«Теперь моя Одесса в Израиле»

Недавно театры на Таганке получили общее руководство после почти 30 лет раскола. В декабре минувшего года пресс-служба Департамента культуры Москвы сообщила о том, что директор Московского театра на Таганке Ирина Апексимова будет руководить также «Содружеством актеров Таганки». Как Апексимова рассказала российским СМИ, консолидация управления двумя театрами, которые в свое время возникли из одного в результате конфликта, позволит обеспечить более эффективное управление. Вопрос о судьбе «Содружества актеров Таганки» остро встал в августе минувшего года после смерти худрука театра Николая Губенко.

Ирина Апексимова была назначена директором Театра на Таганке в марте 2015 г., до этого в течение трех лет занимала должность директора Театра Романа Виктюка. Корреспондент «Еврейского журнала» – сценарист и продюсер Артем Виткин – поговорил с Ириной Апексимовой о ее одесских корнях, русском театре и еврейских друзьях. А также о том, как Олег Табаков уберег Ирину от «Маленькой Веры», а Олег Ефремов подтолкнул на путь управленца.

 

– «Википедия» говорит, что вы не поступили в театральный из-за одесского говора. Но мой вопрос не про говор, а про Одессу. Осталась ли она в вас?

– Одесса во мне осталась, но я в Одессе не осталась, потому что меня туда не пускают уже не помню сколько лет. У меня там могилы бабушек и дедушек, там росли мои родители, мой родной брат. У меня все одесситы. Так что, конечно, я одесситка, хотя и родилась в Волгограде, куда мои родители поехали, как на БАМ. А воспитывалась и выросла я в Одессе.

– А что-то еврейское в семье сохранялось, несмотря на Советский Союз?

– Бабушку звали Рахиль, сестру бабушки звали Соня, другую сестру – Голда, ну и так далее.

– Гефилте фиш, маца на Песах?

– Естественно! Гефилте фиш, икра из синеньких и вся остальная кухня была абсолютно одесская, еврейская. Бабушки между собой говорили на идише, а когда я, будучи совсем маленькой, спрашивала их, на каком языке они разговаривают, отвечали, что на французском.

– А когда вы ощутили принадлежность к своему народу?

– У нас в семье национальный вопрос никогда не стоял. Да и вообще не помню, чтобы в Одессе обсуждали, кто какой национальности. Единственное, что я помню, соседи моей бабушки Рахили по коммунальной квартире – тетя Фаня и дядя Шура, они не выговаривали, по-моему, все буквы русского алфавита, – когда смотрели телевизор, то, кто бы ни появлялся на экране, спрашивали друг друга: «Ты думаешь, он еврей?». Это был дежурный вопрос.

– Одесса пережила оккупацию. Вашей семьи это коснулось?

– Бабушка с мамой и со всей семьей были в Ташкенте. А дедушка воевал.

– Еще одна ссылка в «Википедии» говорит, что вы троюродная сестра Ларисы Долиной. Как получилось, что в одной семье две звезды? Вы общались?

– Мы никогда раньше не общались, я думаю, Лариса даже не знала о моем существовании. Уже здесь, в Москве, в начале 2000-х я услышала какие-то разговоры о том, что мы с Ларисой родственники. Мы все евреи – родственники, по большому счету. Но когда мы с ней пересеклись в программе «Две звезды», я ее спросила: «А вы знаете, что мы с вами в родстве?» Она очень сильно удивилась. Но потом мы с ней быстро вычислили, через кого и каким образом.

– На ваше дальнейшее общение это не повлияло?

– Мы с ней дружим. Не очень активно в силу занятости, но вот сейчас, например, Лариса будет играть в одном из спектаклей Театра на Таганке. Так что, видите, повлияло.

– Вы поступили в Школу-студию МХАТ к Табакову. А с кем учились из известных?

– Владимир Машков, Евгений Миронов, Валерий Николаев…

– Это наверняка было интересное время. Табаков, перестройка, столько талантов вокруг…

– Ну, таланты тогда были все одинаковые, пока учились. А Табаков, перестройка – это было, конечно, безумно интересное и невероятное время. Благодаря энергии Олега Павловича и его связям мы стали первыми советскими студентами, которые поехали в Англию. Это на втором курсе. Мы поехали туда учиться, наш визит назывался «Raising the curtain», то есть поднятие железного занавеса. Мы учились в Королевском Шекспировском театре. Брайан Кокс поставил с нами спектакль. Мы работали там с Джоном Кейтом, это режиссер, который сделал первую версию мюзикла «Cats». В Англии «Cats» появился раньше, чем на Бродвее. Мы познакомились с Ванессой Редгрейв, с Иэном Маккелленом и многими другими. Потом благодаря Табакову мы точно так же поехали в Америку. Учились в Juilliard School степу, джазовому танцу и джазовому вокалу. Благодаря ему же не весь курс, а меня и на тот момент уже моего супруга Валеру Николаева отправили в Калифорнийский университет на стажировку джаза и степ-танца. Это было, конечно, безумное время. Плюс мы были у Олега Павловича первым курсом в Школе-студии МХАТ. А он в то время стал ректором, и наш курс сделали экспериментальным: все учатся четыре года, а мы учились пять лет. Пятый год мы уже играли во МХАТе все свои дипломные спектакли и потихонечку вливались в репертуар Художественного театра. Я, будучи студенткой первого курса, участвовала в спектакле «Кресло», которым открывалась «Табакерка». Считайте, что я открывала этот театр.

– Вы помните свой первый выход на сцену?

– Не помню. Нет, помню: мой первый выход на сцену был в сказке «Свет и злой тараканище» в Волгограде в роли Белочки. Мне было, наверное, лет пять-шесть.

– А если говорить о драматической роли уже с полным ощущением профессии?

– Я и сейчас выхожу на сцену без этого ощущения.

– Я точно разговариваю с еврейкой. А кто вас открыл в кино, как вы думаете?

– Меня открыл и закрыл прекрасный режиссер «Маленькой Веры» Василий Пичул. После первого курса меня одновременно утвердили на «Маленькую Веру» и на фильм «Башня» замечательного режиссера Виктора Трегубовича. Вы понимаете, что такое для первокурсницы сразу два утверждения на главные роли? Я в абсолютной эйфории умудрилась подписать договор с питерцами первым. Они просто раньше привезли документы ко мне в общежитие. И возникла большая проблема, потому что Пичул меня очень долго пробовал. Прямо очень долго, несколько месяцев. У меня не было никакой уверенности, что меня утвердят. И вдруг в один день я получила известие, что меня утвердили на оба фильма. Мне пришлось идти к Олегу Павловичу и вместе с Василием Пичулом решать проблему, где я буду сниматься. Надо отдать должное Олегу Павловичу и его очень дальновидному чутью. Это было сказано так: «Ну, знаешь, кто такой Василий Пичул – непонятно, а кто такой Трегубович – известно всем. Снимайся у Трегубовича». И я снималась в кинофильме «Башня». Василий Пичул на меня очень сильно обиделся, потому что я доставила ему много проблем. Пришлось почти целиком менять утвержденный актерский состав. Со мной была придумана история провинциальной еврейской семьи, маму должна была играть Людмила Марковна Гурченко, папу – Автандил Махарадзе. Из первого состава остался только Андрей Соколов. Это было бы совсем другое кино. Но скажу честно, кинофильм «Башня» прошел незамеченным. Он был очень неплохой, там тоже играли потрясающие артисты: Остроумова, Рязанова, Бурков, Лобанов… Но после невероятного успеха «Маленькой Веры» я решила, что облажалась. А потом поняла, что это меня судьба отвела, потому что я не смогла бы работать так, как Наталья Негода. Она тогда уже была профессиональной актрисой, а я абсолютный щенок. Судьба моя сложилась ровно так, как сложилась.

– Понимаю, позиция честного художника. Тем не менее вы стали кинозвездой в 1990-е: «Лимита», «Ширли-мырли» и другие картины. Звездная болезнь была?

– Я очень боялась звездной болезни. Не знаю, была она или нет. Вам ни один человек не скажет, была у него звездная болезнь или нет, потому что оценивать самого себя очень сложно. Я ее боялась, потому что, когда это происходит с коллегами, это очень заметно и очень страшно. Моя же боязнь звездной болезни вылилась в заниженную самооценку, которая мне очень сильно мешала в жизни.

– Надеюсь, вы с ней справились?

– Надеюсь, что нет.

– Впоследствии вы проявили себя еще и как шоувумен: телешоу «Две звезды» и другие. То, что вы были медийной персоной, – это чисто для заработка или вы нашли себя на телевидении?

– Если речь идет о программе «Доброе утро», то это проба себя в новой профессии. Остальные шоу – скорее еще одна грань актерской.

– Среди ваших киноролей есть ли такая, которую вы считаете главной?

– Мне не стыдно за свою работу в телефильме «Клетка». И был еще один фильм, в котором мне было очень интересно работать. Мне кажется, это было еврейское счастье. Фильм назывался «Мурка» или «Город счастья» – два рабочих названия. Это история про ту самую Мурку во время революции. Снимали в Питере, было очень интересно и очень тяжело. Но, к сожалению, фильм не вышел на экраны.

– Сегодня вы не только актриса, но еще и директор Театра на Таганке. Как совмещается творческое начало с театральным менеджментом? Какие качества необходимы для этой должности?

– Я не знаю, какие качества необходимы для этой должности. Просто так сложилось в моей жизни. Я долго работала актрисой во МХАТе. Олег Николаевич Ефремов решил, что в театре должен быть профсоюз актеров. Профсоюз не в советском понимании и не тот, который сейчас. Он эту идею привез из Comédie Française. Олег Николаевич был невероятной фигурой. Знаете, «мы длинной вереницей пойдем за Синей птицей»… Вот за ним шли куда угодно. Олег Николаевич сказал, и вся труппа МХАТа вступила в профсоюз. У артистов МХАТа в то время были контракты не как сейчас, на сезон, а на три месяца. Кто вел репертуар и чувствовал себя защищенным, стали профсоюзными лидерами. И первое, что мы, идиоты, сделали, это начали воевать с дирекцией по поводу этих незаконных контрактов. Война закончилась тем, что с нами и не продлили контракты. И вот в 2000 г. я и еще семь активистов вылетели из Художественного театра… Проситься в другие театры на работу не хотелось, да и очень унизительная это процедура. И я создала собственную антрепризу, чтобы играть на сцене как актриса. Я была и продюсером, и всем на свете. И доставала деньги, и приглашала режиссеров. В общем, мне пришлось как-то плавно войти в эту административную историю. Так продолжалось, пока мне не предложили стать директором Театра Романа Виктюка, с которым я до этого работала как актриса. И оттуда я уже плавно перешла на Таганку.

– И вот сегодня вы возглавляете легендарный Театр на Таганке. Тот самый, в котором состоялись Высоцкий, Филатов, Золотухин и вся труппа великого Любимова. Это всё было здесь, в этих стенах. Легенда не жмет плечи?

– Знаете, я работала во МХАТе со Смоктуновским, с Ефремовым, с Евстигнеевым, с Пилявской, с Невинным, с Табаковым и Мягковым на одной сцене. Там своя легенда, здесь своя легенда. Поэтому, честно говоря, не жмет.

– Как живет сегодня театр, что из себя представляет? Есть свой зритель? Как дела у Театра на Таганке после всех потрясений?

– Я пришла сюда в один из самых неблагоприятных периодов, когда театр действительно трясло. Это было через несколько лет после ухода Юрия Петровича Любимова. Шли постоянные склоки, дрязги. Это перестало быть местом творчества, стало местом боев. Там, где находится театр, когда-то был кинотеатр «Вулкан», название себя оправдало. Я здесь пять лет. Конечно, было всё непросто. Театр был разрушен изнутри, не говоря уже про обветшавшее здание. Когда люди занимаются профсоюзной деятельностью, пишут жалобы, судятся, ругаются, им не до творчества. Не было нового репертуара, ничего не было. Оставались только спектакли Юрия Петровича Любимова, которые, мягко говоря, были тоже обветшавшими. Первое, что мы сделали, начали искать молодых режиссеров. Режиссеров, которые смогли бы справиться с этим коллективом и с этим воюющим брендом. Тех, которые не тяготятся легендой. Это было очень непросто.

Был такой проект, назывался «Репетиция». Режиссеры приходили на неделю и делали эскизы. Распределялись роли в труппе. Неделю репетировали и через неделю выходили на зрителя. Если режиссер соответствовал труппе и нашим интересам, эти спектакли принимались к постановке. За первый сезон мы сделали 36 таких эскизов. Это была прямо такая пахота-пахота. Но потихонечку из этого стал составляться репертуар «Таганки». Пошли новые спектакли, пошло обновление. Очень тяжело, очень непросто. Ведь этот театр исчез с культурной карты Москвы, понимаете? И возвращение было очень тяжелым. Конечно, это не просто возвращение зрителя, это его обновление. Осталось два человека, которые ходят сюда с 1964 г., можете себе представить?!

За четыре года, потому что еще был ремонт, практически обновился репертуар. Остались несколько спектаклей Любимова. Конечно, «Добрый человек из Сезуана», с него начался этот театр, и он будет идти, пока сможет идти. А также «Мастер и Маргарита», старый «Тартюф», тоже легенда, ему 52 года, и «Горе от ума – Горе уму – Горе ума». Всё остальное – новые спектакли. А поскольку спектакли ставят абсолютно разные режиссеры, то на каждого режиссера идет свой зритель, поэтому единой публики у «Таганки» еще нет. Но тем не менее новая режиссура, новый тип подхода к театру – это их объединяет.

– Как вы видите развитие русского театра на фоне ухода таких столпов, как Марк Захаров, Олег Табаков? На фоне ухода большого количества артистов того легендарного поколения. Куда мы идем?

– Понятия не имею. Но это же происходит всю жизнь. Это же не первый уход легендарных. Точно так же было, когда уходили Качалов, Станиславский, Симонов, Вахтангов, Мейерхольд. Когда они уходили, тоже ведь всё рушилось, и никто не знал, куда и что идет.

– Вам не кажется, что сейчас какой-то переходный момент от одной эпохи к другой? Вы его не наблюдаете?

– Это нормальное течение жизни. Мы раньше говорили по проводному телефону, теперь ходим с айфоном. Это тоже переход.

– Вы сами продолжаете играть?

– Я играю на «Таганке» в трех спектаклях. И у меня осталась своя антреприза. Правда, там всего один спектакль, с которым я гастролирую. Такое для души.

– Есть роль, о которой мечтаете?

– Нет и никогда не было. Артисты же всеядны. Хочется играть всё, от Джульетты до Скупого рыцаря.

– Возвращаясь к евреям… Вы поддерживаете какую-то связь с Еврейской общиной в Москве? Ходите на какие-то мероприятия? Вас приглашают?

– Да, меня зовут, и я бываю. К сожалению, очень редко. Бываю в синагоге в Жуковке, но туда очень далеко ехать. Когда там собираются, а у меня спектакли, я доехать практически не могу.

– То, что вы еврейка, это в театре как-то работает? В кино, я знаю, так было: евреи держались евреев.

– Вы знаете, ведь артистов-евреев, по большому счету, не так много. Их много, но не так много. Обычно евреи в руководстве. Это как в анекдоте: если бы спортом было полезно заниматься, евреи висели бы на каждой перекладине. Поэтому среди актеров их не так много, но, когда встречается кто-то, сразу появляется элемент доверия. Мы друг друга поймем, мы друг друга услышим. У меня сейчас в театре такое многонациональное государство. Мой первый заместитель дагестанец, есть азербайджанцы, есть белорусы. Есть среди артистов и друзья, с которыми мы уже миллионы лет. Самый мой близкий друг – Сергей Векслер. Это прямо такой друг-друг. Естественно, еврей. Есть еще Александр Резалин.

– Традиционный вопрос: какие у вас отношения с Израилем? Любите эту страну? Бываете там? Сложилось? Не сложилось?

– Складывалось очень долго. Когда я первый раз приехала туда на гастроли, было просто невероятное разочарование, просто ужас. Но поскольку потом я часто бывала там на гастролях, потихоньку как-то приросла к этой стране. Очень большая часть нашей большой еврейской семьи живет в Израиле, и я туда теперь езжу. Когда у меня есть возможность, на неделю на море в Тель-Авив, и заодно общаюсь с родственниками. В Одессу меня не пускают, теперь моя Одесса в Израиле.

 

Беседовал Артем ВИТКИН (jewishmagazine.ru)

 

Девушка с говором

Ирина Апексимова родилась в Волгограде в семье классических музыкантов. Отец Виктор Николаевич Апексимов – пианист и баянист, работал в музыкальной школе, позже – преподавателем консерватории по классу фортепиано. Мать Светлана Яковлевна Апексимова была хормейстером в театре музыкальной комедии, позже – преподавателем дирижeрско-хорового отделения консерватории. Ирина была вторым ребeнком в семье. Родители Ирины развелись, когда ей было восемь лет. Когда девочке исполнилось 13 лет, мать переехала с ней и братом к родственникам в Одессу. По окончании средней школы Ирина поступала в театральный вуз в Москве, но не была принята по причине одесского говора. Вернувшись в Одессу, год работала в Одесском академическом театре музыкальной комедии, танцевала в кордебалете. На следующий год, снова потерпев неудачу на вступительных экзаменах, Ирина переехала в Волгоград, где была принята в кордебалет Волгоградского областного театра музыкальной комедии.

В 1986 г. Апексимова поступила в Школу-студию МХАТ (мастерская Олега Табакова), которую окончила в 1990 г. и была принята вo МХАТ им. А. П. Чехова, где служила до 2000 г. В 2000 г. создала собственное театральное агентство «Бал Аст». Широкая известность и узнаваемость среди публики к ней пришли после выхода в 2000 г. сериала «День рождения Буржуя». С 2006 по 2008 г. была одной из постоянных ведущих программы «Доброе утро» на «Первом канале».

В 2011 г. Ирина вместе с музыкальным коллективом под руководством Тимура Ведерникова впервые выступила с собственной сольной программой «А мне Одесса – девочка!». В 2018 г. Апексимова приняла участие в третьем сезоне шоу «Три аккорда».