«Ностальгические ворота» Козакова

«Теперь мои „Покровские ворота“ – заезженный до дыр „культовый“ фильм. Не проходит и месяца, чтобы его не крутили по какой-нибудь программе. Да что там – рекламный ролик сделали с участием двух персонажей – это уже признание, какого вообще мало какая картина удостаивается: значит, персонажи эти стали нарицательными, всенародно узнаваемыми и любимыми. И кто поверит сегодня, какой ценой этот фильм появился на свет?!»

Михаил Козаков

 

«Играй, Яша, играй…»

Двухсерийный телефильм «Покровские ворота» – романтизированная вторая половина 1950-х, бытие московской коммунальной квартиры в старом доме у Покровских ворот, ее обитатели разных поколений, лирические истории, талантливые актеры…

Роль евреев в создании советского кино – отдельная огромная тема. Рассматривая титры фильмов, мы частенько встречаем там очень много «подозрительных» и «сомнительных» фамилий. Режиссеры, сценаристы, актеры, операторы, художники по костюмам… Много фамилий и в «Покровских воротах», снятых режиссером, евреем по отцу Михаилом Козаковым по одноименной пьесе драматурга-еврея Леонида Зорина. С хореографом Кириллом Ласкари. С песнями Александра Цфасмана и Исаака Дунаевского. С исполнением «Дорогие мои москвичи» Леонидом и Эдит Утесовыми. А играли в картине Леонид Броневой, Анатолий Равикович и Эммануил Савельевич Геллер – в эпизодической роли Савельича, дедушки мальчика Яши (при озвучивании Георгием Вициным). Кстати, очевидный намек на еврейские образы – мальчик со скрипочкой на балконе, а Савельич приговаривает: «Играй, Яша, играй…»

 

«Вопрос о двух мужьях при одной жене»

Прототипом куплетиста-эстрадника Аркадия Варламовича Велюрова, которого сыграл Леонид Броневой, выступил знаменитый мастер эстрады, еврей Илья Набатов. В картине использовалась его политическая сатира: «Вся Америка в страшном смятеньи: Эйзенхауэр болен войной, но в публичных своих выступлениях говорит, что за мир он стеной!». Интересно, что до фильма режиссер М. Козаков поставил в московском Театре на Малой Бронной спектакль «Покровские ворота», и там роль Велюрова успешно играл другой популярный артист-еврей – Григорий Лямпе. Но в телеверсии Козаков предпочел Леонида Броневого.

Анатолий Равикович, как известно, предстал в роли Льва Евгеньевича Хоботова – редактора поэтических переводов с романских языков, человека во многом несуразного, неприспособленного к быту. Прототипом Хоботова тоже стал еврей – литературный критик, авторитетный создатель работ по французской литературе Борис Аронович Песис.

Бывшая хоботовская жена, переводчица Маргарита Павловна (Инна Ульянова), как помним, живет в одной квартире с мужем бывшим и будущим – Саввой Игнатьевичем (Виктор Борцов). Но изначально при рассмотрении, как выразился режиссер, «вопроса о двух мужьях при одной жене» возникла непростая проблема выбора актеров. В своей книге «Рисунки на песке» Михаил Козаков так это описывает: «На всякий случай у меня было припасено два состава. Один – суперзвездный: Лев Евгеньевич Хоботов – мой друг, гениальный Андрюша Миронов, прославленная русская красавица Наталья Гундарева – Маргарита Павловна и известнейший театральный актер Евгений Лазарев на роль Саввы Игнатьевича… Сам я хотел снимать второй, не звездный состав (Ульянова – Равикович – Борцов)… когда я показывал пробы обоих составов, то на худсовете все единогласно требовали звездный. Особенно смущал герой Равиковича. Но окончательное решение должен был принять директор „Мосфильма“ Сизов. И тут Сизов сказал: „Хороши оба состава. Какой снимать – решать режиссеру“». Кстати, после съемок Инна Ульянова подарила Козакову медаль «За спасение утопающих актеров»: ее в кино почти не снимали.

Но наибольшей «головной болью» стал поиск исполнителя на роль главного героя – молодого аспиранта-историка Костика Ромина. Козаков вспоминал: «Перепробовали девятнадцать кандидатов – все мимо». Наконец нашли – Олег Меньшиков, тогда – студент театрального Щукинского училища. «Паренек с очаровательной улыбкой, невысокого роста, в туфлях на каблуках и с часами, на циферблате которых был изображен красный Кремль. Ну, Кремль так Кремль. Зато глаза сообразительные, заразительный хохоток, не тронутый бритьем пушок над верхней губой…»

Обычно герой Меньшикова воспринимается как начинающий свободный «шестидесятник». Однако еще в 1990 г. весьма любопытную трактовку образа предложила кинокритик Валентина Иванова: «...есть в этом Костике, таком, как играет его Меньшиков, и некоторый настораживающий прагматизм. Еще далеко то время, когда такие милые, железные Костики захватят все главенствующие высоты, но этот уже сегодня не теряется. Такая черта лишь легким штрихом обозначена, но она явственна…»

«Молодость – это мгновение, – говорит в фильме Костик. – Вы не успеете оглянуться, как я изменюсь. И не в лучшую сторону. Каким рассудительным я буду. Каким умеренным стану я».

Действительно, «изменился» Меньшиков. Это еще один штрих, о котором думаешь, пересматривая киноленту. Печальный. Ведь недавно Театр им. Ермоловой, где Олег Меньшиков – художественный руководитель, договорился о «творческом сотрудничестве» со… Следственным комитетом России. В театре рассчитывают, «объединив устремления», «реализовывать интересные творческие инициативы». Ну-ну, можно себе представить… Это к актуальному вопросу о соответствии кинообразов и реальных биографий актеров. К вопросу о жутких разочарованиях. Ведь сегодня в путинской России мы видим много впечатляющих примеров хороших актеров, игравших хороших героев и ставших хорошими проводниками фашистской политики режима.

 

Деспот или «никогда не давил»?

Интересны воспоминания актеров о съемках, о режиссере, порой полярные мнения. Так, Анатолий Равикович предполагал получить удовольствие от съемок фильма: замечательные партнеры, интересный сценарий, талантливый режиссер. «Но не тут-то было. Начались муки… Мучителем, тираном, деспотом стал для меня Михаил Михайлович Козаков. Рафинированный интеллигент, диссидент, знаток и тонкий ценитель поэзии, литератор и интеллектуал. Но ему не хватало только плети, чтобы быть вылитым Малютой Скуратовым. Утром он вылезал из машины мрачный, бледный, окидывал своим горящим взором съемочную площадку, и начинался дикий крик. Попадало всем – и правым и виноватым… Сценарий он знал наизусть, и стоило тебе хотя бы случайно поменять местами два слова, скандал был обеспечен. Причем тяжелый. Он воспринимал это как выпад против себя, как желание его зарезать, добить его уже истерзанную тобой душу. Он показывал, как надо играть, каждую фразу и каждое слово, и требовал, чтобы мы точно его копировали».

Равиковичу уже было за сорок, и он привык в театре, что участвует в создании своей роли: «В конце концов, дело не в самолюбии… неважно, кто придумал роль, ты или режиссер, важно, чтобы она была придумана хорошо. Так ведь получалось, что не хорошо. Он тянул меня на какого-то плюгавого интеллигента в очках, героя многочисленных анекдотов… Все у него падает, ничего он не может. Ну не бывает таких. Это придурок, и любить его не за что».

На премьере в Московском доме кино Равиковича по каким-то причинам не было. А поздно вечером, почти ночью, телефонный звонок: «Толя, это Рязанов. Только что посмотрел „Покровские ворота“. Замечательно! Просто замечательно. Я почти плакал. Сколько ностальгических чувств! Ты играешь замечательно! Поздравляю от всей души». Анатолий Юрьевич даже подумал, не розыгрыш ли это, и, проверяя, перезвонил Рязанову: «Когда я до него дозвонился, он долго хохотал в трубку».

Когда фильм вышел на экран, Равиковичу «оборвали телефон, на улице многие узнавали и улыбались, а в театре некоторые артисты не поздоровались, что является самым верным признаком твоего успеха… Мне остается только одно: снять шляпу перед Михаилом Козаковым и покаяться, признав, что все мои личные страдания и муки уязвленного самолюбия ничего не стоят по сравнению с успехом этого фильма у публики…».

А вот Елена Коренева, сыгравшая в фильме медсестру Людочку, считает, что «съемки „Покровских“ проходили в легкой атмосфере – несмотря на дотошность Михал Михалыча в работе с текстом, особенно в выстраивании интонаций. Ему требовалась определенная музыка фразы. Но он никогда не давил и не срывался на актеров… Обсуждал со всеми новые решения сцен, советовался, что-то менял и придумывал на ходу...». И было весело. Например, стоял хохот при работе над сценой катка: «eсли учесть, что ни я, ни актриса Валя Воилкова не умели по-настоящему кататься на коньках, а тот, кто по роли должен был на лед падать – Толя Равикович, как раз катался прекрасно. Кстати, он в жизни был очень спортивным и физически сильным человеком, в отличие от его персонажа Хоботова».

Олег Меньшиков тоже тепло отзывается о режиссере: «Я знаю, что Михаил Михайлович (а я его звал Мих-Мих) ко мне потрясающе относился. Он впустил меня в мир, который не многим открывается даже по истечении многих лет. Просто ввел туда. Подарил любовь к литературе. В его исполнении – блестящего артиста, обладающего феноменальной памятью, большого знатока поэзии – я впервые услышал „Реквием“ Ахматовой. Запомнил, как он читал… все книжки, запрещенные в то время, вся поэзия, все вольнодумное и талантливое шло через него…» Радостно вспоминает и об ужине с Л. Броневым: «Леонид Сергеевич Броневой, как известно, очень сложный человек. Его все побаивались, старались не вступать в контакт. И вдруг Леонид Сергеевич пригласил меня после съемок к себе домой на ужин! Это было потрясающе! Потому что я увидел Броневого совсем не таким, каким его все знали на площадке… Броневой расслабился и рассказал мне про свою юность актерскую, как он играл во дворе в домино на деньги, чтобы купить кефир для больной тетки. Я уверен, что он мне тогда рассказывал вещи, которые до этого не рассказывал никому… Я, участвуя в этом козаковском фильме, почему-то заслужил такое доверие…»

О том, что «Броневой, с его непростым характером, с нами был невероятно нежен и ласков», говорит и Татьяна Догилева, сыгравшая жизнерадостную пловчиху Светлану, в которую влюбляется Велюров: «Рассказывал нам, как приехал из провинции показываться, и у него не было партнера, так он играл за двоих: за Ленина и еще за кого-то. Сначала Ленина, потом этого кто-то…»

 

Пробивание фильма

В «Рисунках на песке» Козаков рассказывает о трудностях пробивания фильма к зрителю. Двери кабинета руководителя телеобъединения «Экран» Б. Хессина он открывал с убежденностью, что может предложить телевидению то, в чем оно остро нуждается. В это время хозяин столицы, первый секретарь горкома В. В. Гришин проводил «кампанию по провозглашению Москвы образцовым городом коммунизма», и власти требовали произведений искусства о Москве и москвичах. Но Борис Хессин, «человек, безусловно, умный и обладавший безошибочным конъюнктурным нюхом… сразу дал понять, что я взваливаю на него груз небывалой тяжести». Дело осложнялось тем, что он «был другом бакинского детства автора пьесы и принадлежал к одной с ним… национальной группе. Принадлежность к этой группе вообще, мягко говоря, не приветствовалась на лапинском телевидении (председатель Гостелерадио С. Г. Лапин. – А. К.) и, уж во всяком случае, требовала особой осмотрительности. Все это никак не способствовало быстрому запуску сценария в производство. Скорее, наоборот». Хессин растолковал, что комедия с ностальгией по хрущевской «оттепели» вряд ли уместна, и предложил: «Миша, если хотите, чтобы вас запустили с вашей сомнительной комедией, сыграйте Ф. Э. Дзержинского…» Козаков сыграл. Затем оказалось, что «у нас еще два фильма с участием рыцаря революции… Фильмы выйдут почти одновременно, не могут же там быть разные Дзержинские». Но и после козаковского Дзержинского в трех чекистских телефильмах проблемы с «Покровскими воротами» не исчезли. Исход дела решила старейшая артистка МХАТа Софья Пилявская, играющая в «Покровских» роль тети Костика. Зная «слабость председателя Гостелерадио к МХАТу», Козаков подговорил ее записаться на прием к Лапину, и она уговорила его запустить фильм.

Снимали на деньги телевидения на студии «Мосфильм». Сделанная картина проходила испытание худсоветом. Говорили разное. Один известный кинодраматург, например, ляпнул: «Что обсуждать „Покровские ворота“? Еврейские танцы вокруг памятника Пушкину…» Но особенно задело Козакова выступление его приятеля, «с мнением которого я считаюсь и творчество которого высоко ценю». Марк Анатольевич Захаров выступил мягко, но сформулировал жестко: «Мне очень нравится картина Козакова „Безымянная звезда“… а это, прости меня, Миша, просто китч. Зачем, к примеру, эти пляшущие больные на костылях? Уж если тебе так непременно был нужен танчик, то обрядил бы хорошеньких медсестер в коротенькие изящные халатики… Нет, товарищи, меня картина огорчила…»

«Для меня наши „благословенные“ 1950-е гг. и были китчем несбывшихся надежд, – размышляет Козаков. – Про это я и снимал фильм „Покровские ворота“. И танец в больнице, куда упекли Льва Евгеньевича Хоботова за то, что он возжелал быть свободным хотя бы в рамках своих семейных отношений и личной жизни, должны были исполнять не хорошенькие санитарки и медсестры, как хотелось Захарову, а именно больные на костылях. „Это же абсурд!“ – говорили мне. И я соглашался: именно абсурда я и добивался. Тогда, в начале 1980-х, „психушка“ стала вполне реальной приметой нашего бытия».

Директору киностудии Николаю Сизову картина понравилась, его слово было решающим. Затем Козаков сдавал фильм на телевидении Стелле Ивановне Ждановой в пустом просмотровом зале. «Я сидел с ней рядом… По счастью, Жданова, видимо, утомленная многообразием и ответственностью своих телевизионных забот, вскоре уснула у меня на плече. Время от времени просыпалась и картину приняла».

Сначала «Покровские ворота» удалось показать только близким знакомым в зале «Мосфильма» и на премьере в Доме кино. Козаков ждал выхода картины на экран: «Ведь, в конце концов, фильм рождается только там». Ждать пришлось долго, и он за это время сделал телеспектакль «Попечители» по пьесе А. Островского «Последняя жертва». В нем тоже снялась Елена Коренева. И вот уже две работы месяцами томились на полке. Режиссер бегал по кабинетам в «Останкино», в одном из них ему разъяснили: «Вам что, не известно, что артистка Коренева вышла замуж за американца и уезжает с мужем в США?»

О своем планируемом браке и решении уехать в США Коренева сообщила Козакову в последние дни съемок «Попечителей». Она не предполагала, что это может сказаться на судьбе двух картин, и с изумлением услышала от него: «Ты сошла с ума! Что будет с нашими фильмами? Их положат на полку!» «Мне тогда показались его страхи сильным преувеличением: где я, а где, скажем, Сахаров?! – вспоминает Коренева. – Я не была ни диссидентом, ни приятельницей кого-либо из диссидентов. Многие мои знакомые и друзья уезжали в те годы по браку за рубеж – их потом впускали обратно погостить, и никаких гонений и репрессий я не наблюдала… Только оказавшись в Америке, я ощутила на себе чью-то месть „в верхах“ – мне девять раз в течение четырех лет отказывали во въездной визе».

Перед отъездом Кореневой Козаков прочитал ей написанное им шуточное стихотворное послание своему другу Дэзику, поэту Давиду Самойлову:

Я целый год снимал кино

Две серии. И сдал давно…

Потом комедию слудил

Островского. И в меру сил

Играют все потешно…

И как на грех, едрена мать,

Случилась катаклизма:

Я целый год потел зазря,

Артистка Коренева-фря!

Поставила мне клизму!..

К замужеству привел роман,

И едет фря за океан,

За Тихий океанчик.

Я две работы сделал, друг.

Она сыграла роли в двух,

Заглавнейшие роли! Но

На выезд подала она,

И в жопе два моих кина,

Чего сказать вам боле?

Но вдруг на голубом экране возникли «Попечители». А «Покровские ворота» оставались закрытыми. Хессин объяснил: «Никто не решится выпустить вашу картину в эфир, пока ее не посмотрит Лапин. Но показывать ее ему я вам не советую. Лапину картина не понравится. Это точно. Лучше подождать». Но Козаков позвонил Лапину и попросил его посмотреть «Покровские ворота». Через неделю, как условились, перезвонил.

– Как вам картина, Сергей Георгиевич?

Пауза. Томительная, не предвещающая ничего хорошего. И потом:

– Да, мерзостную картину вы сняли, доложу я вам.

– Так уж и мерзостную, Сергей Георгиевич?

– Конечно. А вы как думали? – И пошло-поехало, как всегда, когда начальник заводится на подчиненного, стоящего перед ним на ковре. – Вы опорочили образ советского воина! Сделали из него карикатуру (это про милейшего Савву Игнатьевича). Вы с Зориным не можете открыто сказать: долой красный Кремль, и делаете это в вашей картине ползучим маневром! Это не комедия, а пасквиль! Такие фильмы делают люди, сбегающие в Израиль или в Америку! Это же какой-то Зощенко!..

И хотя Козаков с Зориным никуда уезжать не собирались, фильм положили на полку. «Оставалось дожидаться лучших времен».

Когда во главе страны встал Ю. Андропов, он вызвал к себе председателя Гостелерадио и заметил, что у сидящего у телевизора зрителя должна быть «хоть иногда возможность улыбнуться. Есть у вас там в запасе хоть одна новая комедия?» Козакова пригласили в «Останкино» и стали готовить водевиль к показу на экране. Однако потребовали сокращений всех «натюрлих», «ферштейнов» и почудившихся намеков на Сталина. Беспокойство вызвал и кадр, где Велюров на фоне натуральной деревянной решетки парковой эстрады поет: «Все стало вокруг голубым и зеленым…». Оказывается, если вглядеться внимательно не в лицо Броневому, а в решетку за ним, «можно увидеть узор, напоминающий шестиконечную звезду! Я снимал, сто раз монтировал, ничего не заметил. Они – все разглядели и усекли».

Картина вышла и «имела у нормальной зрительской аудитории вполне нормальный веселый успех». Но не все принимали ее нормально. Критик Алла Гербер вспоминает, что написала в «Советской культуре» «суперхвалебную статью, по-моему, это была одна из лучших моих статей», но из-за этой статьи у нее были неприятности, перестали печатать в «Советской культуре».

После смерти Андропова пришел Черненко, и из ЦК на телевидение прислали письмо, требующее поднять идеологический и художественный уровень фильмов. В качестве примера идейно ошибочных картин приводились и «Покровские ворота». «„Куда в финале картины улетает мотоцикл Савранского?!“ – вопрошали авторы письма. А в самом деле, куда? Видит Бог, хотя в моем водевиле и закладывались кое-какие вторые смысловые планы и подтексты – мотоцикл Савранского я ни в Израиль, ни в Америку не направлял. И не думал даже. Но картина опять оказалась на полке».

В перестройку «Покровские» вернулись на голубой экран. Вернули все «натюрлих», но шла борьба Горбачева за трезвость, и попросили убрать все спиртное: «Пришлось подсократить пьянство Велюрова». Потом изъятия прекратились, и фильм наконец-то пошел в своем первозданном виде.

 

Фильм, как вино

В финале картины уже среднего возраста Костя (Михаил Козаков) стоит возле разрушаемого дома, где прошла его молодость. И текст за кадром: «Молодость, ты была или не была? Кто ответит, куда ты делась? И только ветер в аллеях Нескучного сада заметает твои следы».

«Покровские ворота», как те виды вина, что с возрастом свой вкус улучшают. «Мы не ожидали большого успеха от этой картины, – вспоминает Т. Догилева. – Но с каждым годом стал этот фильм набирать. Я думаю, что там сыграла ностальгия по молодости. Козаков так и говорил нам, но мы этого еще не понимали. А эта тема касалась всех».

Давид Самойлов в своей квазирецензии написал:

…Ностальгично-романтична

Эта лента, милый мой.

И играют в ней отлично.

Лучше прочих – Броневой.

В этом фильме атмосфера

Непредвиденных потерь,

В ней живется не так серо,

Как живется нам теперь…

…Сообщаю, что ты прав,

Создавая эту ленту

Не для всяких мудаков,

И тебе, интеллигенту,

Слава, Миша Козаков!

Леонид Зорин резюмировал: «Судьба картины была счастливой. Причем чем дольше, тем умиленней встречали ее на просторах отечества… Сначала смотрели ее, веселясь, теперь ее смотрят, грустя о юности. Ее ностальгическая мелодия не только не угасает, но крепнет. Автор и сам не мог предвидеть, что пьеса „Покровские ворота“ в своей телеверсии обернется знаком миновавшей эпохи и обнаружит ее поэзию – спаянность коммунальных ульев, скромные радости бедного быта и простодушие наших надежд…»

Козаков и Зорин приоткрыли ностальгические ворота ушедшего, и люди старшего поколения увидели свое прошлое, молодость. А младшие поколения – историю страны, молодость своих родителей, бабушек-дедушек. У этого фильма всегда будет зритель.

 

Александр КУМБАРГ