Гимн свободе

Жизненный путь виолончелиста, композитора и педагога Дона Яффе, живущего в Бремене, витиеват и солиден, полон приключений и неожиданных поворотов. Ему вместе с родителями удалось бежать от нацистов из Риги и спастись от Холокоста. В СССР Яффе на себе испытал бытовой и завуалированный государственный антисемитизм. В 1971-м репатриировался в Израиль, где не только продолжил музыкальную и преподавательскую карьеру, но также был воином, защищавшим в боях эту страну. С 1974 г. Яффе живет в Германии. Сначала был концертмейстером Берлинского симфонического оркестра, а затем в 1975–1997 гг. играл в Бременском государственном филармоническом оркестре, до выхода на пенсию. Но и после этого Яффе не прекратил активную музыкальную деятельность, занявшись композиторским творчеством. Многие его сочинения инспирированы важнейшими моментами новейшей истории Европы. Эти произведения – словно предостережения тем, кому свойственно быстро избавлять свою память от ошибок прошлого, которые приводят к трагедиям целых народов.

Дону Яффе даровано счастье ощущать, что его музыкальную линию жизни продолжают потомки. Тут прежде всего нужно говорить о его сыне, виолончелисте Рамоне Яффе, который заботится о концертной судьбе произведений отца и уже 25 лет руководит музыкальным фестивалем в австрийском городе Хопфгартен-им-Бриксенталь, причем за эту деятельность Рамон награжден Большим орденом Тирольского Орла в серебре. 22-летняя внучка Дона Яффе, Серафина, тоже исполняет его произведения. С восьмилетнего возраста она осваивала виолончель, а с 12 лет стала постигать искусство игры на арфе. В июне 2017 г. на германском конкурсе Jugend Musiziert Серафина заняла первое место, а также получила четыре специальных приза.

Накануне 88-летия Дона Яффе я поговорил с ним о его творчестве. В беседе приняла участие супруга музыканта Эльза Яффе.

 

– Ваши сочинения для виолончели соло не могут не впечатлять. Вы проявляете глубочайшее понимание музыкальной природы этого инструмента и стараетесь продемонстрировать это в полной мере, как, например, в вашем самом первом сочинении «Passionen», которое по смелости задумок и богатой палитре настроений можно сравнить с сюитами для виолончели Бриттена. Как появилось это сочинение?

Дон Яффе (Д. Я.): – Очень важно отметить, что я пишу музыку особо не задумываясь, потому что не учился специально композиции. Я, конечно, имел элементарные представления о формах произведений. А писать музыку начал совершенно случайно. Однажды, перед тем как мне предстояло выйти на пенсию и перестать работать в оркестре, мы играли концерт современной музыки. При выходе со сцены рядом со мной оказался наш первый тромбонист. Он поинтересовался моим мнением о только что сыгранном сочинении. Я ответил, что это произведение мне не понравилось. Тромбонист сказал: «Попробуй сам писать музыку, тогда ты увидишь, как это трудно». Я пришел домой после концерта, было примерно половина одиннадцатого вечера, и подумал, почему бы мне действительно не сочинять музыку? Попробую написать для виолончели соло. Но о чем? О международном положении в данный момент, о разногласиях между государствами и о том, чем это может кончиться. И вдруг в моих ушах словно зазвучала музыка. Я сразу стал лихорадочно ее записывать. В одну ночь я написал первую часть сонаты «Passionen». Я не задумывался ни о форме, ни о чем другом. Я только думал о том, что происходило в мире, и каждый раз слышал музыку. Мне было непонятно, как это происходит. Под утро смотрю – получилось что-то интересное. К счастью, в этот день не было репетиции. И я проспал весь день, а следующей ночью написал вторую часть, в которой есть раздумья о том, что если люди будут так дальше поступать, то в конце концов будет Третья мировая война. Потом я подумал, что кто-то же должен наблюдать за всем этим со стороны. А кто? Смерть. Она должна радоваться, что у нее будет работа, когда возникнет мировая война. Я решил – это будет ее танец, ее торжество – смерть радуется тому, что люди натворят после всех этих ссор между собой. И так вышла третья часть сонаты, написанная в ту же ночь. Когда я сочиняю, мне достаточно только почувствовать определенную ситуацию и то, как она будет развиваться. И тогда я сразу слышу эту музыку. Мне остается только записывать.

– Дуэт для виолончели и органа «Durch die Zeit» вы посвятили судьбе своей матери, вместе с которой вам удалось бежать из родной Риги еще до прихода нацистов. Уже только это путешествие через весь Советский Союз достойно того, чтобы по его мотивам снять фильм. Расскажите, пожалуйста, о самых ключевых моментах этого странствия, которые послужили вдохновением для написания музыкального произведения.

Д. Я.: – Это сочинение появилось таким образом. Мой сын Рамон руководит музыкальным фестивалем, который проводится в австрийском городе Хопфгартен-им-Бриксенталь и концерты которого я часто посещал. Как-то раз на фестивале исполнялись «Гольдберг-вариации» Баха. И, когда закончился концерт, ко мне подошел еще один из организаторов фестиваля и спросил, не хочу ли я написать свои вариации на главную баховскую тему из «Гольдберг-вариаций». Сочинение «Durch die Zeit» уже не было написано за одну ночь. Прошло несколько месяцев, когда оно было завершено. Работая над ним, я вспоминал, как развивалась жизнь нашей семьи после начала войны. Мой отец и его брат хотели выбраться из Советского Союза и через Афганистан переправиться в Палестину, но попытка провалилась, и из-за опасности преследования начались наши странствия по всему СССР. И самое главное, я всегда наблюдал, как страшно все это переживала моя мать. И ее переживания на меня очень сильно действовали. Когда мы вернулись обратно в Латвию, то узнали, что мать потеряла всех близких родственников, а у нее было два брата, одна сестра с мужем и двумя маленькими детьми примерно трех-четырех лет. Наша семья со стороны отца и матери потеряла за время Второй мировой войны в Литве и Латвии более 60 человек. А в конце произведения отражены смерть мамы и мои жуткие переживания по этому поводу – это долго звучащие аккорды, словно душа улетает во Вселенную. Когда было первое исполнение, публика после финала сочинения долго находилась в оцепенении. Последовала огромная пауза, слышно было, как поднимаются со своих стульев исполнители – мой сын и органист. А публика все никак не могла прийти в себя. И далее последовала невероятная реакция – бурные аплодисменты.

– В «Shoa» – еще одном произведении для виолончели соло – подчас создается иллюзия, словно звучит камерный оркестр. Можно было ожидать, что в этом сочинении появятся цитаты или псевдоцитаты, связанные с еврейским фольклором. Но вы избрали более сложный путь и создаете национальный колорит при помощи сложных построений. Как формировалась структура этого произведения?

Д. Я.: – Я просто писал от всего сердца и обращал внимание на подробности – в каком направлении двигался антисемитизм и какие совершались преступления. И вот таким образом формировалась очень сложная структура. В музыке отражено, почему все это происходило. Некие замечания возникают по пути. Я не старался сознательно подчеркивать весь ужас, сочиняя произведение для одного инструмента. Просто по логике напрашивался вопрос: почему вот такой интеллигентный, замечательный немецкий народ творил такие страшные вещи? Вот таким образом усиливались контрасты. Но делал я это не специально, а просто и естественно, словно рассказывал все это.

– У вас было стремительное начало музыкальной карьеры – вы учились в музыкальной школе для особо одаренных детей, которую закончили за четыре года вместо десяти. Какие у вас были тогда самые важные путеводные звезды в начале освоения музыки для виолончели?

Д. Я.: – Отец заметил, что я перестал бывать в школе, и решил меня занять чем-то, потому что боялся, что я пойду по неправильному пути. Учтите, что у него было четверо детей. Он много работал, чтобы прокормить семью. Ну он и решил тогда отдать меня в музыкальную школу для особо одаренных детей, которая находилась недалеко от нас. Я вместе с отцом пришел на экзамен, у меня проверяли слух, музыкальную память и так далее. Нашли, что у меня все идеально. Я хотел учиться играть на рояле. Это был единственный инструмент, который я по-настоящему хорошо знал. Но мне уже было тогда 13 лет, и преподаватели сказали, что слишком поздно начинать учиться играть на рояле. Предложили выбрать виолончель. Но они не посмотрели на мои маленькие руки, которые совершенно не подходили для этого инструмента. Мне попался гениальный педагог Петер Комисар. Несмотря на мои маленькие руки, он стал работать со мной. Я принялся делать упражнения, расширять расстояние между пальцами, благодаря чему мог играть на инструменте. Для меня яркими примерами были Даниил Шафран и Мстислав Ростропович – великие виолончелисты того времени.

– В ваших заметках я читал, что после исполнения сонаты «Passionen» во время фестиваля на острове Узедом один критик писал, что ваша соната затмила сонату Шостаковича. Вы отметили, что сперва были потрясены и даже возмущены, потому что Шостакович был вашей путеводной звездой.

Д. Я.: – И до сих пор остается таковым. Шостакович для меня самый великий композитор кроме Баха.

– Камерная симфония «Exodus 1971» написана в расчете на двух солистов – виолончелиста и пианиста. Вновь довольно редкий инструментарий, если говорить о двойных концертах. Вы написали это произведение по просьбе сына-виолончелиста, отразив в этом сочинении собственный важный жизненный этап – отъезд из СССР в Израиль. Какие подтексты в развитии диалогов виолончелиста и пианиста наиболее важные?

Д. Я.: – Я сочиняю трагические произведения, и очень хотелось бы, чтобы люди, которые слушают мою музыку, не повторяли ошибки прошлого. Если бы люди помогали друг другу, а не завидовали успехам окружающих, то жили бы как в раю, а не в таком напряжении, в каком мы находились и находимся даже сегодня… Когда я жил в Советском Союзе, из-за жуткого антисемитизма я мечтал покинуть эту страну и уехать в Израиль. Мне хотелось почувствовать себя человеком, потому что у меня было ощущение, словно я недочеловек. Было страшно, когда мы жили в Сибири. Там я впервые почувствовал антисемитизм. Мне разбивали нос до крови всякий раз, когда я возвращался домой из школы. В Латвии антисемитизм тоже был. Единственное, что он не имел такого открытого характера. Мне пару раз приходилось драться с мальчишками, которые обзывали меня. Но это было не так страшно, как в Сибири. В профессиональной области антисемитизм был очень заметен. Я стал лучшим виолончелистом в Латвии, но мне не давали возможности много играть. Правда, были отдельные записи на радио, я давал концерты, но меня не брали в филармонию как солиста.

Эльза Яффе (Э. Я.): – Дон преподавал в музыкальной школе им. Эмиля Дарзиня, где раньше сам учился, и он был единственным в то время, чьи ученики становились лауреатами международных конкурсов. На его показательные уроки съезжались преподаватели со всего Светского Союза. Дон был в жюри разных всесоюзных конкурсов. Но ему не давали профессуру из-за его этнического происхождения и из-за стойкого отказа вступать в коммунистическую партию.

Д. Я.: – Я отказывался, потому что ненавидел все, что происходило в Советском Союзе. Распространилось известие о двух событиях – группа евреев из Прибалтики объявила голодовку на Центральном телеграфе в Москве и еще была попытка угона самолета. Я считал, что всех участников этих акций тут же расстреляют. В то время я регулярно слушал «Голос Америки», Би-би-си. А когда эти станции начали глушить, принялся слушать передачи западногерманского радио на немецком языке, потому что владел немецким языком – мои родители тайно говорили по-немецки. Меня предупредили, чтобы я ни в коем случае не заговорил на этом языке, потому что иначе нас всех объявят немецкими шпионами.

– Вы владели немецким с детства?

Д. Я.: – Да, дело в том, что мой отец совершенно свободно говорил на 12 языках. В юности он много путешествовал. А мама говорила на пяти языках. Я тоже знаю пять языков, но не все так же хорошо, как русский. И когда я по западному радио услышал, что объявивших голодовку евреев освободили и разрешили им уехать в Израиль, я тут же подал в рижский ОВИР документы на выезд, очень рискуя своими двумя маленькими детьми. Решение ОВИРа было такое: мне надо было ждать целый месяц. И вот всю эту историю много лет спустя я отразил в «Exodus 1971».

– Вы мечтали попасть в Израиль – в страну, которая освободит вас от тяготившего вас чувства недочеловека. И вы достигли реализации мечтаний.

Д. Я.: – В Израиле меня приняли замечательно. Я чувствовал себя так, словно попал в рай. Вплоть до анекдотов доходило. Например, я захотел преподавать виолончель в Иерусалимской академии музыки и танца, которую тогда возглавляла геверет Достровски. Она сказала: «К сожалению, место преподавателя зарезервировано для одного великого педагога, который приедет из Советского Союза». Я спрашиваю: «Интересно знать, кто это?» Она называет мою фамилию. Когда директор узнала, что это я, у нее от удивления округлились глаза. Она развела руки и обняла меня. Вот так я стал работать в академии. Кроме того, я был виолончелистом Иерусалимского симфонического оркестра. На конкурсе для поступления я сыграл концерт для виолончели Дворжака. Прослушивавшие меня были в восторге и тут же меня взяли. Все было замечательно, но в Израиле шла вечная война – открытая и не открытая. Мне было в то время лет 38, но как военнообязанному мне надо было служить в армии. Я служил в Советской армии, знаю, как там все было. Я увидел, что в израильской армии совершенно другие масштабы, совершенно другая выучка была. Меня это очень поражало. Ну и я участвовал в Войне Судного дня.

– Если не ошибаюсь, вы были танкистом?

Д. Я.: – Да, я научился водить танк. Ну и наш танк в бою уничтожил 18 арабских танков. Некоторые думают, что арабы трусы, а это безумно смелые люди. Те, которые спасались из горящего танка, успевали выбраться, бежали нам навстречу и стреляли из пистолетов по нам. И в конце концов я понял, что там будет вечно война, терроризм, то есть это все-таки далеко не рай. И я решил оттуда уехать, потому что мне не хотелось, чтобы мои дети пережили кошмар войны, который пережил я сам. И я отправился в Германию. Почему? Во-первых, потому что я знал немецкий язык. Во-вторых, немцы – народ интеллигентный, и они поняли, что натворили. Я решил: самое последнее, что они будут делать – это опять убивать евреев. И в Германии меня приняли замечательно. Сначала я приехал в Западный Берлин, мне тут же с радостью дали немецкое гражданство, поскольку мой отец окончил один из берлинских университетов. В Германии моя жизнь сложилась идеально. Я не чувствовал здесь ни малейшего антисемитизма. Я прожил в Германии 46 лет и очень рад, что сюда приехал. Правда, когда я стал писать музыку, я заметил, что всякий раз находились отговорки, чтобы не играть мои сочинения. Например, говорили, что в данный момент они не актуальны для исполнения. И они звучат только благодаря тому, что их исполняет мой сын, замечательный виолончелист. Он играет мои сочинения чаще за границей, чем в Германии. Вот это единственное, что омрачает мою жизнь, потому что немцам было бы все-таки очень полезно слышать мою музыку, чтобы осознать преступления, которые совершили нацисты.

– Одни публикуют дневниковые записи или воспоминания. Вы практически делаете то же самое, но только не посредством слова, а пользуясь универсальным языком музыки. Но, повествуя о личном, вы расширяете эти темы до уровня трагедии всего еврейского народа. Можно ли назвать это главной темой вашего творчества?

Д. Я.: – Мне хочется принести пользу обществу, чтобы новые поколения не совершали ошибки их предков. Ведь антисемитизм опять усиливается. И очень важно бороться против него. Не знаю, сможет ли это осуществить правительство Германии, но думаю, что при помощи моей музыки оно могло бы иметь еще одно оружие против антисемитизма. Во всем мире, на протяжении всей истории антисемитизм приводил к трагедии тот народ, который поддавался антисемитским настроениям. Когда люди начинают выступать один против другого, то в конце концов они становятся злодеями и по отношении к самим себе.

– У вас есть произведения для оркестра, которые записаны только в MIDI-версии. На мой взгляд, они уже давно могли бы быть исполненными хорошими составами исполнителей. Правда, у меня сложилось впечатление, что у местных промоутеров, которые занимаются академической музыкой, есть боязнь свежих репертуарных идей. Ни для кого не секрет, что на концерты классической музыки ходит значительно меньше зрителей, нежели на концерты других музыкальных жанров. И промоутеры боятся рисковать, выбирают поверенные варианты.

Д. Я.: – Но есть и другие моменты. Например, один композитор говорит: «Если ты исполнишь вот это мое сочинение, то я помогу тебе в исполнении твоих произведений». Или какому-нибудь дирижеру обещают: «Если ты исполнишь мои произведения, то ты сможешь у меня тоже дирижировать». Существует торговля такого рода между разными организациями. А у меня нет подобных лоббистов.

– Пусть есть своя репертуарная политика у германских промоутеров и концертных организаций. Но существует же Центральный совет евреев в Германии. Можно было бы устроить целое турне по еврейским общинам с вашей музыкой. Кроме того, в нескольких германских городах регулярно проходят фестивали еврейской культуры. И для их программ тоже идеально подходят такие сочинения.

Э. Я.: – Это и мое мнение. Видите ли, это я все уже перепробовала. Есть большой еврейский фестиваль в Дрездене, я также информировала руководство потсдамского фестиваля имени Луиса Левандовского о том, что Дон интонировал «Todesfuge» для хора, органа и виолончели на стихи Пауля Целана. Два года назад они ответили: «Обязательно пришлите ноты». И все – тишина. Рамон сыграл несколько концертов с музыкой своего отца в еврейских общинах Германии. Но у большинства пожилых членов общин спрос на музыку клезмер. В Берлине проходит фестиваль еврейской музыки под управлением Башкировой. И сколько я ни писала туда, ответ Еврейского музея в Берлине такой: «Это в руках Башкировой, мы вмешиваться не будем». И в результате опять тупик. Я не понимаю такого отношения.

– Какое произведение наиболее дорого вам из тех, которые не познали радость премьеры? Среди них меня наиболее впечатлило сочинение «Сон разума порождает чудовищ» по мотивам одноименного офорта Франсиско Гойи из цикла «Капричос».

Д. Я.: – Мне почти все мои произведения одинаково дороги, но я думаю, что эта симфония, может быть, помогла бы слушателям лучше понимать реальность того, что сегодня происходит в мире. Помогла бы в том, чтобы народы не выбирали такие правительства и партии, которые могут навредить населению отдельных стран и всему миру.

– Стремление естественное, но дело в том, что люди не внимают даже словесным разумным увещеваниям. А тут музыка. Я верю в нее, потому что она дает восприимчивому человеку гораздо больше, чем слова. Но может ли музыка направлять в русло добра людские массы?

Д. Я.: – Мне почти 88 лет, я прожил долгую и не простую жизнь. Я не настолько наивен, чтобы думать, будто могу перевернуть весь свет в лучшую сторону. Я, как один из последних свидетелей военного времени и переживший Холокост, считаю своей исторической миссией и обязанностью посвящать свои произведения Шоа и его жертвам с предупреждением будущим поколениям. Многие личности, организации, правительства Германии и Евросоюза активно борются с антисемитизмом, спасибо им за это. 2021 год – год особенный, празднуется 1700 лет еврейской жизни в Германии. Я стремлюсь быть музыкально активным участником этих знаменательных событий, представляя свои композиции в рамках юбилея.

 

Беседовал

Сергей ГАВРИЛОВ