Сверхзадача – спасти человека

На состоявшемся в феврале международном кинофестивале Berlinale в конкурсную программу Encounters входил документальный фильм «Восточный фронт» (Латвия / Украина / Чехия / США). Его сняли два режиссера – Виталий Манский и Евген Титаренко.

Манский родился в Украине, во Львове. В 2014 г. был вынужден эмигрировать из России в Латвию, где сейчас и живет. Снял более 30 фильмов (в том числе «Горбачев. После империи», «Труба», «Родные», «Свидетели Путина», «Горбачев. Рай»), которые были показаны на крупнейших фестивалях по всему миру. В 2007 г. учредил международный фестиваль творческого документального кино «Артдокфест» (в 2022-м фестиваль объявил о полной отмене всех своих оффлайн мероприятий на территории России). В 2020-м основал международный документальный кинофестиваль «Артдокфест / Рига».

Родившийся в Одессе украинский режиссер Титаренко в начале вой­ны в 2014 г. ездил на фронт как документалист, а затем записался добровольцем в медицинский батальон «Госпитальеры» и стал водителем-парамедиком. По сей день он спасает раненых в самых «горячих» военных точках. Среди прошлых работ Евгена – документальные ленты «Вой­на ради мира», «Днепр – форпост Украины», «Казацкие песни. Наследие ЮНЕСКО», «Эвакуация».

Главные герои «Восточного фронта» – парамедики побратимы Титаренко, у которого в боевых условиях позывной Режик. Ему 34 года, и он самый старший среди них. Самому младшему – 25 лет. В прошлом Суббота, Голова, Миллер, Супчик занимались вполне мирными делами – один был бизнесменом, другой – врачом, третий – водителем-дальнобойщиком, четвертый – поваром. 24 февраля 2022 г., с самого начала полномасштабного вторжения России в Украину все пятеро отправились на передовую – спасать раненых бойцов. Уходя на фронт, друзья отправили свои семьи в тыл – в деревню на западе Украины, куда они приехали всего на пару дней, чтобы крестить девятимесячного сына одного из главных героев фильма. После встречи с самыми близкими людьми парамедики снова возвращаются на передовую.

Во время Berlinale я поговорил о фильме с Манским и Титаренко. В беседе также принимала участие один из продюсеров «Восточного фронта» Наталья Хазaн (второй продюсер – Наталья Манская).

 

– Виталий, вы сразу стали работать с этим фильмом, с начала проекта?

Виталий Манский (В. М.): – Если мы говорим об этом фильме, может быть, и можно сказать, что я сразу начал над ним работать. Но фильм ведь основан на жизни его героев, на его истории. А она началась даже не 24 февраля 2022 г., а в 2014 г., когда и Женя, и Суббота, и Супчик, и Миллер, да и Голова участвовали в вой­не, которую, как я говорю в начале картины, многие предпочитали не замечать. Мы с Женей встретились в Риге, куда он приезжал с волонтерской миссией, перегонял автомобили для фронта. И мы стали обсуждать будущий фильм. В результате этого обсуждения стало вырабатываться понимание картины.

– Фильм многослойный, и очень большое значение имеют снятые в тылу два эпизода – во время отдыха у реки и во время празднования крестин. При монтаже отрывки этих разговоров распределены по фильму. На мой взгляд, они помогают менять ритм ленты, дают эмоциональное переключение. И в то же время это ненавязчивая подача необходимой информации о предыстории вой­ны, тонкостей взаимоотношений между Украиной и Россией. Было ли это в изначальном сценарном плане?

В. М.: – Мы приняли решение, что тыл будет такой же важной составляющей картины еще в начале работы над ней. Но в то время еще не знали, как будем тыловые кадры монтировать с военными эпизодами. Мы понимали важность тыловых сцен, потому что они дают понимание того мира, из которого героев нашего фильма и всех других украинцев выдернула российская агрессия, заставила взять в руки оружие и сесть в окопы, чтобы защищать именно вот ту мирную жизнь, которую мы видим в тыловых эпизодах. И поэтому мы изначально искали выразительное художественное решение, образ тыла, образ мирной жизни, чтобы он как можно более диаметрально отличался от того, что происходит на вой­не, и чтобы стало еще более понятно, ради чего молодые люди, не профессиональные военные и никогда не стремившиеся в армию, кладут свои жизни. Вот это было такой главной концептуальной линией. Я стал погружаться в материал, который снимали на фронте Женя и его товарищи. Потом я нашел оператора, мы придумали визуальное решение сцен в тылу. Сняли их, материал еще пару недель полежал, мы как бы выдыхали. И затем вошли в процесс монтажа и потом всё очень быстро делали. Поехали в Прагу, где занимались цветокоррекцией, звуком. Там работали еще два месяца. Итоговая копия фильма, мастер фильма появился за пару дней до начала Berlinale. Когда фестиваль принимал решение по включению нашего фильма в конкурсную программу Encounters, оно принималось еще на основе одного из первых черновых монтажей, поэтому мы тут все смотрели картину, можно сказать, впервые.

Евген Титаренко (Е. Т.): – Когда мы снимали тыловую часть фильма, то не было конкретной установки, что ты должен что-то сказать. Мы просто сидели у реки, общались, и все просто жили своей жизнью. Для меня этот эпизод важный еще и потому, что мы приехали с вой­ны к родственникам. И все понимали, что после застолья утром мы поедем обратно на вой­ну. Этот был такой глоток свежего воздуха.

– Возможно, такая встреча с родными как раз и давала ощущение того, ради чего вы все отправились на фронт.

Е. Т.: – Да, беседующие у реки люди не были рождены для вой­ны. Вот их повседневная жизнь – они так хорошо вписываются в ландшафт на берегу реки. Туда приходят отдохнуть и другие люди. Герои нашего фильма ничем не отличаются от них. Это о том, что никто из нас не был создан для вой­ны. Но такова новая жизнь украинцев. У нас просто нет другого варианта. Все люди, независимо от их гражданской профессии, от того, кто чему учился, все теперь на вой­не. И снятые в тылу эпизоды фильма действительно показывают то, что мы защищаем. Мы стали военными ради того, чтобы наши близкие могли спокойно жить.

– Фильм ценен и для меня, живущего в Германии, но каждый день следящего за новостями с фронта, получающего информацию о том, как люди живут в Украине, от родственников и друзей, которые остались там. Для меня лента существенно дополняет картину вой­ны, я смотрю на нее глазами участников событий. Но сцены у воды и во время крестин дают еще необходимую информацию для западной публики, которая не столь осведомлена в тонкостях обстановки в Украине.

В. М.: – Да, вы правы. В картине есть вещи, которые проговариваются, скорее, для аудитории, находящейся за пределами Украины, потому что для украинцев всё более-менее понятно. Но это не значит, что украинцу, который смотрит картину, всё, что в ней показано, не близко. Каждый день и в мире, и в Украине озвучивается статистика потерь. В каком-то смысле мы начали к ней привыкать. Она стала для нас неким фоном. А этот фильм разрушает сухость такой статистики. Он персонифицирует каждого героя картины. Мы видим этих людей, они впускают нас в интимное пространство своих мыслей, чувств, страхов, надежд. Мы знакомимся с их близкими, женами, родителями. И герои фильма становятся для нас уже не цифрами, а личностями. Неудобно так о нашем с Женей фильме говорить, но я надеюсь, что по крайней мере какое-то время после просмотра фильма для зрителей статистика будет персонифицирована. И это тоже очень важно, потому что если в хронике бомбежки мы видим погибших на вой­не солдат или же слышим рассказы о преступлениях в Буче и Гостомеле, то мы, может, не так всё это остро чувствуем, пока не узнаем, что убитая женщина два дня до этого делала себе маникюр и по нему ее опознали. И через эту историю мы начинаем чувствовать более глубинно, более личностно, наши эмоции становятся сфокусированными, не размытыми в пространстве. А во время вой­ны это очень важное состояние для человека.

– На мой взгляд, важно было показать в фильме, что в Украине живут люди, достойные большого уважения. Это, по-своему, талантливые люди, которые способны на многие свершения.

В. М.: – В ваших словах есть некоторая литературность. И если отвечать более честно, не то чтобы какие-то особые талантливые люди – простые люди. Люди, которые ни на кого не планировали нападать. Их идеологией никогда не была агрессия. Их фундаментом никогда не была имперскость. Это очень приземленные, обычные люди, которые живут своим хозяйством, у них свой уклад жизни. Возможно, они не стремятся к каким-то сверхъестественным достижениям. Но эта вой­на сделалa их сегодня воинами. Эта вой­на делает их сегодня героями, и они эту роль исполняют благородно и ответственно.

– Еще очень важно, что в фильме показывается, насколько в нормальном обществе в экстремальной обстановке обостряется внимательное отношение друг к другу. Это и приют бегущих от вой­ны на западе Украины, и сцена в парикмахерской, где воинов обслуживают бесплатно, и, наконец, при вывозе раненых с поля боя воин с поломанными ногами беспокоится, как бы дать лучшее место тяжелораненому. На мой взгляд, всё это показывает, что украинское общество является вполне здоровым.

В. М.: – Да, это правда.

Е. Т.: – Из подобных эпизодов фильм складывается, как пазл. В нем нет какого-то одного посыла. В этом фильме много чувств. Обычно мы видим, что люди просто разговаривают о вой­не, политики решают – давать ли нам тяжелое вооружение, давать ли нам самолеты. Это люди в костюмах, которые не видели этого собственными глазами, а просто знают всё со слов других – своих советников. Часто могут возникать какие-то наивные вопросы, потому что люди время от времени романтизируют вой­ну при помощи книг, художественных фильмов, но реальность не имеет ничего общего с воображением, с фантазией. И мне кажется, что настало время, когда всем необходимо повзрослеть. У людей, которые посмотрят этот фильм, не будут возникать наивные вопросы, это даст какую-то основу для дальнейшего диалога, общения, но уже на другом уровне.

– Я замечаю, как меняется точка зрения, причем радикально, у тех западных политиков, которые бывают в Украине и видят всё своими глазами.

Е. Т.: – Они же видят только последствия. Они не бывают в эпицентре действия.

– Да, но последствия тоже впечатляют, потому что сидеть в комфорте в кафе, почитывая новости, и даже смотреть теленовости – это одно. А приезд в Украину опрокидывает прежнее благодушное впечатление.

Е. Т.: – Мне кажется, что обычно в новостях, которые показывают в Евросоюзе и других странах, стараются мягонько стелить, чтобы не травмировать публику, не беспокоить очень хрупкие струны душевных конструкций людей. Но реальность шокирует, от нее невозможно где-то спрятаться. В самой Украине были такие, которые пытались прятаться от реальности, считая с 2014 г., что вой­на где-то далеко: «Это не для нас, меня это не касается». И вот вой­на пришла к ним. Хотели они, не хотели, замечали, не замечали – это не имеет значения. Просто если ты не замечаешь вой­ну, то, когда она приходит, тебе психологически еще труднее, потому что ты пытался спрятаться от нее. Но от вой­ны не спрячешься. И такие люди сразу меняли точку зрения, когда ракета прилетала или в их дом, или в соседний. Магическая сила одной ракеты, которая взрывается рядом. Тогда всё становится абсолютно понятно.

– Заметно, что многие моменты в фильме, в том числе и тыловые, возникали спонтанно. И еще многое, наверное, осталось за кадром.

В. М.: – Безусловно. Должен сказать, что за кадром остались вещи куда более шокирующие, которые мы не включали в картину не потому, что наша задача была щадить зрителя. Просто у картины есть некая логика повествования. Мы монтировали ленту в таких связках, чтобы не было дежурных эпизодов, чтобы всё было последовательно, чтобы зритель вместе с нами проживал эту вой­ну. Но если говорить о случайностях и неслучайностях съемок именно этого фильма, это конечно вопрос, в большей степени адресованный Жене. В боевых эпизодах съемка не была профессиональной и осмысленной. Работали камеры видеорегистраторов, которые были установлены на касках или бронежилетах наших героев, а они в первую очередь занимались спасением людей. И это спасение фиксировалась автоматическими техническими средствами, но мы видим максимально приближенное к нам изображение этой вой­ны. Мне кажется, что, помимо фактуры, такой прием словно дает ощущение пота, крови и грязи битвы. Как профессиональный кинематографист я не очень себе представляю, как такое изображение мог бы сделать сторонний оператор, начиная с того, что он просто не поместился бы ни в машине парамедиков, ни в окопе. Это была бы третья точка зрения. А так у нас как бы камера в глазу. Мы словно делаем зрителя непосредственным участником этого процесса.

– Евген, какая главная движущая сила в этом стремительном беге сквозь взрывы к раненым? Это ведь не только адреналин?

Е. Т.: – Это просто работа. У тебя есть своя роль. И если ты уже взялся за нее, то должен выполнять свою работу, как в гражданской жизни. Это то же самое. Это как сверхзадача. Ты не просто куда-то бежишь. Счет идет на минуты, даже секунды, потому что где-то умирает человек, ты должен вытянуть его и спасти. Я не вижу, какой аргумент может быть более важным, чем тот, чтобы это делать. Прежде всего хочу сказать, что мы не собирали намеренно какой-то шок-контент. Наша деятельность не является чем-то экстраординарным. Это повседневная работа. Вот так она выглядит. Вот мы сейчас общаемся, представляем фильм. Другие люди в этот момент на вой­не выполняют свою работу. У меня не возникает вопрос, бежать или не бежать. Нет альтернативы. До Майдана я не служил в армии, но в 2014-м и 2015-м получил боевой опыт в точно такой же роли парамедика. И многие другие герои фильма тоже получили военный опыт с 2014 г., поэтому мы понимаем, как психологически входить в эту ситуацию и выходить из нее. Во второй раз это уже легче делать. Но мы знаем про посттравматический синдром. Вот, например, я приехал в Берлин, и как бы я ни понимал, что это гражданская жизнь, что это Германия, но когда я слышу вертолет или самолет (а в Украине не летают гражданские самолеты, только военные), то срабатывают какие-то триггеры. И мне приходится самого себя успокаивать: «Это гражданские самолеты, они не будут сейчас сбрасывать на меня бомбы или пускать ракеты». И все люди в Украине живут с таким ощущением. И у нас впереди еще очень много работы с посттравматическим синдромом. Но это будет потом.

– В тыловых разговорах у воды возникает тема взаимоотношений родственников, которые живут в Украине и России и которые радикально разошлись во взглядах на украинские события во время и после Майдана. Виталий, эти разговоры неизбежно вызывают аллюзии с вашим фильмом «Родные». И эта тема в фильме проговаривается в непринужденной обстановке, не возникает ощущения дидактизма, навязывания мнения. Полагаю, огромное количество снятого не вошло в фильм, который длится всего полтора часа. Сколько было вообще снято материала и сколько осталось за пределами?

В. М.: – Я, честно говоря, не считал, сколько мы сняли в тылу, но полагаю, что десятки часов. А записанного на видеорегистраторы на вой­не было многократно больше, потому что этот аппарат работает до тех пор, пока не сядет батарейка или не закончится карточка памяти. Это, по сути, большой видеопоток, на котором зафиксирована жизнь человека в военных обстоятельствах.

– Сколько же тогда длилась монтажная работа?

В. М.: – А вот это на удивление произошло очень быстро. Мы предполагали, что сделаем монтаж быстро. Это было обусловлено не нашим ощущением лeгкости процесса монтажа, а тем, что для меня было принципиально, чтобы в монтаже принимал участие Женя. А он не мог выезжать из Украины на длительный срок, поскольку есть определенные требования для мужчин призывного возраста, поэтому мы очень трепетно относились к каждому рабочему дню. Картина словно сама шла навстречу тому состоянию, в котором она сейчас уже представлена зрителю. И в итоге мы cделали монтаж за два с лишним месяца. Это очень короткий срок. Допустим, на Berlinale мы смотрели картину «Мы не погаснем» Алисы Коваленко. Если не ошибаюсь, в этом случае монтаж шел полтора года.

– В последние годы я всё больше перераспределяю свое внимание в кинематографе именно в пользу документального, а не игрового кино. Мне кажется, что большой опыт предшественников-документалистов и достижения техники позволяют работать с людьми и выбранными темами бережно, терпеливо. И, как правило, в таких фильмах, материалы которых нередко накапливаются годами, проявляются совершенно неподдельные эмоции, фиксируются жизненные ситуации, которые, может, даже самый смелый сценарист и не придумал бы.

В. М.: – Ну, это базис документального кино, а точнее – реального кино, которое я пропагандирую и которое сам стараюсь снимать. Оно не пересказывает жизнь, авторы словно живут параллельной жизнью со своими героями, и мы, конечно, не знаем, куда нас выведет судьба. Слава Богу, что все герои нашей картины на данный момент живы. Но то, что они живы, это в каком-то смысле счастье и везение. Вот если бы мы снимали фильм про какую-то бригаду скорой помощи в Харькове в мирное время, то заранее понятно, что все будут живы. А в случае этой картины каждый день всё может измениться.

– Мы видим, что каждый из этой бригады парамедиков, выезжая на поле боя, реально рискует попасть в серьезную переделку. Например, камера видеорегистратора фиксирует, как один из героев бежит на помощь раненым, и прямо перед ним раздается взрыв. Но он продолжает бежать, не останавливаясь. И настрой этих людей транслируется через весь фильм – они полностью заряжены на помощь бойцам и вопреки всему увиденному сохраняют какой-то естественный жизненный оптимизм. Именно натуральность, естественность всех героев этого фильма очень впечатляет и глубоко трогает. Это даже не вопрос, а впечатление.

В. М.: – Я благодарю вас, поскольку вы ощущаете именно то, что мы хотели передать именно на уровне чувств. В картине есть моменты, связанные с информационным пространством, но они, конечно, для нас вторичны. Главным был эмоциональный фон, необходимый для осознания того, что эта вой­на реальна, смерти реальны и что герои фильма, да и вообще все живущие как в тылу, так и находящиеся на передовой, являются тем самым восточным фронтом, который защищает мир от агрессора, от диктатуры, от варварства. И когда президент Зеленский на открытии Berlinale говорит, что Украина – это крепость свободного мира, то это очень точное формулирование реальности. Украина действительно стоит как крепость и не пускает расползание этого зла на Запад.

Наталья Хазaн (Н. Х.): – Хочу обратить внимание на такой аспект – Женя по маме еврей, Виталий еврей, я еврейка. Вот так сложилось, что три еврея сделали фильм про Украину. Женя воюет. Я занимаюсь волонтерством. У Виталия вполне четкая позиция – он всем сердцем болеет за Украину. Я из Днепра, где очень сильная еврейская община. С 2014 г. она много помогала по военным делам, по работе с переселенцами и сейчас делает то же самое. Многие евреи Украины сейчас на фронте. Например, мой старший брат воюет уже третий раз. Его старший сын, молодой парень, воюет первый раз. Это к вопросу о том, что Россия продолжает твердить, будто в Украине фашизм, национализм, антисемитизм. В первые дни вой­ны было очень хорошее обращение главного украинского раввина Моше Реувена Асмана. Я надеюсь, что оно оказало какой-то эффект в еврейской среде. Важный момент – сейчас в Украине страдают все независимо от этнического происхождения. И защищают свою страну также все независимо от этнического происхождения. В результате российской агрессии в Украине гибнут евреи, в том числе и бывшие узники концлагерей нацисткой Германии. А в нынешней Германии живут евреи, которые переехали сюда c постсоветского пространства. Мне очень неприятно, когда среди них встречаются поддерживающие агрессию России, выходящие на пропутинские митинги, пишущие против Украины посты в Facebook. Это люди такого же этнического происхождения, как и мы, но смотрят российские новости, и пропаганда ложится на благодатную почву. А мы, евреи, как никто другой должны усваивать уроки Второй мировой вой­ны, особенно здесь, в Германии.

 

Беседовал Сергей ГАВРИЛОВ