Фильм об исчезнувшей «Атлантиде»

В Москве вручили премию «Лавровая ветвь». С 2000 г. эту награду получают неигровые фильмы и телепроекты, снятые на языках народов России. Лучшим дебютом года жюри назвало фильм Кати Устиновой «Штетл». Его герои прожили большую часть своей жизни в еврейских местечках на территории современной Украины и Молдовы. Сегодня таких поселений уже нет, почти все евреи оттуда уехали, сохраняя о былом лишь воспоминания. Мне было очень приятно познакомиться с Катей. Еще и потому, что и ее, и мои предки происходят из Тульчина, так что всё, о чем режиссер рассказывает, мне близко.

 

– Вам удалось снять глубокую, трогательную документальную картину об уходящем мире, об этой прежде масштабной цивилизации, о еврейской культуре в ее переплетении с молдавской, украинской, русской. Не многие знают, что еврейская жизнь в штетлах продолжалась в СССР и после войны, вплоть до 1990-х, пока все евреи не переселились в Израиль, Европу, США. Екатерина, расскажите, пожалуйста, о себе.

– Я родилась в Москве, окончила Институт стран Азии и Африки при МГУ, по образованию я востоковед, которым не стала, хотя до сих пор немного говорю по-индонезийски. Попала на телевидение и проработала там около девяти лет: сначала сценаристом в программе «Дачники» с Машей Шаховой, потом продюсером в программе «Профессия – репортер» с Андреем Лошаком, которого считаю своим учителем, и в финале – три года корреспондентом с Антоном Хрековым в программе «Главный герой». Тогда работали в команде Николая Картозии в дирекции праймового вещания НТВ, это было счастливое и интересное время, но мне всегда хотелось делать что-то свое, да и телевидение к тому времени уже в каком-то смысле прекращало свое существование. В 2009-м уехала в Нью-Йорк, мечтала учиться в киношколе, изучать игровое кино, но в результате попала на документальное, чему тоже безумно рада. Два года училась на документалиста в School of Visual Arts, получила диплом и с тех пор тружусь над тремя документальными фильмами. «Штетл» – мой дебют, первый законченный фильм.

– Где проходили его съемки?

– Побывала, наверное, в двадцати местечках и городах Подолья, Галичины, Буковины и Молдовы – в Шаргороде, Коломые, Копайгороде, Черновцах, Бельцах, Тульчине, Виртюжанах. Разумеется, евреев там почти не осталось, от прежнего еврейского мира – одни руины. Но Шаргород или Вертюжаны сохраняли свой еврейский облик и характер до конца XX в., были местом паломничества этнографических экспедиций, здесь по-прежнему стоят характерные еврейские дома с балконами для сукки. Еще в начале перестройки там работали еврейские ремесленники – портные, сапожники, шапочники, стекольщики. В советское время в синагоге Шаргорода был сокоморсовый завод. Это памятник архитектуры XVI в., но она давно заброшена и рушится на глазах. Ее никто не восстанавливает, да и некому.

– Как возникла идея создания подобного фильма?

– Благодаря моему отцу Сергею Устинову, основателю частного Музея истории евреев в России, в котором собрана уникальная коллекция артефактов еврейской жизни. Собственно, сотрудники музея, например Мария Каспина, и направили меня к первым будущим героям фильма в Черновцы и Коломыю. Надеюсь, обширный отснятый материал, не вошедший в фильм, может быть использован в музее.

– Ваши еврейские предки также происходят из местечка? Может, отсюда всплеск генетической памяти?

– Моя прабабушка, которую я не застала, была из местечка. После Гражданской войны мой прадед, который тоже, очевидно, происходил из местечка, привез ее в Москву. Мы с папой никогда раньше не занимались поиском корней, идея отправиться на съемки такого фильма родилась после возникновения его музея. Он открыл его в 2011-м, а в 2012-м я окончила киношколу в Нью-Йорке и как раз находилась в поискax новой темы. Оказалось, еще в 2000-е Маша Каспина, будучи аспиранткой, вместе с коллегами ездила по различным областям и разговаривала с людьми, которые могли рассказать об атмосфере штетлов. К сожалению, тогда эти беседы фиксировались на бытовые видеокамеры, так что записи не очень высокого качества.

– С вами работала большая съемочная группа?

– Вовсе нет, на 70–80% я сняла «Штетл» самостоятельно с помощью качественной техники. Сама же и монтировала фильм, уже на стадии пост-продакшена привлекла замечательного композитора Аню Друбич, которая написала музыку к фильму, и аниматора Сашко Даниленко, сделавшего к нему анимационные титры. Записала около 30 интервью, затем провела своеобразный кастинг. Может, об этом не очень корректно говорить, но по причине возраста героев не все из них были готовы участвовать в съемках. Так, художнику Исааку Вайншельбойму на момент съемок исполнилось 96 лет, он умер два года назад. Эмилия, свидетельница Холокоста, с которой я дружила и часто общалась, скончалась в 99 лет. При этом до последних месяцев своей жизни это были невероятно активные люди, к которым приходилось чуть ли не записываться на прием. Из тех, к кому меня отправляла Маша Каспина, в фильм вошел портной Шмило Кроч. После отбора в «Штетл» вошли девять героев. К сожалению, многие в ленту не попали. Например, любимая старушка Маши Каспиной – тетя Песя Колоденкер из Тульчина. Я слышала, как они с мужем и братом разговаривали на идише, вспоминая время оккупации. Это был отдельный микромир. Песя помнила удивительные вещи, даже во времена атеизма в ее семье тайно соблюдались все еврейские праздники. Так получилось, что я оказалась у нее в гостях вместе с верующим евреем, а они с мужем ели бутерброды с сыром и колбасой. Угощали и нас и удивляясь, почему мой спутник отказывается. «Что за диета у вас такая в Москве!?» – обиженно восклицала тетя Песя. Среди не вошедшего материала также имеется несколько мощных воспоминаний о Холокосте, ряд замечательных интервью с шикарной Бел Кауфман, внучкой писателя Шолом-Алейхема. Она жила в Нью-Йорке, мы успели подружиться. Встречу Бел назначала мне по мейлу, а ведь на тот момент ей стукнуло 102 года. В Израиле я брала интервью у Идо Нетаньяху, брата премьер-министра, их отец тоже происходил из местечка.

– Перед тем как отправиться на съемки, вы, наверное, написали сценарий?

– Никакого сценария не было, а на дальнейший монтаж ушло три года. Генеральный продюсер фильма Сергей Устинов, благодаря которому все эти поездки стали возможны, искренне не понимал, почему нужно так долго снимать и монтировать: «Озвучивай всё закадровым текстом, зачем усложняешь себе задачу?» «Это не телевизионный фильм, мне такой формат больше не интересен», – отвечала я. Мне хотелось, чтобы всё рассказывали сами герои. В итоге папа увидел «Штетл» уже в законченном виде и в процесс никак не вмешивался, просто терпеливо ждал. Хочется подчеркнуть: это не узко еврейский фильм, не еще одна лента про Холокост, а документальная зарисовка про два народа, про соседство. Соответственно, картина универсальна для любого зрителя.

– Кто из героев полюбился вам больше всего?

– Один из самых любимых – шапочник Володя Малишевский, украинец из Шаргорода, родившийся во время войны. Они с Надей – фантастическая пара, вместе прожили 50 лет в любви и заботе. Видела, как Надя и Володя «дышали» этой еврейской памятью, как Володя ухаживал за местным еврейским кладбищем. Сейчас он умер, так что неизвестно, кто теперь будет убирать еврейские могилы и косить траву на кладбище. Евреи научили Володю шить, он кроил свои шапки по еврейским лекалам, продавал их на рынке, грустно перечисляя всех еврейских шапочников, которых уже нет. На самом деле его продукцию ручной работы в местечке покупать стало давно некому: все евреи, носившие подобные головные уборы, уехали. Также в фильме много историй про войну. Наверное, даже больше, чем хотелось. Примечательно, что снимала очень пожилых людей, но никто из них не находился в маразме, даже с учетом того, через что они прошли. Многие вспоминали о своем еврействе, о том, что соблюдение еврейских традиций в местечках до войны и после нее – «две большие разницы». Bернувшись в местечки, те, кто уцелел в войну, сталкивались с запретами советской власти. Тогда религия и традиции ушли в подполье, на идише разговаривали лишь дома, иногда даже тайно от детей.

– Правильно ли я понимаю, что этим фильмом вы словно отдавали некую дань своим близким, пострадавшим во время войны?

– Можно сказать, что в определенной степени этой картиной я отдала дань памяти своему еврейскому деду, папиному отцу Льву Устинову, известному сказочнику и драматургу, который связистом прошел всю войну. Его родители Анна Абрамовна и Ефим Овсеевич Гольдштейн тоже воевали в народном ополчении, прабабушка из-за ранения в легкое рано умерла. Когда фильм вышел, папа сказал: «„Штетл“ наполнен вечными ценностями, поэтому никогда не устареет и не утратит актуальности». Ну, генеральному продюсеру, конечно, виднее.

– Как фильм приняла публика? Какой дальнейшей судьбы для него вы хотите?

– Аудитория принимает фильм хорошо, хотя из-за пандемии фестивальная премьера проходила в формате онлайн. «Штетл» стал участником международных фестивалей в Род-Айленде и Калгари, был показан на «Артдокфесте», сейчас будет демонстрироваться в рамках Russian Film Week в США. Проект получил премию «Лавровая ветвь» в категории «Лучший дебют» и весной появится на онлайн-платформах. Пока же его можно посмотреть в кинотеатре в Центре документального кино. Для меня это очень важно: всегда рассчитывала на большой экран. В США «Штетл» пока находится в фестивальном прокате, но я мечтаю, чтобы его увидело как можно больше людей, чтобы он был доступен в школах и университетах. Но для этого мне требуется дистрибьютoр, который бы этим занимался. Я снимала фильм для международной аудитории и верю, что мне действительно удалось запечатлеть последние крупицы уходящего мира, которого больше не будет.

 

Беседовала Яна ЛЮБАРСКАЯ