Беспокойная жизнь Артура Кёстлера

Круглый камень, разрезанный пополам. На одной его половине как-то неуютно сидит человек, закрывший глаза и, очевидно, предающийся непростым размышлениям. Это памятник Кёстлеру в Будапеште. В городе, где он в начале XX столетия родился. Статуя вполне отражает его сложный внутренний мир, колебания, поиски жизненного смысла, самореализации, верного «прочтения» актуальных проблем своего века. «Во мне было два противоположных импульса, заставлявшие метаться между политическим фанатизмом и пассивной созерцательностью», – писал Кёстлер.

 

Калейдоскоп событий

Его жизнь была настоящим калейдоскопом сменяющих друг друга бурных событий, пересекающихся с тягостными раздумьями. Жил в Вене, где учился в Высшей технической школе, заинтересовался идеями своего соотечественника, основателя сионизма Теодора Герцля, вступил в молодежную сионистскую организацию. Затем уехал в Палестину. В 1926–1929 гг. работал сельскохозяйственным рабочим в кибуце. Но ему было сложно принять радикальный кибуцный коллективизм, отказаться во многих проявлениях от своего «я», от свободного личностного взгляда на мир. В итоге после испытательного срока в коллектив кибуца его не приняли. Тогда он занялся журналистикой. Стал корреспондентом немецких газет в Иерусалиме. Потом вернулся в Европу, работал журналистом в Берлине, Париже, Лондоне, вступил в Компартию Германии, поверил в советскую утопию. В середине 1930-х провел год в Советском Союзе. Дважды побывал в Испании во время гражданской вой­ны, писал антифашистские статьи для британской газеты. Под видом сторонника Франко проник в Генштаб франкистов и пытался найти информацию об их поддержке Гитлером и Муссолини. Был арестован и приговорен к смертной казни по обвинению в шпионаже. Пять месяцев провел в камере смертников, но затем его обменяли на сторонницу франкистов. Спас Кёстлера широкий резонанс его дела, требования международной общественности освободить его. В 1938-м под влиянием «большого террора» в СССР вышел из Компартии.

Во Время Второй мировой вой­ны в жизнь Кёстлера вместились фильтрационный лагерь во Франции для интернированных лиц, французский Иностранный легион, шесть недель в тюрьме Великобритании за незаконный въезд в страну, британская армия, куда пошел добровольцем и служил сапером, литературная работа и активное участие в антинацистской пропаганде.

После вой­ны десять лет в рамках холодной вой­ны доказывал, что «советский социализм» представляет большую угрозу для мировой цивилизации. Позже отошел от политики, сосредоточился на истории и философии науки, научных разработках. В пожилом возрасте завершил свою биографию самоубийством из-за серьезных болезней или из-за так и не найденного душевного равновесия, или из-за и того и другого. Творчество писателя красноречиво отображает вещи, которые его волновали.

 

Добровольные жертвы

«Да здравствует Партия! Да здравствует Революция! Да здравствует наш вождь и учитель Первый!». Самая известная работа Кёстлера – роман «Слепящая тьма», опубликованный в 1940 г. в Великобритании. Идею произведения предложил публицист, еврей Леопольд Шварцшильд, редактор немецкой эмигрантской газеты. Как и многие писатели, деятели культуры разных стран его времени, Кёстлер переболел советским мифом, но выздоровел значительно раньше, чем многие другие. Советские репрессии открыли ему глаза на сущность сталинского СССР. Так, например, его подруга, венгерская еврейка Ева Штрикер переехала в Советский Союз и работала художественным руководителем в советской фарфорово-стекольной отрасли. А потом была абсурдно обвинена в подготовке покушения на Сталина и провела полтора года в ленинградской тюрьме «Кресты». Подверглись репрессиям и знакомые Кёстлеру немецкие антифашисты.

В произведении мастерски показана картина «большого террора» в СССР 1930-х гг. называемом автором «страной победившей Революции». Правящий режим ликвидирует старых большевиков, создателей этой революции, засомневавшихся в верности линии партии. Перед читателем раскрываются мировоззренческие устои, философия, психология палачей и жертв. Писатель хорошо изучил, прочувствовал тему, лично знал некоторых прототипов (К. Радека, Н. Бухарина).

Главный герой романа Николай Залманович Рубашов – большевик из «старой гвардии», крупный партийный деятель, в недалеком прошлом народный комиссар, а во время Гражданской вой­ны командир бригады. В предисловии Кёстлер отмечает, что Рубашов «по складу ума – сколок с Бухарина, по внешности и характеру – синтез Троцкого с Радеком. Я долго не знал, как назову его. Фамилия Рубашов возникла непроизвольно, я понятия не имел, с кем она связана, а сразу же принял ее, думаю, потому, что она напоминала мне вышитую русскую рубашку... Позднее выяснилось, что Николай Залманович Рубашов – редактор газеты Палестинской трудовой партии „Davar“; лично я его не встречал, но имя, конечно, часто слышал в свою бытность в Палестине. Отчество (Залманович) превратило моего героя в еврея, чего я сам тогда не заметил, и никто не обратил на это моего внимания».

«Партия не ошибается, – поучал Рубашов во времена своего политического расцвета „сбившихся с пути“ коллег. – У отдельных людей – у вас, у меня – бывают ошибки. У Партии – никогда. Потому что Партия, дорогой товарищ, это не просто группа людей. Партия – это живое воплощение революционной идеи в процессе Истории… И на каждом повороте ее пути остаются трупы заблудившихся и отставших. История безошибочна и неостановима. Только безусловная вера в Историю дает право пребывать в Партии». Долг каждого честного партийца – свято выполнять директивы Партии, убирая шаткие преграды нравственных сомнений, не принимая в расчет отдельных людей – он учил этому других, верил в это и боролся за это в течение тридцати лет. Ради интересов Партии безжалостно изгонял из стройных рядов коммунистического движения всякого рода «уклонистов».

Но в последнее время Рубашов болезненно переосмысливал свою жизнь: «все его прошлое представлялось ему нагноившейся, но кровоточащей раной. Создание Партии, развитие Движения – другого прошлого у него не было… А сейчас оно вдруг стало сомнительным. Живую, любимую плоть Партии покрывали отвратительные кровавые язвы… следовало как можно быстрее выявить истоки порочного курса Партии. Наши принципы, безусловно, верны – почему же Партия зашла в тупик? Общество поразил жестокий недуг… Наши побуждения чисты и ясны – нас должны любить. Но нас ненавидят… Почему, провозглашая новую жизнь, мы усеиваем землю трупами?»

Бородатые философы – так Кёстлер именует «старых большевиков», партийных лидеров первой волны. Он был одним из них. Когда-то их групповое фото висело на всех стенах. «Они напоминали провинциальных интеллигентов – и готовили величайшую в истории Революцию. Их было мало – горстка мыслителей новой разновидности: философы-заговорщики. Они знали европейские тюрьмы, как матерые коммерсанты знают отели. Они мечтали добиться власти, чтобы уничтожить власть навсегда; они мечтали подчинить себе мир, чтобы отучить людей подчиняться. Все их помыслы претворились в дела, все мечты превратились в реальность. Так где же они, эти новые философы? Их мудрые мозги, изменившие мир, получили в награду заряд свинца. Иные застрелились, иных расстреляли… Даже их фамилии стали запретными и упоминались теперь только для проклятий; один лишь Старик с татарским прищуром (разумеется, это Ленин. – А. К.), умерший вовремя, избежал этой участи… Выжившие философы с групповой фотографии неузнаваемо изменились: сбрили бороды, одряхлели, преисполнились грустного цинизма. Но Первый не спускал с них орлиного взгляда и временами выхватывал очередную жертву. Остальные сокрушенно били себя в грудь и громким хором каялись в грехах».

Когда шли процессы над оппозицией, среди осужденных и ликвидированных были ближайшие друзья Рубашова. Расстреляли его секретаршу-любовницу. Они надеялись, что он выступит в их защиту. Но он молчал. А сталинисты требовали от него осуждения оппозиции. Под угрозой неминуемой гибели он публично осудил антипартийную группу, поклялся безусловно поддерживать генеральную линию Партии и лично ее вождя Первого.

Но теперь бдительные органы пришли и за ним. «Именем Революции вы арестованы!» В ночь ареста снился ему обыденный для него кошмар – он заново и заново переживал свой реальный арест в нацистской Германии «и полусонным рассудком не сразу осознал, который из двух диктаторов добрался до него на этот раз». То ли «усач с насмешливо циничными глазами», то ли «усатик со стеклянным взглядом». И вот снова тюрьма, заранее приготовленная камера. На этот раз от своих партийных товарищей.

В тюрьме в разговоре со следователем Рубашов бросает обвинение тем, кто идет за Первым: «Мы в совершенстве изучили человечество – и наша Революция увенчалась успехом. А вы выступаете как ее могильщики… вы похоронили Революцию, когда истребили старую гвардию – с ее мудростью, планами и надеждами… ваше диктаторство, творимое именем народа, кощунственно». Понимая, что сталинисты ведут страну и Партию к гибели, он, однако, не поддерживал оппозиционные группировки. Тем не менее его обвинили – ни много ни мало – в подготовке убийства Первого. В том, что продался силам международной реакции, агент мировой буржуазии и замышлял мятеж, чтобы реставрировать в стране капитализм.

В тюрьме он сначала признал себя виновным в «непонимании объективных законов, обусловивших партийный курс», но продажу буржуазии решительно отрицал. Однако следователи давили на больные места партийного мировоззрения Рубашова, на его старобольшевистские представления о чести и морали и это находило в нем соответствующий отзвук. «Картина маслом» выглядела волнующе и требовала жертвенности: у Советского Союза тяжелое внутренне и внешнее положение, враги Партии подрывают ее авторитет в политически незрелых массах, капиталисты окружили. Оппозиция ведет к партийному расколу, к Гражданской вой­не. Нужно любой ценой спасать Партию, которая одна способна спасти завоевания Революции. Только сталинский режим, хоть и ненавистный, несет в себе слабый отблеск надежды на светлое будущее. Партии нужно, чтобы лидеры оппозиции оклеветали себя, публично признались в чудовищных преступлениях. Настоящий большевик обязан подчинять собственные помыслы помыслам Партии и, если нужно, бестрепетно идти на смерть, а то и позорную смерть как «враг народа». Это укрепит Партию и укажет народу на виновника бедствий. Несмотря на грядущий расстрел, Рубашов публично «признал» и контрреволюционную деятельность.

Да, было искушение заговорить о своих заслугах перед Партией, крикнуть судьям, как когда-то Дантон судьям Французского ревтрибунала: «Вы хотите, чтоб Республика захлебнулась в крови. Скажите же, доколе дорогу к свободе будут устилать человеческие кости?..» Но в предсмертном слове он говорил о своей преступной борьбе с Партией: «Если партиец уходит из жизни, не примиренный с Партией, с революционным Движением, то его смерть не приносит пользы. Поэтому я преклоняю колена перед партийными массами страны и мира… У меня нет оправданий – кроме одного: я честно выполнил свой последний долг… Бойцу, побеждавшему во многих битвах, мучительно трудно сдаваться без боя – но я подчинился приказу Партии… и считаю, что теперь расплатился за все, полностью завершил расчеты с Историей…»

Кёстлер задается вопросом: почему старые большевики, «стальные люди» – ветераны царских тюрем и ссылок, герои революции, так часто игравшие со смертью, что сами называли себя «покойниками на каникулах», – признавали предъявляемый им кошмарный бред, леденящий кровь? И дает варианты ответов. Одни страшились пыток, другие были деморализованы, третьи надеялись на помилование, четвертые пытались спасти родных, которые оказались в лапах у НКВД. «Лучшие молчали, чтоб на пороге смерти выполнить последнее партийное поручение, то есть добровольно приносили себя в жертву». Кроме того, даже лучшие «погрязли в собственном прошлом, запутались в сетях, сплетенных ими же по законам партийной морали и логики… все они были виновны, хотя и приписывали себе преступления, которых на самом деле не совершали. Они не могли возвратиться назад. И вот уходили за пределы жизни, разыгрывая ими же начатый спектакль…»

Кёстлер отмечает, что несколько лет спустя после окончания «Слепящей тьмы» прочитал книгу «Я был агентом Сталина» Вальтера Кривицкого (настоящее имя – Самуил Гинзберг) – высокопоставленного советского разведчика, бежавшего на Запад во время сталинских репрессий. Там также говорится, что решающим фактором в признании себя «врагами народа» для многих оказывалась потребность «в последний раз исполнить свой долг перед партией и революцией».

Роман Кёстлера вызвал большой интерес в мире, был переведен на три десятка языков. В СССР, понятное дело, стал «антисоветской литературой», а имя Кёстлера – запретным вплоть до перестроечного 1988-го.

 

Израиль или ассимиляция

Отношение Кёстлера к «еврейскому вопросу», к сионизму было «сложным и противоречивым». К такому выводу приходит израильский автор Майя Улановская, подробно рассматривая проблему в своей книге «Свобода и догма. Жизнь и творчество Артура Кёстлера».

Еврейская тема широко представлена в кёстлеровских работах. В романе «Воры в ночи» предстает история выходца из Великобритании, решившего переселиться в Палестину. Джозеф – еврей наполовину, считал себя англичанином и о еврейских корнях предпочитал не вспоминать. Но после столкновения с антисемитизмом он решает порвать с прежней жизнью и уехать в Палестину. Адаптация к новой среде проходит тяжело. В приехавших из местечек Восточной Европы, в религиозных евреях, в сабрах (родившихся в Эрец-Исраэле), в кибуцниках ему, сформировавшемуся в совсем другой атмосфере, трудно увидеть представителей одного с ним народа. Но постепенно, возмущаясь равнодушием мира к преследуемым нацистами евреям, он начинает чувствовать себя неотъемлемой частью этого народа. В произведении показана политическая ситуация в Палестине во второй половине 1930-х, кибуц в Галилее, еврейский и арабский террор, британцы, пытающиеся не выпустить из рук бразды правления в регионе и не пускающие в страну еврейских беженцев. Писатель стремится объективно подходить к происходящему, отображать позиции всех сторон.

В своих статьях, в книге «Обещание и претворение» Кёстлер вел разговор об истреблении нацистами европейского еврейства и о мерах противостояния этому, о событиях становления Израиля, об очевидных успехах и о том, что его беспокоит. Сотрудничал с президентом Всемирной сионистской организации Хаимом Вейцманом.

В 1948 г. в качестве британского журналиста Кёстлер посещал Палестину во время Вой­ны за независимость и взволнованно отмечал: «Я страстно надеялся, но не смел поверить в то, что доживу до создания Еврейского государства; еще меньше я верил, что мне выпадет честь присутствовать при его рождении». Писал в своей автобиографической книге: «Я ощутил глубокое удовлетворение, узнав, что некоторые из членов Комиссии ООН, высказавшейся за образование еврейского государства в 1947 г., потрудились прочесть роман „Воры в ночи“ и что книга оказала на них определенное влияние. В тяжелые минуты, когда я спрашиваю себя, добился ли я чего-нибудь стоящего за сорок восемь бурных лет своей жизни, этот факт… утешает меня в моих сомнениях. О большей награде за его труд писатель мечтать не может».

Но сам переезжать в Израиль не захотел. Так пояснял свою позицию: «…Я восхищался героизмом израильской молодежи, выигравшей вой­ну в почти невозможных условиях, но я также понял… что я никогда не поселюсь в этой стране, как бы я ни восхищался ее народом. Будь я архитектором или ученым, это было бы еще возможно, но я никогда не смог бы писать на иврите, к тому же, по своему воспитанию я чужд еврейской традиции. Я был политическим сионистом, но культурно был укоренен в Европе. Я чувствовал себя почти одинаково дома в Лондоне и Париже, Берлине или Вене – но никогда не был бы дома в Тель-Авиве. Мне не нравилось влияние косной раввинской ортодоксии и ее секулярного эквивалента, культурного шовинизма, захватившего даже социалистов и профсоюзы. Такое настроение было понятно и, возможно, неизбежно в стране, находящейся в состоянии более или менее постоянной осады, но понимание не делает ее более привлекательной альтернативой для жизни…»

Кёстлер полагал, что у тех, кто годами произносил фразу «В будущем году – в Иерусалиме», с появлением на карте мира Израиля появилась своя страна, и они могут осуществить свою давнюю мечту. Остальные же, кто помогал утверждению Израиля, но остаются жить в галуте, тем самым совершают выбор – жить общей жизнью с тем народом, в среде которого оказались. Они могут пожелать удачи израильтянам, время от времени бросать дружеский взгляд и протягивать руку помощи, однако, должны полностью ассимилироваться в странах проживания. По его мнению, только с исчезновением евреев диаспоры исчезнет в мире и антисемитизм. Очередная утопия от Кёстлера! Да и почему люди должны приносить в жертву свою национальное самосознание, национальную культуру?! К тому же, как подчеркивает Майя Улановская, Кёстлер противоречит сам себе, доказав на примере героев романа «Воры в ночи», что для ассимиляции евреев мало одного их желания.

Британский еврейский исследователь Х. Маккоби констатирует: «Ирония заключается в том, что Артур Кёстлер был евреем до самых кончиков пальцев, и не только по внешнему виду, но по всему строю мыслей. Поиски правды, забота о справедливости, от мира сего мессианство… все включает его в великую традицию просвещенных евреев от Шломо Маймона до Гейне и Фрейда. Но он этого не понимал».

Хазарская теория

Выступил Кёстлер и одним из авторов так называемой «хазарской теории», опубликовав в 1976 г. книгу «Тринадцатое колено. Крушение империи хазар и ее наследие», в которой поддержал выдвинутую рядом ученых концепцию происхождения большей части евреев-ашкеназов не от библейского племени древних евреев, а от хазар – тюркского народа, проживавшего на обширной территории (Кавказ, Прикаспий, Крым, Поволжье и др.). Часть хазар приняла иудаизм. После падения Хазарского каганата хазары перебрались в различные страны Восточной и Центральной Европы и якобы сформировали ветвь ашкеназов. Как правило, изучавшие вопрос историки и генетики отвергают такую гипотезу. Большинство ученых рассматривает происхождение ашкеназов от евреев Палестины и Вавилонии.

Биограф Кёстлера Майкл Скаммелл отмечает в работе «Кёстлер: литературная и политическая одиссея скептика XX века», что своей книгой писатель надеялся опровергнуть расовую, семитскую основу антисемитизма, рассчитывая, что это позволит ему исчезнуть. «Заронил зерно под снегом. Но надеюсь, что оно прорастет, чтобы со временем освободить миллионы людей от нелепого проклятия, поддерживаемого дьявольскими усилиями», – писал Кёстлер. Какая наивность! Просчитывание «на два хода вперед» не удалось. Книга привлекла внимание к проблеме широких кругов международной общественности, но не только не помогла в борьбе с антисемитскими идеями, но и используется в антисемитской, расистской, неонацистской, антисионистской литературе для попыток опровергать историческое право евреев на древнюю землю Израиля. Хотя сам Кёстлер обосновывал это право не библейскими заветами, а решением ООН.

«Тринадцатое колено» Кёстлера часто критикуют за поверхность, недостаточность фактологии, ошибочное толкование источников. И вообще за отсутствие у автора необходимых знаний для написания сочинения такого профиля. Ряд современных генетических исследований показывает, что возможный вклад хазарских корней не превышает у ашкеназов 12%. Евреи-ашкеназы генетически тесно связаны с сефардами и евреями, не эмигрировавшими с Ближнего Востока.

 

Тонкая проза

Кёстлер боялся остаться в стороне от больших событий, спешил принять непосредственное участие в разрешении глобальных вопросов. При этом часто заблуждался, верил в утопии, потом разочаровывался и… влезал в новые утопии. Всю свою жизнь он терзался конфликтом между преобразующей мир политической активностью и созерцательным подходом к окружающей действительности с духовной свободой и соблюдением общечеловеческой морали. Искал между ними синтез. Можно ли его вообще найти? Но зато он нашел свое место в литературе: предоставил нам радость знакомства с психологически тонкой прозой, с теми полетами кёстлеровской мысли, верность которых доказана временем. Дважды номинировался на Нобелевскую премию по литературе. Жаль, что не получил.

 

Александр КУМБАРГ