«Я уехал в Израиль, хотя мог уехать куда угодно»

Джазмен Леонид Пташка – из тех энергичных и жизнелюбивых людей, которые успевают всё. Пианист-вундеркинд, самый молодой джазмен среди всех, когда-либо записавшихся на «Мелодии», один из ведущих легендарной перестроечной телепрограммы «Взгляд», организатор собственного фестиваля. И конечно, один из самых известных израильских русскоязычных музыкантов. Как Пташка дважды летал на Марс, ради чего можно играть на расстроенном рояле и зачем брать с собой в туалет словарь иврита, музыкант рассказал корреспонденту «Еврейского журнала».

 

Нужно что-то менять в голове

– Когда ты начал играть джаз?

– В восемь лет папа подарил мне пластинку Оскара Питерсона, и я понял: джаз – это мое.

– Правда, что ты занимался музыкой с четырех лет?

– Так и было. Я родился в ужасно бедном районе Баку. Год назад был там на фестивале и обнаружил, что там до сих пор лачуги, общий туалет в середине двора, квартиры без окон… Конечно, хотелось как-то вырваться из этого. Поэтому в 14–15 лет я уехал в Москву. В Израиле оказался в 24 года, а где-то в 28 лет у меня уже была машина, квартира… Извини, что сразу говорю о материальном, но я же из СССР, мне хотелось, чтобы у меня скорее всё это появилось. Поэтому, когда я приехал в Израиль, первым делом сказал себе: «Я должен иметь свои стены, чтобы меня никто не выгнал, и свои колеса». В Союзе заботиться о таких вещах считалось мещанством; оказалось, всё наоборот. Я это рано понял, потому что рано начал ездить за границу на конкурсы. В 1985 г. в Америке встречался с тамошними музыкантами, побывал у них дома и не мог понять, откуда такая социальная нестыковка: наш Игорь Бриль, который в те времена был звездой, жил в скромной квартирке. Я понял: нужно что-то менять в голове. Мне всегда казалось, что к 30 годам я уже должен сделать это, это и это.

– Откуда такая установка?

– Как раз из-за того, что рано начал. Мои первые концерты были в пять-шесть лет.

– То есть ты зарабатываешь с пяти-шести лет?

– Зарабатывать в том смысле, который мы вкладываем в это слово сейчас, я начал где-то в 12. Но профессиональные концерты начались в пять-шесть лет.

– Ты, маленький ребенок, выходил на сцену, ничего не боясь?

– Боясь немножко. Но мне всегда нужен был стимул: публика, концерт… Если мой педагог Марья Борисовна Каневская говорила, что через месяц будет выступление, я готов был сутками сидеть и заниматься. Без этого заставить себя было довольно сложно. Кстати, Марье Борисовне сейчас 90 лет, она тоже живет в Израиле, была у меня на концерте буквально перед пандемией.

 

Легенда о разрушителе

– Тебя прозвали «разрушителем фортепиано». За что?

– Не знаю. На самом деле я ни одного рояля не разрушил. Бывало, струны лопались – просто на местах инструменты не выдерживали. Но когда я играю в Московской консерватории или в Карнеги-холле, с инструментами ничего не случается. Или, например, у меня были туры в Китае – там практически на каждой сцене стоит Fazioli, это инструмент номер один, на него цена начинается с 400 тыс. долл.

– В райдере у тебя какие марки инструментов прописаны?

– Писать ты можешь всё что угодно, это не значит, что их привезут. Райдер – понятие относительное. Там то, без чего я не поеду. Это обязательно бизнес-класс в самолете. Был период, когда я много летал, и у меня уже просто болела спина. Я понял, что экономлю деньги приглашающей стороны, но сам потом умираю. Еще я должен прилететь за день до начала тура, чтобы прийти в себя, переночевать в пятизвездочной гостинице. Но это не значит, что если в каких-то городах России такого отеля нет, то я туда не поеду. Даже если на сцене будет рояль «Эстония», поеду.

– У тебя есть инструмент, который возишь с собой?

– По Израилю довольно часто вожу с собой рояль. А если в той же Америке выезжаешь в захолустье, иногда и на электронных клавишах играешь. Ничего в этом плохого не вижу: электронные клавиши хорошего качества можно найти всегда и везде, в отличие от хорошего рояля. Для меня, как и для любого артиста, важна сама встреча с публикой. Есть вещи, в которых можно пойти на компромисс, главное – чтобы концерт прошел успешно. Даже если я приехал, а инструмент расстроен, я сыграю. Просто превращаю такие выступления в концерты-встречи, где могу поговорить, ответить на вопросы.

– То есть плохой инструмент не преграда для выступления?

– Да. Мы очень много играли с Георгием Гараняном, дружили с ним, царство ему небесное. Так вот, когда его спросили: «Что нам делать, Пташка приезжает, нужен инструмент!» – он ответил: «Не волнуйтесь, Пташка на всём сыграет. А на хорошем инструменте любой дурак сможет».

 

Полет на Марс

– К 18 годам у тебя уже вышел альбом на фирме «Мелодия».

– Да, я ворвался в московскую тусовку как диковинка. Не было ни одного фестиваля, куда бы меня не звали – худого мальчика с кудрявыми волосами.

– Пятый пункт не мешал ранней карьере?

– Нет. Вопросы возникали только при выезде за границу, но, даже несмотря на это, я был самый «выезжаемый»: ездил больше, чем Пугачeва.

– И зарабатывал больше, чем суперзвезды?

– Я очень любил ездить на гастроли на север. Существовала надбавка за полярный круг: обычно я получал 150 руб. за концерт, с надбавкой – в два раза больше. Четыре концерта дал – у тебя 1200 руб. Но это копейки по сравнению с тем, что я зарабатывал в заграничных поездках. Из Америки привез три видеомагнитофона и две камеры, всё это у меня купили прямо в аэропорту за 10 тыс. руб. Из Польши вез джинсы и куртки… Спекулянты меня встречали на вокзалах.

– Первая поездка в Америку, наверное, была чем-то нереальным, как полет на Марс?

– Нереально уже то, что меня туда выпустили. Для этого нужна была комсомольская характеристика, а я пробыл комсомольцем ровно год, потом меня скинули с этого дела: не являлся на собрания. Но, видимо, люди, принимавшие решения, любили мою игру.

– У тебя были поклонники наверху?

– Не Брежнев, конечно. Начальник отдела заграничных поездок в Министерстве культуры СССР Воронцов сам когда-то был саксофонистом и безумно меня любил. К тому же я был такой «сын полка»: мои бумаги подписывали Бриль, Юрий Саульский, Родион Щедрин. Но несмотря на всё это, пока самолет на Нью-Йорк не взлетел, мне казалось, что сейчас подъедет машина и меня снимут с рейса. Только когда взлетели, я понял: всё, лечу в Америку. Со мной, конечно, был гэбист – кстати, он сейчас там, в Америке, и живет.

– Как вам представили этого человека?

– «Начальник отдела фонда Союза композиторов», что-то такое. Он действительно работал в Союзе композиторов, я знал его и раньше. На гастролях он разрешал мне делать практически всё. Однажды я даже не пришел ночевать в гостиницу. Когда после месяца гастролей мы улетали обратно в СССР, он вздохнул: «Слава Б-гу!» Да, я прилетел как на Марс, но и для американцев я был марсианином. На меня шли смотреть как на какого-то сумасшедшего ребенка из Советского Союза. В Лос-Анджелесе на концерт пришел Стинг, подарил мне пластинку. Мы сыграли джем-сейшн с великим трубачом Гербом Алпертом… Всё было как во сне. На обратном пути в аэропорт остановились на бензоколонке. Пока гэбист ходил в туалет, продюсер быстро изложил свой план: «Сейчас ты запрешься в кабинке, вызовешь полицию, они заберут тебя, и ты останешься здесь. Я сделаю из тебя суперзвезду». Почему я отказался? Во-первых, родители: я прекрасно понимал, чем это станет для них. А второе – по возвращении в газете «Правда» должны были опубликовать обо мне статью.

– Ты понимал, что в эту минуту на кону стояла твоя судьба? Ведь если ты популярен в Америке, то популярен во всём мире.

– Если во времена Союза ты был популярен в Москве, тебя тоже все знали. Но те пять минут я, конечно, запомнил на всю жизнь, каждое слово.

 

Странные евреи

– Ты говорил, что в Израиль тебя повела «таблетка свободы». Зачем тебе нужна была эта таблетка? У тебя уже была и карьера, и концерты…

– Перелом наступил в 1988 г. Это была страшная революция сознания советских людей. Она называлась перестройкой, но на самом деле это был психический переломный момент всей страны. Люди стали рассуждать по-другому. Я понял, что дошел до определенного пика, плюс началась апатия: опять заграничные поездки, опять возвращаться в эту пустоту…

– Что ты на тот момент знал об Израиле?

– Ничего. Единственный мой знакомый, побывавший там на гастролях, – пианист Леонид Чижик. Я сказал ему: «Лёня, я уезжаю в Израиль. Скажи мне, что это такое?» Он вначале удивился: «А почему именно в Израиль? Почему не в Германию или Америку?» А потом ответил: «Где-то густо, где-то пусто. Приедешь – сам поймешь». Я говорю: «Там евреи есть?» Он отвечает: «Есть. Но странные».

– И правда, почему Израиль? Возможно, в Германии или Америке действительно было бы проще?

– Ни минуты не пожалел о том, что приехал в Израиль. Да, пришлось начинать всё заново. Так ведь не в первый раз: я из Баку так уезжал в Москву. Репатриация? Никакая это не репатриация, а самая натуральная эмиграция. Мы уезжали с билетом в один конец, навсегда, тоже как на Марс. Никто не знал, что через четыре года всё откроется и в итоге станет как сейчас, когда люди приезжают на один день за дарконами. Я, кстати, этого не принимаю и не приму. Не потому, что все должны хлебнуть того, что мы хлебали: просто мне за державу обидно. Израиль – не перевалочный пункт, а страна. Хотите приехать в нее жить – приезжайте и живите.

– И вот в один прекрасный день ты, так сказать, проснулся в Израиле…

– Я снял квартиру в Холоне, напротив кафе «Капульски». Буквально на третий день заметил, что в нем стоит старый инструмент. Зашел, позвал хозяина, рассказал о своих грамотах и дипломах. Он ответил: «На фиг мне твои дипломы, сыграй!» Я сыграл что-то сложное. Он сказал: «Здорово, но, если будешь это играть, ты мне распугаешь всю публику». Оказалось, нужны знакомые мелодии, например, из репертуара Фрэнка Синатры. Я играл их и набирался опыта.

– Каково это: играть, когда вокруг едят?

– Мерзко, кошмарно… но спасает цель. Мне нужно было купить квартиру. Я имел 150 шекелей за вечер – это много. Буквально через четыре-пять месяцев у меня уже была машина. Я стал одним из первых в ульпане, кто ею обзавелся.

– Иврит быстро освоил?

– Через год уже начал болтать. Меня взяли в свои руки израильские музыканты, большие по тем временам звезды. Поначалу я со всеми говорил по-английски. В какой-то момент барабанщик Арале Каминский сказал: «Всё, хватит, ты живешь в Израиле» – и стал внаглую говорить со мной на иврите. А иврит – такой язык, что, даже если ты его не учил, он начинает к тебе прилипать. У меня была своя техника: когда шел в туалет, брал словарь и выучивал 10 новых слов. Советую, работает!

Благодарный человек

– Ты встал на ноги за четыре года: уже в 1994 г. провел первый фестиваль. Как тебе это удалось?

– У меня случился концерт в Ашдоде, мне понравился этот город на море, я поселил там родителей. Однажды пришел в местный муниципалитет, никого там не зная, нашел того, кто занимался культурой, и сказал: «Давай организуем фестиваль. Тебе это ничего не будет стоить: дай мне только зал, я привезу правильных людей за свой счет».

– Ты был настолько уверен в успехе?

– Не в этом дело. Мне было интересно. К тому же это были не такие деньги, как сейчас. Российские музыканты приехали практически за свой счет, жили у меня дома, тогда еще на съемной квартире. Приехал Гаранян, Бриль, которого знал весь Израиль, из Америки прилетел Игорь Бутман. Оба дня прошли на аншлаге. С тех пор я перестал ждать, пока мне кто-то позвонит: стал сам организовывать проекты, приглашать израильских звезд – и дошел до того, что собираю концерты в Тель-Авиве на 3500 зрителей.

– Я заметил, что ты во всех интервью поименно перечисляешь музыкантов, которые тебе помогали.

– Более того, я до самой пандемии устраивал здесь всем этим людям концерты. Сколько раз у меня бывал Гаранян, Юра Саульский должен был приехать, но умер… Я помню каждого, благодарен каждому. И буду благодарен до последнего дня жизни.

 

Аппетит к жизни

– Ты ведешь несколько телепрограмм о кулинарии, и, судя по твоей кухне, у тебя дома культ еды. Откуда талант готовить?

– До 30-летнего возраста я был дистрофиком. В первый раз пополнел в Америке – там приносили такие блюда, каких я сроду не видел. У меня был страшный комплекс советского человека, что я такое больше никогда не поем, поэтому нажирался как в последний раз в жизни. Сегодня я знаком со многими шеф-поварами, и все они говорят, что из того, что есть в холодильнике, можно приготовить что угодно. Меня тянет на эту стезю – скорее всего, потому, что, как и в музыке, в кулинарии можно очень много импровизировать.

– А коронное блюдо Леонида Пташки?

– Мясо! Я же родился в Баку. Азербайджан – мясная страна: кутабы, долма, шашлыки… Есть три блюда, популярные у моего живота. Во-первых, баранина, жаренная на огне. Маленький секрет: если полить ее виноградным уксусом, добавить лук кольцами, соль и перец и дать два часа постоять – больше ничего не надо. То же самое с осетриной. Ну и долма. Живая еда, приготовленная буквально перед тем, как ее подают, лучше всего.

Кстати, о бакинской кухне… Мы как-то приехали туда на гастроли с моим трио, нам накрыли поляну: естественно, баранина, долма… А у меня басист Валера – веган. Он попросил официанта принести рис. Тот на меня посмотрел – мол, что он хочет? Я говорю: «Просто чистый рис». Приносит. Валера толкает меня в бок: «Посмотри». Смотрю – вымытый сырой рис в пиале. То есть в их мозгах даже не было варианта, что вареный рис может быть не пловом!

– Чем твои дети занимаются?

– Дочка недавно отслужила в армии, она тромбонистка – пошла по стопам папы. Сыну 19 лет, служит в очень серьезных боевых частях на границе с Египтом и Иорданией.

– Как вы общались, если папа всё время на гастролях?

– Не могу сказать, что у меня идеальные отношения с детьми. Хотелось бы, чтобы многое было иначе, ведь, если всё хорошо, дети превращаются в друзей. Думаю, что с дочкой мы друзья. Надеюсь, еще съездим вместе на гастроли.

 

Беседовал Влади БЛАЙБЕРГ (jewishmagazine.ru)