Песчинка, не упавшая на землю

Мальчик Юрек больше ничего вам не расскажет, пан Ури больше ничего не напишет. 25 июля в Иерусалиме умер израильский прозаик, сценарист, автор книг для детей и юношества, переводчик Ури Орлев, урожденный Ежи Хенрик Орловский, по-домашнему Юрек. Ему был 91 год.

 

Два Юрека

У хороших людей одинаково хорошая память. Именно из воспоминаний соткано одно из самых главных произведений в литературном багаже Орлева – роман «Беги, мальчик, беги», по которому снят одноименный фильм. Книга появилась после встречи двух убеленных сединами мужчин.

Их жизненные пути были совершенно параллельными, хотя местами очень отличающимися. Дело доходит даже до того, что у обоих было одно и то же имя: Юрек. И неважно, что у одного из них это имя было вымышленное. Все равно это определенный знак совпадения судеб. Подобные истории нельзя забывать ни при каких обстоятельствах.

Трудно также поверить, что однажды Юрек-первый, то есть Йорам Фридман, позвонил Юреку-второму – Ури Орлеву – и сказал ему: «У меня есть для тебя история». Солидные люди встретились в иерусалимском кафе. Юрек-первый говорил несколько часов кряду, делясь воспоминаниями, а Юрек-второй слушал. Придя домой и переварив услышанное, немного помедлив, он позвонил Юреку-первому и сказал только одно слово: «Пишем».

Так, встреча двух Юреков способствовалa появлению романа «Беги, мальчик, беги». Это история Холокоста, увиденная глазами ребенка. Орлев замечал: «У детей другая память и другая иерархия значимости событий. Они говорят не только о страдании, мученичестве, боли. В их страхи, повседневный героизм вплетено веселье, стремление к приключениям и любопытство к миру. Я сам не могу смотреть на Холокост иначе, чем так, как я смотрел на него, когда мне было восемь или десять лет».

Ури Орлев написал книгу о мальчике, который умел быть смелым, справедливым и добрым, как настоящий индеец из книги для подростков. Именно поэтому он выжил. Ведь такой мальчик всегда и везде справится со своими трудностями и поможет другим, даже если это паршивый пес, приговоренный к смерти, потому что был непослушным, уродливым, да еще волочил за собой сломанную ногу.

Орлев делился: «Однажды, мой сын спросил: „Папа, как ты выжил?“ Я вспомнил варшавскую песочницу, где девочка сказала мне, сколько у меня будет детей, когда я вырасту. Она взяла в руку песок, подбросила его и протянула руку, но много песчинок упало на землю. Тогда она сказала: „Это дети, которые подавятся едой“. Она снова подбросила песок и сказала: „А это дети, которых съест волк. А это те, которые утонут“. Когда на ее руке осталось несколько песчинок, она перестала их бросать и сказала: „У тебя будет так много детей“. И вот как я ответил своему сыну: „Немцы словно взяли евреев в ладони, как тот песок, и подбрасывали, и подбрасывали. Несколько песчинок не упали на землю, потому что им повезло. Да, я выжил».

 

Быть евреем

Много лет назад в варшавском районе Жолибож жил маленький мальчик. Его звали Юрек Орловский, он мог декламировать стихи «Кто ты? Маленький поляк». Папа Юрека был офицером и известным врачом. Pодителей почти никогда не было дома, потому что мама работала с отцом в семейной клинике. В воскресенье они любили поспать подольше, поэтому домработница-полька, когда шла в католическую церковь, брала с собой Юрека и его младшего брата, Казика.

Когда началась война, Юреку было восемь лет. Он был разочарован тем, что папа ушел на фронт, но больше всего тем, что бомбы не разрушили школьное здание, которое он ненавидел всей душой. Однако вскоре Юреку вообще не пришлось учиться. Он считал, что в этом было нечто положительное. Потом мальчик узнал, что он еврей, хотя еще не понимал, что особенного в том, чтобы быть евреем. Но вскоре возникли негативные ощущения, связанные с еврейством и полученные от явно злых людей.

Когда появилось Варшавское гетто, мать Юрека сменила жолибожскую квартиру на квартиру поменьше на улице Желязной. У матери были драгоценности и немного золота, да еще царские монеты, так что было на что жить. В голодающем гетто к Юреку вернулся аппетит – до войны он был ужаснo привередливым едоком. Он занимался с частным учителем, обладателем огромной бородавки на носу. Поэтому, играя в пиратов, командир корабля всегда назывался «Бородавка».

Но были и другие, несомненно, странные игры. Например, по пути на уроки считал повозки с трупами. На спор старался угадывать, по какой стороне улицы пойдут высшие чины еврейской полиции. Или было такое «соревнование»: кто подбежит к прохожему, несущему кусок хлеба, и украдет его.

Однажды Юрек сел рядом с голодным мальчиком-попрошайкой. Юрек был одет в красивую одежду, поэтому прохожие чаще давали мелочь именно ему, а не оборванцу. Чтобы собрать деньги на перочинный ножик потребовалось около часа. Когда Юрек с гордостью рассказал об этом своей матери, она его отругала: «И как только такое может быть – сын доктора Орловского попрошайничает?» Но с этого момента мать давала ему несколько грошей для оборванца, который однажды исчез.

Парадоксально, но время, проведенное в гетто, Юрек считал более счастливым по сравнению с довоенными временами, потому что мама всегда была дома, рассказывала сказки, читала сыновьям книги. Все закончилось, когда она попала в больницу как раз перед большой депортацией в концлагерь. Тех из пациентов, которые не могли самостоятельно стоять в колонне, расстреливали. Вот только таким печальным образом мать Юрека избежала отправки в Треблинку.

 

Два побега из гетто

Еще до восстания в варшавском гетто Юрек и Казик дважды пытались бежать оттуда. В первый раз их поймали двое мужчин – один в коричневом, а другой в сером костюмах. Под прицелами пистолетов повели мальчишек к стене. Чтобы успокоить Казика, Юрек рассказал ему сказку о том, что все вокруг него – сон, а сам он – сын китайского императора. Ему снятся такие кошмары, чтобы когда он вырастет, то уже никогда не станет затевать войны. Потом подъехала машина, из нее выглянул немецкий офицер, крикнул господам в костюмах, чтобы они оставили мальчишек в покое.

Во второй раз они попали в подвал виллы в Констанцине, а затем в гостиницу «Польскую». Это был приют для горстки евреев, имевших паспорта экзотических стран, чаще всего южноамериканских. Паспорта должны были гарантировать жизнь, их покупали, как на аукционе. Самыми дешевыми были постоянные палестинские документы. Именно такие достались Юреку и Казику. Названный дядя решил на них сэкономить. Вопреки заверениям, из отеля «Польского» они отправились не на свободу, а в концлагерь Берген-Бельзен. Там было как в «санатории» – можно было играть с другими детьми, не так, как в подвале в Констанцине. Там было голодно. Спасшие Юрека и Казика люди сказали: «Хотите есть? Тогда выпейте немного воды». Людей с парагвайскими или аргентинскими паспортами либо убивали в варшавском гетто на месте, либо отправляли в Освенцим. Обладатели палестинских документов выжили – никто не знал почему.

Юрек и Казик пережили войну и действительно отправились в Палестину. Юрек сделал там блестящую карьеру. Правда, сначала будущий писатель разводил коров в кибуце Гинегар в Нижней Галилее. Только потом взялся за писательство. Первые две книги он написал для взрослых, но такая литература Орлеву быстро наскучила. Тогда он принялся писать для детей. Его книги перевели почти на 40 языков. В 1990-м он получил Международную литературную премию имени Януша Корчака за роман «The Island on Bird Street». В 1996-м за большой вклад в развитие детской литературы Орлеву присудили премию имени Ханса Кристиана Андерсена, которую называют «Малой Нобелевской премией». И присудили вполне заслуженно, потому что мало кто писал для детей так, как Орлев.

 

Преображение в Юрека

Когда Ури Орлев, уже довольно пожилой человек с благородным красивым лицом, рассказывал низким голосом о бумажных солдатиках, играх в войну и выдумывании историй, о гетто, о Констанцине и Берген-Бельзене, он мгновенно преображался в маленького Юрека. Он говорил: «С давних пор всё знаю о гетто. И я рассказываю об игре в подсчитывание трупов, лежащих на улице, только потому, что именно такое гетто я знал лично».

На примере Орлева можно сказать, что дети помнят о Холокосте многое: «Я запомнил достаточно много деталей, чтобы помнить о том времени, как о нескончаемом терроре. О деталях расспрашивают и современные дети из Израиля, Польши, США и Японии, с которыми я часто встречаюсь. Остальное они могут себе вообразить, и в итоге обычно они получают впечатления, о которых можно сказать, что это самая правдивая правда».

И тем не менее Орлев считал, что война – это не самый худший опыт для ребенка: «Да, это ужасно, но хуже всего развратные действия по отношению к ребенку, побои в семье, применение к нему насилия, с тем чтобы навязать волю взрослого».

На вопрос, чем хорошие поляки отличались от плохих, Орлев отвечал: «Хорошей была пани Радомыска, приютившая нас после побега из гетто. Пан Жук был хорошим, хотя и ударил меня по лицу. Но он обнял Казика и сказал, что расскажет в гестапо, что дети на чердаке пани Радомыской – поляки из Львова. Он поставил условие: мы должны ему поверить, что он плохой. Он взял с нас обещание, что мы не будем считать людей в такой темно-синей полицейской форме, которая была на нем, хорошими, даже если они могут оказаться такими. Перед встречей с паном Жуком Казику приснился Бог, голый и весь волосатый, как из книги о греческих мифах. Казик был уверен, что если ему снится волосатый Бог, то это должно быть к добру. Много плохих было в Констанцине. Плохим был названный дядя, к которому наша настоящая тетка прилипла, потому что он предложил ей жизнь. Он умер быстро, и тетка сказала, что такие люди должны умирать долго и мучительно за то зло, которое они творят».

 

Сергей ГАВРИЛОВ