Евреи Бертольта Брехта

«Нетерпеливый поэт Брехт написал первые стихи и пьесы третьего тысячелетия».

Лион Фейхтвангер

 

Выдающийся немецкий драматург, изысканный поэт, автор теории эпического театра Бертольт Брехт создал «Доброго человека из Сычуани», «Жизнь Галилея», «Мамашу Кураж», «Барабаны в ночи», «Трехгрошовую оперу», «Кавказский меловой круг» и другие произведения, которые хорошо известны в культурном пространстве мира. Очень важное место в его жизни и творчестве занимала борьба с нацизмом. Неотъемлемой частью его интернациональной позиции было доброе отношение к евреям, дружба и сотрудничество с евреями из близкой ему культурной и политической среды, присутствие еврейской тематики в его работах.

 

«Им надо, чтоб стал очень послушным народ»

Бертольт Брехт вырос в состоятельной семье (отец был директором бумажной фабрики), но выступил бунтарем против окружающего уклада жизни:

Когда я стал взрослым и огляделся вокруг,

Не понравились мне люди моего класса,

Не понравилось мне повелевать и иметь прислугу.

И я покинул свой класс и встал в ряды неимущих.

В юности Брехт сначала поддержал немецкий ура-патриотизм времен Первой мировой, но быстро разочаровался в войне. Его балладная «Легенда о мертвом солдате» 1918 г. гротескно-саркастически прошлась по Германии периода кайзера Вильгельма II. Затем стихи превратились в песню – ее в стилистике шарманщика исполнял под гитару и сам Брехт, и популярный певец, актер Эрнст Буш. В эпоху Веймарской республики расцвел литературно-драматургический талант Брехта, его имя получило международную известность.

Параллельно он активно проявлял себя сторонником левой политической идеологии. Прочитал «Капитал». «Когда я прочитал „Капитал“ Маркса, то понял и свои пьесы, – отмечал Брехт. – Не удивительно, что я желаю этой книге самого щедрого распространения. Не то чтобы я обнаружил, что написал целую кучу марксистских пьес, не имея о том ни малейшего понятия; нет, этот Маркс оказался единственным зрителем для моих пьес, какого я никогда не видел; ибо человека с такими интересами должны были интересовать именно эти пьесы не из-за моего ума, а из-за его собственного; они были иллюстративным материалом для него. Это произошло потому, что у меня было так же мало взглядов, как и денег, и потому, что и на взгляды у меня был такой же взгляд, как на деньги: их нужно иметь, чтобы раздавать, а не копить».

Брехт сотрудничал с газетой Независимой социал-демократической партии и одно время состоял в этой партии, одним из лидеров которой был экономист-еврей Рудольф Гильфердинг. Симпатизировал Коммунистической партии как самой антибуржуазной, хотя и критиковал некоторые ее действия. Принимал участие в траурных митингах после убийств политиков-евреев Карла Либкнехта, Розы Люксембург, левого Курта Эйснера.

Из-за cвоиx политических позиций Брехту порой приходилось несладко. Ряд его произведений подверглись цензурным правкам, спектакли периодически сопровождались скандалами, а иногда и нападениями нацистов. Неудавшегося художника Гитлера Брехт иронично-презрительно называл «маляром», решительно и последовательно вел борьбу против нацизма, писал антинацистские стихи, песни, пьесы, статьи. Здесь можно вспомнить «Когда фашизм набирал силу», «Песню о штурмовике», «Песню о классовом враге» и более поздние «Наш единый рабочий фронт», этюды из «Страха и нищеты в третьей империи» и другие произведения. Вот такие, например, строки:

Вот катится пестрая масса

Пушечного мяса.

Всеобщий имперский съезд!

Кровавые флаги повсюду,

На каждом – рабочему люду

Крюкастый крест.

Или вот:

Им надо, чтоб стал дерзновенным,

Внушающим страх, и смиренным,

И очень послушным народ.

Еще в 1923 г., во время мюнхенского пивного путча, живший тогда в Мюнхене писатель был занесен гитлеровцами в «черный список» для уничтожения. А в 1932 г., как отмечает в своей книге «Жизнь Брехта» немецкий театровед и критик Эрнст Шумахер, вошел в опубликованный нацистской партией перечень «немцев с подмоченной репутацией». Брехт прекрасно понимал, чтó его ждет в стране, где к власти пришли национал-социалисты. После поджога Рейхстага в феврале 1933 г. он благоразумно покинул Германию. Третий рейх лишил его гражданства, что означало и конфискацию всего имущества, и запрет на его спектакли, и сожжение его книг с «антинемецким духом». Даже имя Брехта нельзя было упоминать.

Драматург скитался по Европе, «меняя страны чаще, чем башмаки», продолжал проводить интенсивную антинацистскую деятельность, хотя это и создавало для него реальную опасность быть выданным гитлеровцам. Безопасность он обрел только в США, куда отбыл в 1941 г. Но работалось ему там тяжело, его творческие идеи плохо сочетались с востребованным тогда на американской сцене и в кинематографе.

После войны, в 1948 г. Брехт вернулся в Германию. Выбрал для проживания Восточный Берлин, а затем остался в созданной ГДР. Брехт организовал театр «Берлинский ансамбль», успешно гастролировавший по европейским столицам. Был удостоен Национальной премии ГДР первой степени, избран президентом Германского ПЕН-центра, вице-президентом Академии искусств. Хотя, как пишет Эрнст Шумахер, нельзя сказать, что отношения драматурга с руководством ГДР складывались безоблачно. Брехта прорабатывали за «отрицание национального культурного наследия», «формализм», «космополитизм» и прочие «измы». Знакомые сюжеты, не правда ли?

 

Брехт и Беньямин

Очень близким другом Брехта был философ, критик, писатель-еврей Вальтер Беньямин. Хотя и наблюдалось их значительное несходство по характеру, складу ума, социальному происхождению, авторскому стилю. Два интеллектуала, искавшие ответы на вызовы времени. Их дискуссии затрагивали темы театра, радио, кино, функций искусства, борьбы с нацизмом. Об особенностях этих отношений руководитель архивов Брехта и Беньямина в Берлине Эрдмут Вицисла даже написал целую книгу «Беньямин и Брехт. История дружбы». Они помогали друг другу в издании своих работ, участвовали в проектах по объединению сил против нацизма. Когда оказались в вынужденной эмиграции, Беньямин приезжал к Брехту в Данию, жил у него. Брехт несколько лет сохранял у себя библиотеку Беньямина, пока тот не смог разместить ее у себя во Франции. Друзья намеревались совместно написать детективный роман.

Хорошо знакомая с Беньямином известный философ-еврейка Ханна Арендт отмечала, что дружба с Брехтом оказалась для него «подарком судьбы», oсобенно в период жизни в эмиграции, когда Брехт стал для него «важнейшим человеком»: «Дружба Беньямина и Брехта уникальна, ведь крупнейший из живущих поэтов встретился с наиболее значительным критиком того времени…»

В 1940 г., когда война пришла во Францию, Беньямин пытался перейти франко-испанскую границу, чтобы затем уехать в США. Однако у него не было визы, и испанцы намеревались отправить его назад в оккупированную Францию, где бы он попал в руки нацистов. В этой ситуации, и к тому же испытывая проблемы со здоровьем, Беньямин завершил свою жизнь самоубийством на пограничном пункте. Ошеломленный трагедией Брехт назвал это первым настоящим уроном, который Гитлер нанес немецкой литературе. И хоть и был человеком довольно сдержанным, написал на уход Беньямина четыре эпитафии.

…ты поднял на себя руку,

Чтобы не дать палачу работы.

Восемь лет в изгнании наблюдая, как крепнет враг,

Ты последней не одолел границы

И земной перешел рубеж.

Написал главным образом просто для себя, они не были опубликованы при жизни Брехта.

 

Брехт и Фейхтвангер

Другом Брехта был писатель Лион Фейхтвангер, констатировавший, что Брехта яростно атакуют немецкие националисты: «Он подчеркивает свой интернационализм, и по внешности его можно принять за испанца или еврея, или за того и другого сразу».

Они вместе переработали текст исторической драмы К. Марлоу «Жизнь Эдуарда II, короля Англии» для Мюнхенского камерного театра, где Брехт работал режиссером. С Фейхтвангером и немцем Вилли Бределем Брехт издавал в Москве литературно-художественный журнал «Дас ворт» («Слово»).

В США Бертольт также поддерживал отношения с Фейхтвангером. Лион участвовал в работе над пьесой Брехта «Сны Симоны Машар», а затем на ее основе написал популярный роман «Симона» и часть гонорара передал нуждающемуся в деньгах Брехту, что позволило ему несколько лет безбедно жить.

В опубликованном «Письме Фейхтвангеру» к его 50-летию в 1934 г. Брехт размышлял об «асфальтовой литературе» – ругательном термине, который нацисты придумали для гуманистической литературы, противостоявшей шовинистическим идеям «крови и почвы»: «Почему бы нам спокойно не принять выражение „асфальтовая литература“? Что говорит против асфальта, кроме этих неизлечимых, начисто лишенных здравого смысла людей, которым не помогут никакие здравицы „Хайль!“? Только болото обвиняет асфальт – своего большого черного брата, терпеливого, чистого и полезного… Обо всем страшном, уродливом, безумном, бесформенном, неталантливом следовало бы сказать, что оно не имеет ничего общего с „асфальтовой литературой“ – большой европейской литературой, которая исторически сформировалась на протяжении последних веков».

А в следующем году Брехт посвятил Фейхтвангеру поэтические строки:

… праведник в нашей стране

Очень нуждается в счастье…

Говорящих неправду все готовы носить на руках.

Говорящие правду

Нуждаются в личной охране,

Но не могут ее найти.

 

Курт Вайль и другие

Среди друзей Брехта, людей, с которыми он сотрудничал, весьма заметны и другие евреи. В донацистском Берлине Брехт входил в литературную «Группу-1925», в которой состояли писатели Альфред Дёблин, Курт Тухольский, Эгон Эрвин Киш, поэт Эрнст Толлер. Знаменитый режиссер Макс Рейнхардт пригласил Брехта драматургом в берлинский Немецкий театр. К спектаклю «Человек есть человек» по брехтовской пьесе написал музыку композитор Эдмунд Майзель. Хорошие отношения у Брехта сложились с австрийским поэтом-сатириком Карлом Краусом.

Композитора-еврея Курта Вайля называют «Верди для бедных»: он создавал оперную музыку, которая была понятна широким кругам слушателей. Брехт и Вайль совместно сделали оперу «Возвышение и падение города Махагони», «Берлинский реквием», балет с пением «Семь смертных грехов», «Трехгрошовую оперу», поставленную режиссером Эрихом Энгелем и имевшую оглушительный успех в Германии и за границей. В ней есть и зонг «Песня о Соломоне мудром»:

Знаком вам мудрый Соломон,

Знаком его конец!

Умом постигнув всех и вся,

Все суетой назвал мудрец…

К 65-летию в 1952 г. известного немецкого писателя-еврея Арнольда Цвейга Брехт опубликовал комплиментарный отзыв о его творчестве: «Мне всегда казалось, что на романах Цвейга можно многому научиться, потому что сам он научился многому. Здесь и удачно найденная фабула, очищенная от всего лишнего, медленное и постепенное раскрытие ее содержания, и грациозная игра страхами и надеждами читателя, и вкрапленные в повествование раздумья автора, у Цвейга всегда искрящиеся юмором. Это целый курс наук, причем курс занимательный…»

 

«Изверг»

У Брехта есть любопытный рассказ «Изверг» по мотивам съемок в СССР фильма «Белый орел». Он говорит, что в картине изображены погромы в России и заклеймен инициатор кровавой резни губернатор Муратов. И вот в съемочный павильон явился какой-то старик и предложил свои услуги, обращая внимание на свое внешнее сходство с Муратовым. Действительно, он был поразительно похож, и его решили попробовать в роли. Выбрали сцену, в которой губернатор принимает депутацию евреев, просящих его положить конец кровопролитию. Старик сыграл Муратова «как он его себе представляет». Снимавшиеся в фильме евреи, в свое время приходившие в составе такой делегации к Муратову, нашли, что в исполнении старика все выглядит вполне правдоподобно.

Однако режиссеру предложенная трактовка не подошла. «Изверги так себя не ведут, – сказал он. – Так ведет себя мелкий чиновник. Понимаете, вам нужно подумать… Вы должны представить себе эту кровавую собаку. Вы должны ощущать его каждой жилкой. Давайте попробуем еще раз… Нет, вы ничего не понимаете. То, что вы делаете, никуда не годится… Это самый обыкновенный театр. Злодей старой школы. Мой дорогой, это совсем не то, как мы себе сегодня представляем изверга. Это не Муратов».

«Бывший царский губернатор Муратов взял в швейцарской свою шапку, раболепно поклонился швейцару… и исчез в квартале ночлежек».

 

Жена-еврейка

Одним из крупнейших творческих достижений Брехта является блестящая пьеса «Страх и отчаяние в Третьей империи», написанная им в сотрудничестве с писательницей Маргарет Штеффин. Насыщенная глубокими мыслями, пьеса живописует жизнь в гитлеровской Германии и служит красноречивым призывом к немецкому народу не поддерживать преступления нацистов. Одна из сцен пьесы называется «Жена-еврейка».

Идут на еврейках женатые

Изменники расы завзятые.

Их спарят с арийками тут,

Блондинкой заменят брюнетку

И, словно в случную клетку,

Насильно в расу вернут.

Франкфурт, 1935 г. Вечер. Жена с библейским именем Юдифь укладывает чемоданы, выбирает, какие нужно взять с собой вещи. Долго колеблется, взять ли стоящую на комоде большую фотографию мужа, в конце концов оставляет ее. Затем она подходит к телефону, набирает номера своих друзей, сообщает им об отъезде в Амстердам, «ненадолго, недели на две», и приглашает заходить к ее мужу Фрицу, чтобы он не чувствовал себя одиноким. Звонит и сестре мужа, просит ее позаботиться о нем: «Последи за его костюмами и напомни ему, что нужно пойти к портному, он заказал пальто. И позаботься, чтобы у него в спальне подольше топили, он спит всегда с открытым окном, а еще слишком холодно». И «пожалуйста, не пойми это превратно, – он не любит разговоров до обеда – не забудешь? Я всегда воздерживалась».

После чего сжигает записную книжку с номерами телефонов и репетирует маленькую речь перед мужем: «Фриц, я уезжаю. Пожалуй, мне следовало давно уже это сделать, ты не сердись, что я не могла решиться». Она говорит ему, что ей нельзя оставаться, иначе погубит его. Он не трус, полиции не испугается, но есть вещи пострашнее. Перед мужем закроют двери клиники, где он занимает высокую должность: «Ты ничего не скажешь, но ты заболеешь. Не хочу я, чтобы ты тут сидел без дела, перелистывал журналы».

И неправда, что он не изменился: «На прошлой неделе ты вполне объективно заметил, что процент евреев среди ученых не так-то уж велик… И почему ты постоянно твердишь мне теперь, что никогда во мне не был так силен еврейский национализм. Конечно, я националистка… Ах, Фриц, что с нами случилось!.. Десять лет назад, когда кто-то сказал мне, что я совсем не похожа на еврейку, ты тут же возразил: нет, похожа. Меня это порадовало. Все было ясно. Зачем же теперь нам ходить вокруг да около?.. Не говори, что я не должна уезжать. Я тороплюсь, потому что не хочу дождаться того дня, когда ты скажешь мне: уезжай… Вы изобрели квантовую теорию, остроумнейшие методы лечения, и вы позволяете этим дикарям командовать вами. Вам внушают, что вы завоюете мир, но вам не разрешают иметь жену по своему выбору…»

Муж скажет, что будет высылать ей деньги, но ведь он знает – не разрешат. И не нужно ему делать вид, что она уезжает на какой-нибудь месяц. Происходящее в стране продлится не один месяц. И муж это знает. «Так что не говори: всего-то на несколько недель, подавая мне шубу, – ведь шуба-то понадобится мне только зимой».

Хлопает дверь. Входит муж.

«Муж. Зачем ты укладываешь вещи?.. Что случилось?

Жена. Мы же как-то говорили, что мне следовало бы на время уехать. Здесь ведь теперь не слишком приятно.

Муж. Какие глупости!

Жена. Так что же, оставаться мне?

Муж. А ты куда, собственно, думаешь поехать?

Жена. В Амстердам. Только бы уехать.

Муж. Но ведь у тебя там никого нет.

Жена. Никого.

Муж. Почему же ты не хочешь остаться? Во всяком случае, из-за меня тебе незачем уезжать… Ты знаешь, что я ничуть к тебе не переменился. Ты это знаешь, Юдифь?

Жена. Да.

Он обнимает ее. Они молча стоят среди чемоданов…

Муж. Может быть, это не так уж глупо. Тебе нужно подышать свежим воздухом. Здесь можно задохнуться. Я приеду за тобой. Два-три дня, что я пробуду по ту сторону границы, освежат и меня… Да и вообще – долго здесь так продолжаться не может. Откуда-нибудь придет перемена. Все это кончится, как воспалительный процесс… А куда посылать тебе деньги?

Жена. Лучше всего – Амстердам, главный почтамт, до востребования.

Муж. Я добьюсь специального разрешения… В общем, все это большое свинство. На душе у меня просто отвратительно.

Жена. Если ты приедешь за мной, тебе станет легче… А теперь подай мне, пожалуйста, шубу.

Муж (подает ей шубу). В конце концов, всего-то на несколько недель».

Очень тонкое произведение, прекрасно показывающее как чудовищно влияла на большинство немецкого общества нацистская идеология, как тотально проникала она во все сферы жизни, даже в то, что называется «личной жизнью человека», и указывала алгоритмы поведения. Даже разрушая свои семьи, люди смиренно готовы были подчиниться диктату.

Впрочем, мы знаем и пример иного рода: 80 лет назад прошли берлинские события февраля-марта 1943 г., когда нацистами была задумана операция по «освобождению Берлина от евреев» и около 2000 евреев из смешанных немецко-еврейских семей оказались в пересыльном лагере на Розенштрассе. И тогда их мужественные немецкие жены, «расовые преступницы», вышли с протестом, требуя вернуть им мужей. Несмотря на все попытки властей развести их с евреями, они сохраняли им верность. Развод был тождествен депортации и смерти в концлагере. Вот и теперь они не оставили своих родных. И нацистская власть испугалась этого женского протеста и выпустила арестованных.

 

Притча царя Соломона и Высоцкий

Звучит еврейская тема и в ряде других произведений Брехта. Так, например, в пьесе «Кавказский меловой круг» задействована известная притча царя Соломона об истинной любви, рассказывающая о двух женщинах, которые претендуют на ребенка. Однако у Брехта судья отклоняет притязания равнодушной к ребенку биологической матери и отдает его женщине, которая, несмотря на все опасности и трудности, спасла ему жизнь.

Стихотворением «Еврей – несчастье для народа» Брехт высмеивает нацистский режим. Есть там и такие строки:

На всех углах глашатаи режима

вещают, что в стране во всех несчастьях

видна рука евреев, их вина.

И в постоянно множащихся бедах,

о чем не раз твердило руководство,

которое мудро и непреклонно, –

и в постоянно тающих евреях

сокрыты, очевидно, корни зла...

И коль муки для хлеба не хватает,

то, знать, за этим всем еврей стоит.

(Перевод Аркадия Равиковичa)

Напоминает известное «если в кране нет воды…».

А в последний период жизни драматург работал над пьесой об Альберте Эйнштейне.

На интересный штрих, переброшенный в советское, постбрехтовское время, обращает внимание поэт Дмитрий Быков: «…Высоцкий был подарком всему миру от Брехта. Потому что без „Таганки“ Высоцкий не состоялся бы или состоялся бы другим, а без Брехта не было бы никакой „Таганки“, ибо ее осеняют портреты Брехта, Мейерхольда и Вахтангова. Театр начался с „Доброго человека из Сезуана“… Два брехтовских спектакля „Таганки“ – „Добрый человек“ и „Жизнь Галилея“ – были для Высоцкого значительнейшими вехами… Переводы всех зонгов выполнил Борис Слуцкий. Высоцкий поет Слуцкого в песне Брехта – каково созвездие!»

 

«Люди имя мое назовут»

В речи на Втором международном конгрессе писателей в 1937 г. Брехт заявил: «…мою страну потрясли страшные события, которые показали, что смертельная угроза нависла над человеческой культурой во всем ее многообразии. Фашистский переворот вызвал страстные протесты в целом ряде стран, а сопровождавшие его бесчинства и насилиe возбудили отвращение у множества людей. Но лишь немногие из них оказались в состоянии уже тогда понять огромное значение происходящего, постигнуть его подлинный смысл. Некоторые из этих событий ни для кого не являлись тайной, но далеко не все понимали, что они ставят под вопрос дальнейшее существование культуры человечества». Брехт оказался тем человеком, который сразу понял, что происходит.

И в догитлеровские времена, и в период, когда Германия была охвачена вирусом нацизма, драматург никогда не изменял своему интернационализму, своему восприятию евреев по их человеческим качествам, а не по нацистской теории, национальным предрассудкам.

Брехт говорит в стихотворении «Зачем называть мое имя?»:

Я подумал: в далекие годы, когда

Развалится дом, где я проживаю,

И сгниют корабли, на которых я плавал,

Люди имя мое назовут

Вместе с другими.

Да, назовут. Называют. Есть за что.

 

Александр КУМБАРГ