Мир Петра Вейнберга

Академик Петр Исаевич Вейнберг – поэт, педагог, издатель, редактор, председатель «Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым» – навсегда вошел в историю российской словесности. Он был крупнейшим переводчиком и ввел в отечественный культурный обиход шедевры мировой литературы около сотни европейских и американских авторов. Важно и то, что он одним из первых сформулировал принципы художественного перевода.

Современник отмечал, что «переводными трудами своими Вейн­берг стал одним из усерднейших и значительнейших образователей русской интеллигенции, и имя его для этой области в истории русской литературы навсегда останется среди полезнейших и почтеннейших». По словам филолога Юрия Левина, «в истории русской переводной литературы XIX в. ни один переводчик ни до, ни после Вейнберга не пользовался таким авторитетом, не получил такого общественного признания и почета, каким тот был окружен в конце своего творческого пути».

Менее известен Вейнберг как популяризатор еврейства и открыватель мира еврейского гетто в России. Сын крещеных евреев, он обладал, по определению Александра Амфитеатрова, известным «расовым темпераментом», хотя Зинаида Гиппиус и утверждала, что еврейский вопрос ни Вейнберга, ни его ближайшее писательское окружение особо не интересовал. Факты, однако, свидетельствуют об обратном: хотя Петр не был рожден в еврействе, свои национальные корни он не только ощущал, но и высоко ставил иудаизм.

Петр Исаевич был нетерпим к проявлениям юдофобии. Когда в 1897 г. в журнале «Нива» появилась статья, восхвалявшая антисемита Виктора Буренина, он написал издателю журнала письмо с отказом от сотрудничества с изданием. А какой стыд он испытывал от отступничества своего младшего брата Павла, рассказывавшего со сцены низкопробные «еврейские», а по сути, антисемитские анекдоты…

С отрочества Петр преклонялся перед Генрихом Гейне с его блистательными еврейскими стихами. Считая Гейне своим учителем и подражая ему, Вейнберг за свои поэтические опыты получил даже шутливое прозвище «Гейне из Тамбова». Их объединяло и то, что оба были выкрестами. Правда, Вейнберг был помимо воли крещен при рождении, Гейне же в 27 лет принял протестантизм из прагматических соображений. Однако на склоне лет он вновь обратился к своим национальным истокам и намеревался вернуться к вере предков. Не случайно Вейнберг перевел такие его «Признания»: «Теперь я вижу, что греки были только прекрасными юношами, тогда как евреи всегда являются мужами, сильными, непреклонными мужами, и не только в области прошлого, но и по нынешний день, несмотря на восемнадцать веков преследований и бедствий. Теперь я научился вернее их понимать и ценить, и – считай я всякую родовую гордость глупым противоречием – я гордился бы тем, что мои предки происходят из благородного дома Израиля, что я потомок тех мучеников, которые дали миру Бога и нравственность, которые во всякой идейной борьбе выступали борцами и страдальцами».

Наряду с переводами шедевров мировой литературы Вейнберг был толкователем и популяризатором еврейской литературы, созданной на европейских языках. Он перевел монографию немецкого литературоведа Густава Карпелеса «История еврейской литературы», которую автор определил как «умственные произведения евреев, в которых отпечатываются еврейское миросозерцание, еврейская культура, еврейский образ мысли, еврейское чувство».

Обращает на себя внимание перевод Вейнбергом пьесы Карла Гуцкова «Уриэль Акоста», пользовавшийся оглушительным успехом. В центре пьесы – дерзкий вольнодумец, «амстердамский садуккей с мощным обаяньем», преследуемый религиозными обскурантами. В «Еврейской энциклопедии» Брокгауза и Ефрона сказано, что это «одно из величайших произведений всех времен», «проповедь религиозной терпимости и свободомыслия». В России первая постановка «Уриэля Акосты» состоялась в сезон 1875 г. в Вильно, затем спектакль шел во многих театрах страны. Впечатление, которое трагедия произвела на тогдашнюю российскую молодежь, описал знаменитый журналист Влас Дорошевич, в те годы московский гимназист: «...Из нас никто не спал в ту ночь, когда мы впервые увидели „Уриэля Акосту“. Вот это трагедия! Акоста! Это показалось нам выше Гамлета. „Это выше Шекспира!“ – „Конечно же, выше!“ – „Бесконечно! Неизмеримо!“ – „Вот борьба! Борьба за идею!“ . Достать „Акосту“ было нашим первым делом. Выучить наизусть – вторым. Мы все клялись быть Акостами».

Событием большой общественной значимости в России стал выход в 1869 г. двухтомника «великого политического сатирика» Карла Людвига Бёрне под редакцией и в переводе Вейнберга. По мнению Бёрне, самым существенным вкладом еврейства в мировую цивилизацию было то, что оно породило идеалы христианства. С возникновением же последнего евреи будто бы перестали существовать как нация, и ныне их миссия состоит в осуществлении идей космополитизма, в том, чтобы подать всему человечеству пример вненационального существования. Бёрне настойчиво проводил мысль о том, что нелюбовь к евреям вытекает не из рассудка, а из какого-то «тупого и слепого чувства»: «Дело евреев надо превратить из предмета чувства в предмет рассуждения, и тогда доброе дело будет сделано, ибо кто в состоянии обдумывать свои грезы, тот перестает грезить». И еще: «Тот, кто хочет действовать в пользу евреев, не должен изолировать их: это – тактика их врагов, желающих им вреда; чтобы помогать евреям, необходимо соединить их дело с правами и требованиями общей свободы». Бёрне призывал: «Пожалуйста, не презирайте евреев; если бы вы были как они, вы были бы не лучше. Вы лишили евреев воздуха, но это предохранило их от гниения; вы сыпали им в сердце соль вражды, но это сохранило их сердце в свежести; вы всю зиму держали их в глубоком погребе, заткнув отдушину навозом, но сами, не защищаемые ничем от холодного ветра, полузамерзли; когда наступит весна, мы увидим, кто зазеленеет раньше…»

Обращают на себя внимание и пьеса Генри Уодсуорта Лонгфелло «Иуда Маккавей», драма «Натан Мудрый» Готхольда Эфраима Лессинга и др. А переложение Вейнбергом драматической поэмы Виктора Гюго «Торквемада» критики называли «превосходнейшим». Нелишне заметить, что сама пьеса была написана под влиянием погромов в России, с осуждением которых Гюго, президент комитета помощи российским евреям, неоднократно выступал в печати.

Равно, как и Гюго, Вейнберг относился к антисемитам непримиримо. Обратимся к переведенным им «Галицийским рассказам» австрийского писателя из Львова Натана Самуэли. Они отличались наблюдательностью и мягким юмором автора и были направлены против ренегатства молодого поколения. Примечателен в этой связи рассказ «Только не по-еврейски». В центре повествования молодая дама, которая как еврейка-самоненавистница выучилась «страшно ненавидеть евреев, немножко бренчать на фортепьяно и чуточку болтать по-французски». Питая слабость к блондинам арийского типа, она обрадовалась, встретив такого мужчину, чье главное достоинство, по ее разумению, состояло в том, что он «на еврея ничуть не похож». Она пригласила его на новогодний вечер для «изысканного, блестящего общества», чтобы все видели, какая она прогрессистка. В центре залы зажигается елка, вспыхивают огни иллюминации. «Всё это совсем по-христиански!» – зазывно обратилась она к гостю. Однако его реакция оказалась непредсказуемой: «Действительно, всё это совсем по-христиански... Я должен зажечь дома ханукальные свечи», – ответил он с изящным, отнюдь не еврейским, поклоном всей компании и исчез. Критик Семен Дубнов в статье «Еврейско-галицийские рассказы Н. Самуэли» высоко оценил мастерство писателя и переводчика, умение «в выборе типического лица и характерного момента».

Несомненный интерес представляет перевод Вейнбергом произведения «еврейского романиста большой руки», педагога и политического оратора Бертольда Ауэрбаха «Поэт и купец». Речь идет здесь о современнике Мозеса Мендельсона, поэте Эфраиме Мозесе Ку, которого Ауэрбах избирает как объект художественного анализа психологической драмы еврея, стремящегося из мира гетто к миру европейской культуры. Поэт, не находящий в традиционном еврейском мире ни почвы, ни понимания, отчаивается и сбивается с пути. Однако писатель призывал к преобразованию еврейства, а не к отходу от него и с горечью говорит об охватившем Европу антисемитизме как о «всеобщей нравственной порче» и «варварстве». Он потрясен погромами в России 1881 г.

Примечательна и анонимная статья «Из переписки английской дамы о еврействе и семитизме», также посвященная положению евреев в Европе. Автор отмечает общее падение нравственности, крах христианской цивилизации и в то же время – агностицизм и прагматизм среди некоторых евреев, желавших выкрестить своих детей, дабы избавить их от «всяких столкновений». Речь идет об особом типе людей без роду и племени, «для которых еврейство и христианство представляются равно ничтожными нулями; они с одинаковым равнодушием перешли бы в ислам или буддизм, лишь бы освободиться от общественного гнета и беспрепятственно наслаж­даться житейскими благами». Как только еврейство служит им помехой в карьере, эти люди, по словам автора, «ползут к кресту». Между тем в иудейской религии заключено нечто, дающее «необыкновенную силу сопротивления». Это, прежде всего, высокие этические начала, отпечатавшиеся в Торе, что делает евреев «народом апостольским», призванным дать другим нациям пример, как сохранить жизненную энергию. Уделено внимание и юдофобам, которые подобны «червям, оплодотворяющим своей слизью земляную почву». Текст изобилует историческими экскурсами и параллелями. Завершается же повествование сведениями о тяжелом положении иудеев в России.

Заслуживает внимания перевод Вейнбергом романа «Новый Агасфер» другого австрийского писателя еврейского происхождения Фрица Маутнера. Вейнберг сопроводил публикацию предисловием, в котором оговорил, что излагает роман в сокращенном виде, акцентируя внимание читателей на его «еврейской стороне». Здесь, в частности, говорится, что Вечный Жид является ныне в обличии современного XIX в., когда уже «не жгут больше, не отсекают голову, но старая злоба и восстанавливает против него отвратительных гадин для того, чтобы он погиб от укушений и уколов их».

Статья «Еврейский вопрос в иностранной сатирической литературе» была переведена отнюдь не случайно, ибо язвила известных в то время германских антисемитов Бернхарда Фёрстера, Адольфа Штеккера и Эрнста Генрици и доводит до абсурда их и без того иррациональные ксенофобские пассажи. Достаточно сказать, что в своем параноидальном страхе те объявляли евреями Гёте, Шиллера, Бюргера, Лессинга, Ленау, Клейста и других корифеев немецкой литературы. Мир у такого озверелого юдофоба черно-бел, причем «еврейская краска всегда была черною, печальною, уродливою и злою, в противоположность германской белокурости».

Вейнберга по праву считают литературным первооткрывателем жизни европейского гетто в России. Интересен его перевод главы «Римское гетто» из книги «Воспоминания об Италии» испанского писателя Эмилио Кастеляра. Он обратился к произведениям этого автора, увидев параллели между европейскими и российскими евреями. В погрязших в нищете и невежестве обитателях гетто Петр Исаевич узрел силу их веры, и сплоченность, и «жизненность», проявлявшиеся в самых ужасающих условиях. Автор говорит о неистребимости, исторической преемственности и слагает гимн народу Книги: «Евреи до сих пор говорят так, как говорил Авраам, они поют те же псалмы, что пел Давид, хранят в себе идею Бога, как собранную в пустыне манну душ, повинуются данным в Синае законам, не падают под гнетом вавилонского пленения, сопротивляются несравненной лести Александра, неодолимому могуществу Рима, жесткоким преследованиям Тита, проклятиям пап, гонениям королей, гневу народов, огню инквизиции, нетерпимости сект – стоя вместе с другими в бесконечном водовороте, непрерывном потоке человеческих идей, они, однако, живут как бы вне своего времени и воссоздают в своих мыслях разрушенный храм, в котором незыблемо хранится ими старая вера с ее благодатными надеждами».

Статья «Бытописатели гетто» – сокращенный перевод Вейнбергом главы из книги «Literarische Phisiognomien» под редакцией Вильгельма Гольдбаума. Однако переводчик привносит в текст свое отношение: комментирует, а иногда и полемизирует с автором. «Слово „гетто“ звучит так средневеково, так дико-варварски в наше новое „просвещенное“ время, – отмечает он, – однако в беллетристических произведениях, где оно служит главною темою, рисуется как явление чисто современное... которому и смерти не предвидится в недалеком будущем». В поле зрения переводчика находятся пять весьма своеобычных писателей, раскрывающих внутреннюю жизнь гетто в разных его ипостасях.

Аарон Давид Бернштейн происходил из городка Фордон, что на северо-востоке прусской Познани с преимущественно еврейским населением. Если Комперт хотел обратить гонителей еврейства в его друзей, то Бернштейн в повестях «Фегеле Маггид» и «Мендель Гиббор» их беспощадно бичует. Говоря о силе еврейского духа, он, по существу, ратует за национальный изоляционизм: его персонажи имеют с иноверцами исключительно деловые отношения. И уж совершенно неприемлемо для него ренегатство иудеев. «Еврей сделался важным винтом в литературной машине, – иронизирует Бернштейн, – вещью, выводившейся напоказ в эстетическом обществе, из угождения к которому он (более наружно, чем внутренне) охватывался духом времени и нередко принимал крещение».

А вот произведения Соломона Германа фон Мозенталя, по мнению переводчика, пресны и лишены специ­фически еврейского духа, ибо этот писатель «не переживал жизнь гетто собственным сердцем, а описал ее исключительно с чужих слов». Оно и понятно: проживший всю жизнь в Гессен-Касселе с его преследованием двухпроцентного еврейского населения, Мозенталь о гетто слышал разве что от своих предков. При этом он пытался показать «разлад между религиозной закоснелостью гетто и обольщениями окружающего мира». И симпатии Мозенталя вовсе не на стороне соплеменников.

Высоко оценивали современники бытописания австрийца Леопольда фон Захер-Мазоха, хотя он не был ни евреем, ни жителем гетто. Утверждали, что этот писатель «может быть вполне беспристрастным в своих взглядах и изображениях», поскольку обладает «тонким знанием характера евреев, реалий еврейской жизни – на всём пространстве между Лембергом и Черновицами». Его проникнутые симпатией к еврейству Галичины произведения воспринимались с интересом и в России. В них нашли отражение извечные национальные типы – спорщиков-талмудистов, местечковых мечтателей и прочих колоритных обитателей гетто. Вейнберг перевел четыре произведения этого автора: «Еврейские музыканты», «Палестинянка», а также повесть «Гошана Рабба» и очерк «Просвещенный». В них филосемит Захер-Мазох идеализирует своих героев. Как отметил критик, этот писатель, вошедший в гетто из внешнего мира, «вносит в его спертую атмосферу освежающее слово утешения». Впрочем, сам Вейнберг не был поклонником Захер-Мазоха и пенял ему за ошибки в изображении религиозных форм и обрядов.

И надо сказать, слово Вейнберга дорогого стоит, ибо основано на вдумчивом изучении многих произведений «бытописателей гетто». Пример тому – переведенная им повесть «Дети рандара» писателя из Чехии Леопольда Комперта. Действующими лицами являются здесь рандар (шинкарь), раввин, его жена, а также богатая духом еврейская голытьба. И все они, независимо от степени встроенности в жизнь и культуру Чехии, остаются прежде всего иудеями. Нравственный склад богемского еврея видится Комперту в органическом соединении национальной традиции и эмансипации. Он верит в освободительный характер еврейской религии, говорит о бессмертии еврейства и в то же время уверен, что «от духовного переливания еврейства в христианскую кровь произойдет нечто третье, отличное от того и другого, но более родственное с первым, чем со вторым». Критики были единодушны: «Никто не умел с такой чуткостью улавливать биение пульса гетто, как Комперт; никто больше не вносил столько сердечности и теплоты в описание жизни этого своеобразного мира». Замечательно, что здесь содержится призыв евреев к репатриации, и его мог разделять и переводчик.

Писателя Карла-Эмиля Францоза называли талантливейшем последователем Комперта и «изобретателем гетто галицийского». Он живописал яркими красками жизнь некого городка Барнова (по-видимому, речь идет о заштатном Черткове в Восточной Галиции) с его колоритными обитателями. Еврейство он рисует с глубокой любовью и состраданием, но и без попытки утаить его фанатизм и невежество, выросшие на почве бедности, а также трусость, развившуюся на почве унижения. Чрезвычайно популярные в Европе, произведения Францоза были переведены на 15 языков. Под редакцией и частично в переводах Вейнберга в 1886 г. вышел сборник его «Повестей и рассказов». Рецензенты отмечали: «Очерки Францоза не только ближе подходят к жизни наших русских евреев, но даже по большей части составляют целиком выхваченную картину этой жизни...» По словам Вейнберга, Францоз «выводит перед нами ряд лиц, в высшей степени замечательных в психологическом отношении». Но для проникновения в такой текст необходимо душевное сопереживание: «Вы можете понимать [эти произведения] лишь постольку, поскольку вы их прочувствовали».

Рассказ «Барон Шмуль» показывает отчаянный протест еврея против унижения и бесправия. Избитый нагайкой польским бароном Полянским мальчик-разносчик Шмуль стал инвалидом и лишился глаза, однако так и не смог найти правду в суде. Он положил жизнь на то, чтобы отомстить за позор и унижение, и всю жизнь шел к этой цели, добившись того, что сам стал бароном и разорил своего обидчика. Как обобщил критик Семен Дубнов, «нагайка пана Полянского определила всю жизненную карьеру Шмуля, весь характер его и все непривлекательные стороны этого характера... Не составляет ли [эта] нагайка... эмблему отношения нееврейского мира к евреям вообще?».

В рассказе «Без надписи» описывается убогая жизнь барновских евреев. По мысли Францоза, пристанищем для них является разве что еврейское кладбище – «единственная недвижимость, которою предоставляли владеть этим людям». С удивительной любовью говорит Францоз об этом «добром месте», где иудеи уже не ведают ни чувства голода, ни ударов кнута. Писатель обращает внимание на надписи на могилах, форма которых строго определена талмудистами. Но попадаются и надгробья без надписи – тех, кого еврейская община карала безымянностью за малейшее отступничество. Вот могилка женщины, «преступление» которой состояло в том, что она после замужества не обрезала свои роскошные волосы, чем навлекла гнев и проклятие на всю семью. И еще одна анонимная могилка – агностика, что возомнил себя философом, читал христианские книги и повторял: «Кто знает истину?». Авторское отношение к заведенным в гетто порядкам таково: «Я защищаю евреев, потому что они порабощены, но я выступаю против рабства, которое ортодоксальные евреи навязывают либеральным представителям своей веры».

Зоркий Францоз не мог пройти мимо веяний прогресса, деятельности сторонников ассимиляции, видевших в еврейской традиции суеверие, фанатизм и ханжество. Интересен перевод Вейнбергом рассказа «Шейлок из Барнова», где на примере одной семьи показан разрыв поколений: образованная девушка бежит из дома, заявив тем самым протест против «темного царства еврейского». Ее ортодоксальный отец, прозванный за богатство Шейлоком, рвет и мечет и, в отличие от чадолюбивого героя Шекспира, проклинает дочь, лишает ее наследства, а всё свое состояние завещает местному цадику Садогурскому, слывшему «жесточайшим врагом просвещения».

В рассказе «Дитя искупления» мать борется за жизнь зараженной холерой дочери. Окружающие смотрят на нее «с сострадательным ужасом и эгоизмом» и внушают ей мысль, что смерть девочки угодна Всевышнему и та не может получить благословения, ибо она дитя искупления. Единственный выход – ехать за сотни верст в Садогоры, чтобы цадик-чудодей смилостивился и сказал: «Я дозволяю твоему ребенку жить!». Она пускается в путь, но по какому-то наитию возвращается домой и выхаживает дочь. «Здесь всё сделала только любовь, – читаем в переводе Вейнберга, – материнская любовь, вступившая в борьбу с ненавистью, обнаружила свою целительную силу».

Францоз – певец высоких и сильных чувств поверх сословных и национальных барьеров. «Эстерка Регина» – рассказ, который, по словам Вейнберга, «сочиняет не мозг писателя, а сама жизнь – этот величайший и бесчеловечнейший поэт». В центре внимания дочь местечкового мясника, прозванная Эстеркой (как ветхозаветная Эсфирь) за свою «царственно прекрасную красоту». Но красота эта стала для нее не благословением, а проклятием, ибо умирает она именно «от страданий сердца». Виной тому друг ее детства, получивший образование в Вене, ставший видным доктором и порвавший с гетто. Образовательный уровень их столь различен, что девушка вынуждена расстаться с любимым. Она погибает, словно бросая вызов традициям гетто, а ее несостоявшийся жених, «железный прагматик», не веривший ранее в любовь, узнав о кончине Эстерки, падает без сил и «с надрывающим сердце рыданием шепчет: „Отчего всё так кончилось?“».

В рассказе «Мельпомена» показана судьба еще одной несчастной красавицы, лишенной жизнерадостности, а потому прозванной по имени музы трагедии Мельпоменой. Она жила в «самой горькой бедности, полной стыда и унижения», и ее родители, видя притягательность дочери, вознамерились отдать ее замуж за состоятельного жениха. И всё, наверное, так бы и сталось, если бы не студент-христианин, спасший ее от руки пьяного громилы. Он человек в высшей степени достойный, так что его преданность и нежность растопили сердце девушки. Финал трагичен: по настоянию родителей девушка должна расстаться с любимым и выйти замуж за постылого богатея-вдовца. В результате она кончает с собой, умирая за собственное право на любовь и счастье.

Заслуга Петра Вейнберга в обогащении русской культуры яркими произведениями еврейской литературы зарубежья огромна. Певец народа Книги, он создал целый мир, многогранный и цельный. Он расширил горизонты и обогатил духовную жизнь русского еврейства. А потому по праву может назваться подвижником русско-еврейского культурного процесса.

 

Лев БЕРДНИКОВ