Защищайте свои перекрестки…

Зная о нашей многолетней дружбе с известным поэтом-фронтовиком Григорием Поженяном, меня часто спрашивали: какой он человек? Когда о Поженяне спросили адмирала Филиппа Сергеевича Октябрьского, тот, не задумываясь, ответил: «Форменный бандит». И по-своему был прав.

Виталий Сидорцев, сослуживец Поженяна, рассказывал мне, что однажды Уголек, как называли Григорa армейские друзья, увидел, что майор не просто пристает к санинструктору Розе, но и угрожает ей. Лейтенант Поженян тут же подошел и сказал: «Слушай, майор, если еще раз увижу тебя возле Розы, пристрелю в первом же бою». Опешивший майор доложил о происшедшем командиру дивизии, а тот сказал: «Этот может. Ты, майор, лучше держись от него подальше».

И в мирное время, встречаясь с мразью, Поженян не изменял своим правилам. Однажды он сидел в ресторане Дома литераторов со своим другом-евреем, бывшим военным летчиком. Там же пировала компания «патриотов» из журнала «Наш современник». Когда в ресторан вошла темноволосая кареглазая женщина, один из них преградил ей дорогу ногой: «Жидам проход воспрещен». Его дружки заржали. Поженян (сам, между прочим, сын еврейки Елизаветы Кернер. – Ред.)подошел к веселой компании, взял «патриота» за шиворот, поднял со стула и громко, чтобы слышали все, сказал: «Ты мудак! И если ты сейчас же не извинишься перед этой женщиной, мне придется сделать с тобой то же самое, что я сделал вчера с Фирсовым».

Литературное сообщество Москвы было большим, но скандальные новости распространялись там быстро. И былo известно, что давеча Поженян засунул голову поэта Фирсова в туалет и спустил воду.

«Извините», – простонал сотрудник журнала. Но Поженяну этого показалось мало: «А теперь, мразь, извинись перед Генрихом Гейне, Альбертом Эйнштейном и Иисусом Христом!» Ресторан, смеясь, аплодировал Поженяну.

Одним из самых легендарных поступков Григора было его выступление на собрании в Литинституте в начале кампании по борьбе с «безродными антисемитами».

«Григорий Михайлович, хоть вы и не член партии, но фронтовик и орденоносец, – сказали Поженяну в парткоме. – И мы надеемся, что вы сможете дать достойную оценку творчеству этого иуды Павла Антокольского, лекции и поэзия которого пронизаны низкопоклонничеством перед Западом».

Григор редко надевал свой мундир и награды, но на собрание пришел в морском кителе с орденскими колодками. Рассказал присутствующим о той любви и уважении, которыми Антокольский пользуется среди студентов, и о его уникальном таланте. «Я всю войну прошел с книгой стихов Павла Антокольского. Если бы мне в грудь попала пуля, то сначала она бы прострелила его книгу, – он остановился и обвел взглядом молчавшую аудиторию. – Сын Павла Григорьевича погиб на фронте, и сегодня он не может защитить своего отца. Но это сделаю я, которого тоже убивали на фронте».

В зале повисло тягостное молчание, ибо все понимали, что Поженян рискует не только свободой, но, возможно, и жизнью. На следующий день ректор Литинститута Федор Гладков вызвал Поженяна к себе. Не в состоянии сдержать злость, он закричал: «Вон отсюда! Чтоб ноги вашей не было в институте!» Григор сделал стойку и на руках вышел из кабинета ректора. Много лет спустя он напишет:

Когда еще черемуха цвела

И все рубахи были нам тесны,

А мы, не выходя из-за стола,

Стакан в стакан встречали

две луны.

Когда хватало в проруби тепла

И женщины ворочались в зрачках,

А мы, смеясь, ходили на руках,

Тогда еще черемуха цвела.

Изгнанный из института, Поженян пошел работать грузчиком в Калининградский порт. Однажды в Москве он познакомил меня со своим бывшим бригадиром Володей Хмельницким, парнем с внушительной уголовной биографией. Через несколько минут после ухода Володи раздался телефонный звонок. Григор взял трубку, выслушал собеседника, а потом сказал: «Товарищ генерал, если мне когда-нибудь потребуется ваш совет, непременно приеду к вам. Сейчас же вам нужен мой совет, так, пожалуйста, приезжайте ко мне».

– Гэбэшникам я вдруг понадобился, – сказал Григор, положив трубку. И с Володей Хмельницким, и с генералом КГБ он разговаривал одним и тем же голосом.

Cамое главное событие в жизни Поженяна произошло в июле 1941 г., когда немцы захватили Беляевку и отключили насосы, подающие воду в Одессу. Много лет спустя Григор расскажет об этом в фильме «Жажда», а тогда 13 матросов, среди которых был и старшина первой статьи Поженян, добровольно взяли на себя роль смертников. Их задачей было выбить немцев с водонасосной станции и дать Одессе воду. Выбили, и не просто дали воду, а удерживали оборону почти сутки. Отходили с боем и не могли тащить на себе раненых. Одного из них закопали в гальку, чем спасли ему жизнь.

После Одессы он воевал в Севастополе, на Кавказе и в Заполярье. После войны, приехав в Одессу, увидел на стене здания по ул. Пастера, 27, в котором в июле 1941-го располагался отряд матросов-добровольцев, мемориальную доску. Среди имен погибших значилось и его имя. Там же было сказано, что посмертно все матросы-добровольцы были награждены oрденом Боевого Красного Знамени. «Я не пошел за орденом по двум причинам, – сказал Григор, когда я поинтересовался, вручили ли ему этот орден. – Во-первых, у меня было достаточно наград. Но самое главное было в том, что я хорошо знал, как работает эта б…ская система. Придешь за орденом, а тебе скажут: „А вы, оказывается, не погибли. Так посидите лет десять, а мы пока проверим, не сотрудничали ли вы с фашистами“».

У Поженяна действительно было достаточно наград: два oрдена Оте­чественной войны, I и II степеней, орден Красной Звезды, медали «За оборону Советского Заполярья», «За освобождение Белграда» и полный «южный бант» – «За оборону Одессы», «За оборону Севастополя» и «За оборону Кавказа». Фронтовой друг Григора Анатолий Гарагуля подсчитал, сколько человек получили полный «южный бант». Оказалось, что Героев Советского Союза было в 4,5 раза больше.

И еще одна интересная деталь об отношении Поженяна к наградам. В 1996 г. тогдашний замруководителя Администрации президента Сергей Красавченко рассказал Ельцину историю «посмертного» награждения Поженяна. Ельцин был настолько потрясен, что решил дать Поженяну звание Героя России. Для оформления документов Григора пригласили в наградной отдел. «Или всем 13, или никому», – сказал Поженян. Дама из наградного отдела начала объяснять, что у одного из 13 сын стал уголовником, у другого – кем-то еще. Григор встал и вышел из кабинета. Мне неизвестно, что произошло дальше. Знаю только то, что Поженяна пригласил к себе Ельцин. Выслушав его, Григор сказал: «Борис Николаевич, я вам благодарен за признание моих боевых заслуг, но и вы поймите меня. Если я один приму эту награду, то все оставшиеся мне годы придется ездить по стране и объяснять людям, что я не падла». К чести Ельцина, он не только понял Поженяна, но и наградил его орденом «За заслуги перед Отечеством».

У нас с Григором была большая разница в возрасте, и многие удивлялись, чтó нас связывало. Если коротко, то почти по Бабелю: мы смотрели на мир одинаковыми глазами. Но лучше всего на этот вопрос ответит одна из наших встреч.

Сидим мы с Григором в его квартире в Переделкино, стакан в стакан… Сидим хорошо. Григор что-то травит, и, как всегда, интересно. Неожиданно прерывает свой рассказ: «У меня для тебя сюрприз». Bстает из-за стола, уходит в комнату, возвращается и говорит: «За большие заслуги перед флотом награждаю тебя знаком причастности». И прикрепляет мне на грудь флотский знак «За дальний поход». В те минуты мне вспомнился его рассказ, как бабушка «прятала» конфеты в нижнее отделение шкафчика, а потом, повернувшись к пятилетнему внуку, спрашивала, не видел ли он, куда она спрятала конфеты, на что Гришенька, конечно же, отвечал: «Не видел». И тогда, в Переделкино, мне показалось, что Григор смотрит на меня такими же невинными глазами.

Беру под условный козырек: «Благодарю за доверие. Считаю честью служить в подразделении капитана 3 ранга Григория Поженяна». Мы обмыли награду, и я сказал: «Награда без соответствующей бумаги – не награда».

Мы поднимаемся на второй этаж, в его кабинет, в середине которого стоит огромный пень, утыканный ножами и кинжалами. Григор садится за письменный стол, достает лист бумаги и пишет: «Справка. Дана Максу Ройзу. За особые заслуги перед флотом, в частности перед ВМФ России, редкий знак причастности. Капитан 3 ранга, кавалер 30 правительственных наград (орденов и медалей), кавалер ордена „За заслуги перед Отечеством“ Григор Поженян».

Он протягивает мне справку. Я спрашиваю: «А где печать?» Григор достает печать, прихлопывает к справке. «Почему такая бледная?» Он прессует печать в штемпельной подушке и ставит на справку. «А почему печать вверх ногами?» Григор смотрит на печать и ставит ее так, как надо. Я беру справку и с упреком говорю: «Это ведь печать СССР, страны, которой больше нет». Он открывает ящик стола, достает оттуда другую печать, и все повторяется. Справку я сохранил.

Некоторые приятели Поженяна по-доброму называли его Мюнхгаузеном. Григор не летал ни на ядре, ни на Луну, не зависал на веревке между небом и землей, хотя частенько сам себя туда подвешивал. И делал он это исключительно по собственному желанию. Потому что был он человеком необыкновенной энергетики, для которого были неприемлемы подлость, казенщина и однообразие. Именно поэтому адмирал Октябрьский, называя Григора бандитом, добавлял: «Более хулиганистого и рискованного офицера у себя на флоте я не встречал».

Одну из своих последних книг Поженян назвал «Защищая свою крутизну». Там есть такие строки:

Защищая свою крутизну,

Не печальтесь, что губы разбиты.

Ни погонщику и ни слону,

Как слоны, не прощайте обиды.

Шрам притерпится, боль отболит.

Как бы ни были поводы жестки,

Никому не прощайте обид.

Защищайте свои перекрестки…

Перекрестки Григора всегда были на линии зла и добра, которое он защищал с оружием в руках, силой своего слова, а если надо было, то и кулака. Сам он это объяснял неписаным кодексом чести морского офицера, от правил которого никогда не отступал.

 

Макс РОЙЗ