«Литература живет, рассказывая правду о человеке»

Юность Григория Бакланова опалена смертоносным огнем на фронтах войны с фашизмом и в этом аспекте сопоставима с героической молодостью целой плеяды писателей-евреев: Евгения Винокурова, Даниила Гранина, Павла Когана, Юрия Левитанского, Марка Лисянского, Александра Межирова, Анатолия Рыбакова, Давида Самойлова, Эфраима Севелы, Бориса Слуцкого. Их судьбы ниспровергают лживые домыслы о «трусливом племени отсиживавшихся в тылу».

 

«Почем фунт лиха»

Это название рассказа Бакланова, по которому Марлен Хуциев снял ленту «Был месяц май», награжденную призом Международного фестиваля телефильмов в Праге, как нельзя точно выражает то, что писателю довелось пережить в детстве, отрочестве и юности. Родился он 11 сентября 1923 г. в Воронеже в семье служащего Якова Минаевича Фридмана. Его мать, Ида Григорьевна (Хая-Ита Герцевна) Кантор, окончила гимназию, стала зубным врачом. В годы НЭПа у Якова Фридмана в Москве был свой бизнес и дом. В конце 1920-х гг. дом и капитал у него отняли, лишили избирательных прав и выслали с семьей в Курган. В 1933-м он покончил с собой, а в ноябре 1934-го умерла от воспаления легких его жена. Осиротевших 10-летнего Гришу и его 12-летнего брата Юру взяли на воспитание мамина сестра тетя Берта и ее муж, военврач Давид Зелкинд.

Школу Григорий не окончил: ему хотелось поскорее стать самостоятельным, получив профессию. И после 9-го класса он в 1940-м поступил в Воронежский авиатехникум. Когда началась война, работал слесарем и клепальщиком на Воронежском авиазаводе, выпускавшем штурмовики Ил-2. На фронт его не брали по возрасту, он прошел медкомиссию в летную школу и экстерном сдал экзамены за 10-й класс. А Юрий, студент истфака МГУ, ушел в ополчение и пропал без вести (впоследствии выяснилось, что он погиб под Москвой осенью 1941-го).

В начале зимы в эвакуации под Пермью Григорий упросил командира 387-го гаубичного полка взять его в свою воинскую часть. С ней он воевал на Северо-Западном фронте, был самым молодым солдатом в полку. Сполна испытал на себе бремя фронтовой жизни, о чем позже рассказал: «Человек шел на праведный бой с фашизмом, часто добровольцем, готов был к самопожертвованию... Из всех человеческих дел... война – самое ужасное и бесчеловечное дело. Но оттого, что жизнь и смерть здесь сближены, как выстрел и разрыв снаряда, многое видишь и чувствуешь обостренно. Ты можешь не думать, что тебе это дано видеть в последний раз, и на фронте, словно прозревая, я поражался красоте мира».

В ноябре 1942-го Григорий Фридман был послан на учебу во 2-е Ленинградское артучилище в Башкирию. А в августе 1943-го вернулся на фронт офицером, вступил в партию, дважды оказывался под угрозой исключения из нее. Командовал батареей, сражаясь до конца войны на Юго-Западном фронте, в дальнейшем – на 3-м Украинском. В октябре 1943-го при освобождении Запорожья его тяжело ранило, полгода он пробыл в госпиталях, перенес несколько операций, в итоге был признан инвалидом третьей группы, но вернулся в родной полк. Участвовал в боях в Украине, Молдавии, Румынии, в Ясско-Кишиневской операции, где был контужен, в сражениях в Венгрии у озера Балатон. За декабрьские бои 1944-го под Секешфехерваром получил орден Красной Звезды. Был командиром огневого взвода пушечного полка, награжден медалями за взятие Будапешта и Вены. И только в 1985-м получил орден Отечественной войны I степени.

Войну он закончил в Австрии в звании лейтенанта, начальника разведки артиллерийского дивизиона. Домой, демобилизовавшись по ранению, вернулся в декабре 1945-го. «Собственно говоря, дома не было, даже не было никаких планов на дальнейшее, – писал он в „Автобиографии“. – Но никогда так спокойно и беззаботно я себя не чувствовал. Я знал: главное дело всей моей жизни я сделал, а как дальше жить, кем быть – не тревожило, никаких карьерных соображений не возникало. Мне было абсолютно безразлично, что будет со мной дальше... Мы вернулись победителями, не зная, какой ценой досталась нам наша победа. Уж я повидал и смертей, и полей боев, где убитые лежали чуть не на каждом метре, но осознания, что этого могло не быть, тогда не возникало».

 

«О чем я никогда не жалел»

Потребность высказаться о пережитом возникла вскоре после вой­ны, когда полк стоял в Болгарии. И он написал рассказ с деталями фронтовой жизни. Задумав стать писателем, Григорий приехал в Воронеж за дубликатом аттестата об окончании школы и отправился с ним в Москву. Свои первые рассказы принес Василию Гроссману, и тот одобрил желание юноши поступать в Литературный институт. В 1946 г. он подал документы в приемную комиссию, приложив к ним главы из начатого романа о войне. Рецензент отметил его слабости и вместе с тем счел Фридмана «способным и достойным приема в институт».

На первом курсе студента консультировал Федор Гладков, директор института, который ждал от него оптимистичных картин, но тот предпочел реалистическое описание ужасов войны. После второго семестра Гладков отметил: «У Фридмана есть о чем писать: он был на войне, много испытал. Есть у него и способность литературно выражать свои мысли; но... герои его рефлектируют и бредят. Это болезненные переживания людей ушибленных. Такие люди воевать не могут, но автор рисует их как типических солдат Советской армии».

А на втором курсе его куратором стал Константин Паустовский, который не стал мучить студента упреками в идейной незрелости. Руководитель семинара отмечал: «Автор старается включить в повесть чуть ли не весь свой жизненный материал... Те главы, где Фридман лаконичен, наиболее сильные и законченные. Там же, где интересные и верные по существу вещи окружены роем лишних слов и описаний, сила повествования снижается... Но это случайное явление для человека ясного ума, хорошей наблюдательности и безусловно одаренного».

Начинающий писатель был озабочен не только слабостью своей литературной техники. Его угнетала невостребованность военной темы. Позже он вспоминал: «Мы возвращались с фронта победителями, а дома, в своей стране, становились побежденными. Доносительство, карьеризм, предательство становились добродетелью времени, наверх всплывали подонки, хозяевами жизни становились те, кто в войну был дальше от фронта». Удрученный невозможностью пробить в журналах фронтовые рассказы, он после третьего курса уехал на Кубань и взялся за повесть о колхозной жизни, но «деревенская проза» не впечатлила Паустовского. Зато рассказы, представленные как дипломные, получили его высокую оценку: «Очень современны по затронутым в них вопросам, в них уже живет и действует живой человек».

Перед самым выпуском Григорий Фридман резко отреагировал на антисемитскую выходку однокурсника, бывшего комсорга Бушина, публично назвав его фашистом. «Борьба с „безродными космополитами“ горела на лице моем, оставляла меня за чертой, а я все еще поверить не мог, что мы четыре года воевали с фашизмом, а он нас дома ждал. Но терпишь-терпишь, когда-то и прорвется... О чем я ни тогда, ни потом не жалел», – утверждал студент. Бушин пожаловался в партком, возник скандал. Григория вначале исключили из партии, но затем ограничились строгим выговором.

 

«Трибуна писателя – его письменный стол»

В 1951 г. он окончил институт и тогда же опубликовал рассказ «Выговор» в журнале «Крестьянка» под собственной фамилией. «На работу долго устроиться я не мог, – вспоминал писатель. – Пока учился в Литинституте, жил в общежитии. А потом куда деваться? У меня ни кола, ни двора. Попытался пойти работать в какую-нибудь редакцию. Обошел двадцать пять изданий, мне давали заполнить анкету, потом отказывали». Постепенно в печати стали появляться его произведения уже под псевдонимом Бакланов (в честь персонажа фадеевского «Разгрома»), поскольку еврейская фамилия Фридман коробила редакторов. В 1954-м вышли повесть о колхозной деревне «В Снегирях», сборник рассказов, очерк «Новый инженер». Тогда же в жизни Григория произошло радостное событие: он женился на Эльге Цукерман, учительнице русского языка, окончившей музучилище по классу вокала. Свадьба пришлась на 9 мая. В счастливом браке у них родились сын Михаил и дочь Александра.

В 1956-м Григорий Бакланов был принят в Союз писателей СССР. В годы «оттепели» он обозначил свою главную тему: правда о жестокости войны с ее реалиями: грязью, кровью и потом, героизмом и трусостью, преступными приказами и бессмысленной смертью. «Трибуна писателя – его письменный стол», – полагал Бакланов. В 1957-м закончил первое крупное произведение о войне «Девять дней» (другое название «Южнее главного удара») и отнес его в журнал «Знамя». Повесть рассказывала о боях в победном 1945-м, когда приходилось отступать и прорываться из окружения, без замалчивания жестоких батальных, бытовых, психологических деталей. О героях, страдающих от голода, холода, усталости, чья жизнь в любой момент могла оборваться. Все это шло вразрез с официальной историографией войны. Редактор Вадим Кожевников повесть напечатал, хотя авторский текст искалечил. «А у меня в повести как раз ни одного комиссара не было, – вспоминал писатель. – Стыдно вспоминать все это костоломное редактирование. И самое мерзкое, что в последний момент без моего ведома, тайно было снято посвящение моим погибшим в войну братьям, родному и двоюродному: Юрию Фридману и Юрию Зелкинду. Оба добровольцами пошли на фронт, оба пали смертью храбрых, но внедрялось убеждение, что евреи не воевали».

Второй его военной повестью стала «Пядь земли» (1959), посвященная матери Иде Григорьевне Кантор, что было скрытым вызовом государственному антисемитизму. И все же Александр Твардовский издал повесть в «Новом мире». Персонажи ее – молодой лейтенант и его товарищи – на узком плацдарме у Днестра должны взять стратегически важную высоту, с которой их круглые сутки обстреливают немцы. Война предстает как цепь событий, в которой сосуществуют минуты затишья и боевые действия, аскетичный траншейный быт и гибель людей, любовь и ревность. «Пядь земли» имела большой успех у читателей и громкий резонанс в критике. Ее издали в 36 странах, а в Союзе на нее обрушилась официальная критика, и выпуск книги был задержан на полтора года.

Критиков раздражал психологизм автора: оказалось, советские солдаты и офицеры – не безликая героическая масса с лозунгами на устах, а обыкновенные люди. Главное обвинение – «окопная правда» – стало поперек горла армейской и идеологической верхушке. «Формула эта использовалась официозной критикой как приговор, – возмущался Бакланов. – Писать требовалось не то, что было, а как должно было бы быть. А я всю войну пробыл в окопах, видел ее с поля боя и писал что видел и знал». Панегиристы «скорых побед» и «чудо-богатырей» пришили этой прозе ремаркизм, абстрактный гуманизм, дегероизацию. В соответствии с армейской иерархией ее поставили на скромное место, презрительно окрестив «лейтенантской». Зато один из лучших ее представителей Василь Быков сказал: «С благоговейным трепетом прочитав эту небольшую повесть, я понял, как надо писать o войне».

Новое направление в литературе закрепила еще одна повесть Бакланова – «Мертвые сраму не имут» (1961). По словам автора, она родилась из ощущения противоречия между «военной машиной», для которой «цена одной человеческой жизни ничтожна», и гуманистическими заветами русской классики, где «человек – единица измерения, мера всех мер». В основу повести положен трагический эпизод войны: артиллерийский дивизион, брошенный в район прорыва войск вермахта, расстрелян на марше немецкими танками. В критический момент сражения раскрываются характеры персонажей. Автор достоверно, скупо и пронзительно рассказал о фронтовых буднях, о судьбе частного человека.

Самой трудной оказалась судьба романа «Июль 41 года» (1964). В нем Бакланов не только рассказал о событиях начала войны, но одним из первых попытался выявить коренные причины катастрофических поражений советских войск, в том числе – судебные процессы 1937-го и ответственность Сталина за уничтожение командного корпуса армии. «Я писал о трагедии народа, о величайшем преступлении, результатом которого стал 1941-й год, миллионы убитых и попавших в плен». Роман был напечатан в «Знамени» и вышел отдельной книгой. В 1967-м на съезде писателей СССР он был признан одним из значительных произведений в советской литературе о войне, но затем не переиздавался 14 лет.

Критик Лев Оборин сказал о военной прозе Бакланова: «Свойственный людям героизм у него проявляется в том, что наряду с храбростью у них есть главное – честность перед собой... Его „Пядь земли“ и „Июль 41 года“ – настоящая правдивая литература о войне глазами ее участника. Они, на мой взгляд, входят в списки самых лучших произведений о войне».

Итогом военной линии литературного творчества Бакланова стала повесть «Навеки – девятнадцатилетние» (1979). Цензура и ее пыталась искалечить, снова был задержан номер журнала, в котором она шла, но в итоге писатель получил за нее Государственную премию. В повести рассказано о короткой жизни вчерашнего школьника, честного, смелого и умного командира, который дважды ранен на фронте, влюбился в госпитале в старшеклассницу, на обратном пути в часть попал под вражеский огонь и погиб. «С отцовским чувством писал я повесть о мальчиках, не вернувшихся с войны, которые из всего, что ждало их в жизни, сделали только одно: спасли Родину. Это было поколение достойное, гордое, с острым чувством долга. Оно в большинстве своем шло на фронт, не дожидаясь призыва, считая, что главное дело нашей жизни – победить фашизм. И почти все осталось на полях битв». «Навеки – девятнадцатилетние» – реквием по скошенному войной поколению.

 

«Делать свое дело с полной ответственностью»

Бакланов оттачивал свое литературное мастерство в трех романах, девяти повестях, десятках рассказов, очерков и статей, киносценариев и пьес, эссе и мемуаров. Его перу принадлежат воспоминания о близких сердцу писателях, яркие путевые зарисовки о поездках по США и Канаде. Размышляя о назначении художественного слова, он говорил: «Литература до тех пор жива, пока она правдиво рассказывает о человеке и бесчеловечном в нем, то есть о Добре и Зле...» Он был убежден, что честное и талантливое произведение искусства, раскрывая противоречия в сложной человеческой натуре, помогает людям следовать добру и справедливости. «Если литература нравственна, она не вызывает безнравственные ассоциации, ее герои не послужат примером для новых приверженцев свастики». В этом он видит долг писателя: «Я не хочу никого учить и не имею права, я сужу по себе. Человек должен делать свое дело с полной ответственностью... Настоящая книга должна включать в себя две вещи: злободневность и соотнесенность с тем, что было. Если удастся такую книгу написать – чего желать еще?».

Власти скупо и поздно вознаграждали его труд орденами к юбилейным датам: «Знак почета», Красного Знамени, «Дружбы народов», «За заслуги перед Отечеством» 3-й степени. В 1997-м он получил госпремию в области литературы, а с 1995-го–персональную пенсию президента РФ.

Последние произведения Бакланова посвящены мирной жизни, но героями их остаются представители поколения, прошедшего войну. Писатель стремится выяснить, выдержат ли они испытания, уготованные им тоталитарной системой. В повести «Карпухин» (1965) несправедливые удары судьбы преследуют шофера: в войну он за чужие грехи попал в штрафную роту, а в послевоенные годы за малую провинность получил непомерно большой срок. В 1975 г. цензура запретила уже набранный в типографии и стоявший в номере журнала «Новый мир» роман «Друзья» о трех поколениях архитекторов. Описывая крушение давней дружбы бывших фронтовиков, автор показывает их приспособленчество, сделки с совестью ради преуспеяния, моральные компромиссы, разрушающие талант и приводящие к бесплодию в творчестве. В повести «Меньший среди братьев» (1981) профессора мучит, что живет он не вровень с военной юностью, и он судит себя посредством самобичевания. А для вельможного чиновника-сталиниста в повести «Свой человек» (1990) военная молодость – лишь козырь на пути к вершине карьеры.

В годы перестройки Г. Бакланов остается верным своему литературному призванию. Отказываясь от престижных должностей, он заявляет: «Писатель должен писать, если, конечно, в этом смысл его жизни». Во время августовского путча 1991-го он вышел из КПСС, хотя прежде, «подобно мученику Иову, страстно и с верой боролся за свое порабощение, с какой бороться надо только за свободу». В 1995-м Бакланов издает роман «И тогда приходят мародеры», о котором сказал: «Атмосфера послевоенных лет была жуткая – предательство, страх. Мы, победители, почувствовали себя в своей стране побежденными той системой, которую защищали. Наверх всплыло дерьмо, которое либо сидело в тылу, спасалось, готово было подличать, хапать. Самые бесталанные становились хозяевами жизни... Потому я и пишу, что поле боя всегда достается мародерам». Потрясает эпизод зверской расправы фашиствующих молодчиков с писателем-фронтовиком, вступившимся за моряка.

Григорий Бакланов активно выступал в защиту демократии, против неправедных войн в Афганистане и Чечне. Сражаясь с врагами перестройки, получал и публиковал их анонимки с угрозами. «В такие времена человеку оставаться самим собой очень трудно. А надо, раз ты человек», – заявлял он. И стал главным редактором «Знамени» – символа либерализма, узнав, что журнал может попасть в руки ретроградов. Способствовал появлению на его страницах запретных в прошлом произведений А. Бека, М. Булгакова, В. Гроссмана, А. Твардовского, Г. Владимова. Об этом он рассказал в книге «Остановить мгновенье»: «С тех пор, как я стал редактором журнала... чувствую, будто несу корзину с яйцами... Не раз в дальнейшем ради него приходилось мне делать то, чего никогда для себя делать бы не стал: где просителем представиться и не стыдиться этого, а где и на ногу наступить, хотя вот это мне более всего противно».

На XIX конференции КПСС (1988) Бакланов выступил с резкой критикой Юрия Бондарева, бывшего сокурсника и соратника по «оттепели», ставшего ортодоксальным антиперестроечником. Писателя до глубины души возмущал разгул и безнаказанность в постсоветской России неофашизма, экстремизма, национализма. Он обращался к Ельцину с требованием принять действенные меры для пресечения подобных мерзостей. Особенно тревожило его усиление в стране антисемитизма. «Для математика Шафаревича евреи – источник мирового зла, так он их пытается представить, – заявил писатель. – Он любит русских. Но не тех, что живут на свете, радуются, маются, а тех, какими они обязаны быть по его заветам и повелениям. Он любит Россию Пуришкевичей, где – лжепророки „и ты, послушный им народ...“».

В 2004-м в публицистической книге «Пророк» Г. Бакланов подверг критическому анализу опус «Двести лет вместе» А. Солженицына, чей рассказ об Иване Денисовиче он когда-то рецензировал. Писатель убедительно показал тенденциозность, невежество и явную фальсификацию Солженицыным истории еврейства в России, оправдание им еврейских погромов. Опровергая «просвещенного» юдофоба, Бакланов демонстрировал широкое участие российских евреев в войнах против Японии, в Первой и Второй мировых. Он поделился с читателями впечатлениями об Израиле, в котором евреи создали передовое земледелие и самые высокие технологии, о «Яд ва-Шем» и скорбном зале, где хранится память о полутора миллионах погибших в Холокосте детей.

Незадолго до своей кончины 23 декабря 2009 г. Григорий Яковлевич с горечью признал: «Нам пришлось жить в жестокое время и в той социальной структуре, которая подавляла, извращала природную сущность человека... Временами мне просто стыдно жить на свете». И вместе с тем он твердо верил, что для потомков настанут лучшие времена: «Мне хочется, чтобы молодые люди, а среди них мои два внука и внучка, вошли бы в век, где будут цениться и человечность, и доброта, и мудрость. Чтобы им не выпала такая жизнь, какую я прожил. Хотя в общем я один из немногих, кому дарована была вторая жизнь, даровано было вырастить детей, радоваться внукам. Я могу себя считать счастливым по сравнению с теми, кому, как моим братьям, досталось всего 19–20 лет побыть на белом свете».

 

Давид ШИМАНОВСКИЙ