копелев, „природа партии“ начала проявляться довольно быстро. Мне настоятельно рекомендовали взять в качестве ответственного секретаря редакции жену председателя НТС…: при ней будет „полный порядок“, на нее можно полностью положиться, она – давнишний работник „Посева“, редактор, корректор. Вскоре выяснилось, что эта дама была ко мне приставлена, как комиссар Фурманов при Чапаеве. Она сразу стала своевольничать и нажимать: это „мы печатаем“, а это „мы не печатаем“. Она отвечала за переписку и писала авторам совершенно дурацкие и глупые письма, вызывая их насмешки. Так что у нас сложилась полуконфликтная ситуация, и я ей напомнил, что журнал – это не коллективное руководство, и должен быть один редактор, а не два».

Когда прийти к разумному компромиссу не удалось, Владимов заявил, что цензура НТС ничем не лучше цензуры КПСС, хлопнул дверью и ушел из журнала. О годах, проведенных в «Гранях», он говорил, что постепенно стал приглядываться к этим людям и на вопрос, что они из себя представляют, сам себе и ответил: «Они скучные, серые люди. Я занимался журналом, а им хотелось вовлечь меня в свои мероприятия».

 

Возвращение

В перестройку произведения Владимова стали появляться в советских изданиях.

В 1990 г. он был восстановлен в советском гражданстве.

В середине 1990-х поклонник творчества Георгия Владимова – бывший учитель литературы Борис Гольдман, в новые времена ставший владельцем рекламного агентства, крупным бизнесменом и меценатом, – дал деньги на издание четырехтомного собрания сочинений любимого писателя, которое вышло в 1998 г. под маркой «одноразового» (то есть созданного специально для издания собрания сочинений Владимова) издательства «NFQ/2Print».

В последние годы писатель жил на два дома – в России и Германии.

Автор повести «Верный Руслан», романов «Три минуты молчания», «Генерал и его армия» оставался верен себе до последнего дня жизни: в 2003 г. он был среди тех деятелей культуры и науки, кто призвал российские власти остановить войну в Чечне и перейти к переговорному процессу.

В том же году он умер во Франкфурте-на-Майне, но завещал похоронить себя на кладбище в Переделкино. Благородный Борис Гольдман организовал и оплатил доставку праха своего любимого писателя из Германии.

 

Геннадий ЕВГРАФОВ