«Я закричала: „Лена, что такое откат?!“»

Глава издательства «Книжники» Борух Горин беседует с писательницей, поэтессой и эссеисткой Линор Горалик

Л. Горалик и Б. Горин в издательстве «Книжники»
© ИЛЬЯ ИТКИН

– Вы приехали в Израиль, если я правильно помню, в 1989 г. Что вас поразило в первую очередь?

– Я попала из советского Днепропетровска в несоветскую страну. Это было перемещение в параллельную реальность.

– Это была эйфория или кошмар?

– Для меня 14-летней это была эйфория. Родителям было очень тяжело. Они были люди физического труда, им было по 40, они учили иврит. Отец и мать – мои кумиры по разным причинам. В том числе потому, что они встроились в эту жизнь, проработали до пенсии госслужащими. Они – абсолютные израильтяне, люди, очень много ездящие по миру. Я ими восхищаюсь.

– Как вас приняли одноклассники?

– Тогда была огромная алия. В классе было немало детей из СССР. Мы дружили.

– Как же вы тогда язык выучили?

– Наше общение было на русском, а учились мы на иврите. Нам надо было сдавать экзамен по ТАНАХу, и мы с подругой Машей сходили с ума. Читали мы на иврите с трудом, понимали далеко не всё. Тогда мы с Машей взяли большой ватман и на нем мелко написали все истории, указали имена участников, соединили стрелочками. Кто с кем спал, на стрелочках написали, чем мотивировал. Маша получила 98 баллов из 100, я – 96.

– И кто вам в ТАНАХе понравился больше всех?

– Меня больше всего тронула история Урии, совершенно душераздирающая.

– С ивритом вы справились при помощи ватмана. Как у вас получилось сохранить русский язык?

– У меня с ним было совсем плохо. Начал происходить вот этот эмигрантский парадокс: ты общаешься на русском и читаешь на русском, но не «живешь в нем». Мы не смотрели российское телевидение. Взрослые смотрели, мы – нет.

Я начала сочинять очень поздно. То, что человек начинает писать в 13 и дорабатывает к 20, я делала с 23 до 25, когда люди уже пишут приличные тексты. Но так или иначе, почему-то я начала писать на русском. Это вполне мог быть иврит, но так фишечка легла. Нашлись на свете добрые люди, которые взяли меня писать тексты в «Русский журнал». Это было первое интернет-издание на русском языке.

Я не заслуживала этого доверия, но мне повезло с редакторами. Виктор Сонькин – выдающийся переводчик и писатель, Борис Кузьминский – выдающийся литературный критик… Я сдавала им тексты, а они возвращали мне их с огромным количеством пометок, общий смысл которых выглядел следующим образом: на русском так не говорят. Когда я в 2000 г. отправилась в Россию, я ехала подучить язык. Я уже тогда работала с маркетингом и бизнес-консалтингом. Я ехала с контрактом на три месяца – поставить фирму и выйти из нее. И осталась. 15 лет я здесь прожила, фактически изучая язык.

– У вас замечательный результат.

– Я приехала ставить дочернюю фирму для Тёмы Лебедева, который был не такой большой, как сейчас, но бодрый и ужасно интересный. Мы обрабатывали какого-то клиента, который должен был дать денег. Со мной в кабинете сидела прекрасная Лена Карин, которая тогда вела у Тёмы одно из направлений. Лена подошла ко мне в коридоре, сказала, что переговорила с клиентом с глазу на глаз – все нормально, но надо дать откат. Я спросила: «Дать что?» Лена сказала: «Откат». Я закричала: «Лена, что такое откат?!»

– Днепропетровск – это что для вас?

– Я не возвращалась в Днепропетровск с 1989 г. У меня был эпизод: мы с мужем в Нижнем Новгороде вошли в квартиру его бабушки, и я разрыдалась. Просто от этой мебели, от этого советского подъезда, от этих книг. Я не возвращалась в Днепропетровск. У меня нет чувства, что я справлюсь с этим эмоционально. Это полностью законсервированный у меня в голове город детства с людьми, которых больше нет.

– Я знаю людей, которые не хотят говорить о своем детстве, они его не лелеют, не любят. Как вы думаете, почему?

– Есть такое понятие – позитивное когнитирование. Это способность человека смотреть на различные события своей жизни, в том числе на события своего детства, и видеть в них хорошее. Так возникают воспоминания о беззаботном детстве. Человек игнорирует ту тяжелую часть, которая была, а она есть в каждом детстве при самых любящих взрослых и при самой большой поддержке. Если я правильно понимаю, этот механизм работает у каждого, и за счет него мы живы.

– Переходим к нашей работе – к еврейской литературе. Я издаю еврейский журнал…

– А я иногда примазываюсь.

– А вы были главным редактором сайта «Букник» в лучший период его деятельности. Вы сделали замечательные книжки. Судя по «Библейскому зоопарку», больше всего вы любите зверей и Израиль?

– Я сейчас пишу роман про зверей и Израиль.

– Рита Райт-Ковалёва сделала гениальную вещь: она придумала сленг. В 1960-х в СССР хипстеров не было, а хипстерский сленг уже появился. Я не хочу раздавать комплименты, но у вас Этгар Керет (израильский писатель, о творчестве которого мы рассказывали в «ЕП», 2016, № 2 и на стр. 48 этого номера) каким-то образом умудряется говорить на русском языке, которого как бы нет в Москве, но ты понимаешь, что это русский язык.

– Мы с Этгаром дружим. Мы можем часами разговаривать. Мне кажется, что у его персонажей есть абсолютные двойники в Москве. Это такая потерявшаяся интеллигенция, у которой кризис идентичности не сейчас, а всегда. У нее есть свой язык. И я пытаюсь переводить Керета этим языком. Кроме того, у меня есть бонус, которого нет у многих переводчиков: я все могу спросить у автора.

– Кстати, «Заяц ПЦ» – еврей?

– Во-первых, да. Во-вторых, он грузин. Потому что, когда начали травить грузин, он вышел с табличкой «Я грузин». В-третьих, у него есть диалог с жирафом. Заяц удивляется: «Я думал, что ты еврей». А жираф отвечает: «По паспорту я суслик».

– Еще вспомнилось. Жираф говорит зайцу: «А в Америке на собаках женятся, негров линчуют и детей едят!» Заяц ему: «Надо ехать!»

– Правда же надо!

– Что для вас главное в жизни и в текстах? Честность?

– Пытаться быть хорошим человеком в каждый момент времени.

– То есть вы не воспринимаете себя как врача? Надо сделать операцию, пациенту будет больно…

– На фиг такую профессию.

– Не можете вы резать по живому?

– Ровно поэтому я и не режу по живому.

– Недавно я прочел новость: израильские десантники участвовали в учениях Германии, Польши и США. Израильские офицеры подчеркнули трогательный символизм: еврейские солдаты действуют на польской территории именно там, где были нацистские лагеря смерти. Символизм или тяжелый невроз?

– Где заканчивается невротическое переживание и начинается историческая память, я не знаю. В какой-то момент историческая память превращается в ретроизацию. В День освобождения Бастилии никто не плачет о заключенных. Или, наоборот, о погибших тюремщиках. Это очень больно, когда сталкиваются два поколения, для одного это еще живая память, а для другого – опосредованная. Люди возмущаются георгиевской ленточкой на шее у кота, но торт «Наполеон» в горле у них не застревает. А чувак пол-Москвы сжег.

– Хорошо, а разговоры о немецкой вине, покаянии перед евреями?

– Несу ли я, родившаяся в 1975 г., вину за изнасилования немок или за Афганистан? Мне кажется, это вопрос про то, как конструируется национальная идентичность. Если бы она конструировалась как принадлежность к некой общности и участию в ее жизни, всё было бы проще. Но она конструируется как наследие исторических событий. Так мы оказываемся в ситуации, когда немцы виноваты перед евреями. Хотя нет уже «тех» немцев, и «тех» евреев почти нет. Когда речь идет об арабах, я физически чувствую, где у меня в голове то место, куда переставлять шестеренку, которая говорит: «Нет такого понятия, как арабы, ненавидящие Израиль. Есть отдельная категория отдельных людей, и то мы не знаем, что у них в головах. Что из этого пропаганда, а что – реальные взгляды реальных людей». Мне как человеку, который любит Израиль, который боится за страну, видит бесконечные теракты, приходится руками у себя в голове переставлять эту шестеренку, чтобы не жить в логике «все арабы плохие». Это ужасно больно, тяжело и неприятно, большой труд. Я была бы счастлива от него избавиться, но у меня нет возможности.

– На этой ноте я хочу процитировать моего любимого «Зайца ПЦ»: «Человек, прочитавший всего Достоевского, Гоголя, Радищева, Булгакова, Мережковского, Толстого, Солженицына, не может быть ни прислужником, ни чинушей, ни мздоимцем». И отвечает себе: «Невротик может быть только пациентом».

– Одних не устроил Мережковский, других Солженицын.

– Меня не устроило, что они рядом все. Как человек может одновременно с удовольствием читать Мережковского и Булгакова?

– Где там написано «с удовольствием»?

– У меня был период булгаковской мании. Я прочитал каждую строку, которую он написал. Я узнал, что есть два Булгакова, гений и бездарь. Булгаков-бездарь работал в газете «Гудок». Это невероятные по убожеству стилистики, по лексикону и словарному запасу статьи. Он как-то умудрялся отключать свою душу от этого всего, от поденщины?

– Я не знаю. В какой-то момент я запретила себе пытаться представить, как выживали советские люди при советском режиме, потому что мне повезло там не находиться. Я совершенно не знаю, что должен был делать такой человек, как Булгаков, чтобы выжить и прокормиться. Если для этого надо было писать бездарные фельетоны в «Гудок», слава Б-гу, что он их писал.

– Мы можем вести разговоры о вере?

– Когда мне было 10 лет, я очень хотела поговорить со священником. Мне попался человек в рясе, как я теперь понимаю, он был послушником в монастыре. Я подошла к нему и спросила: «Батюшка, вы в Б-га верите?» Он с дипломатичностью и осторожностью ответил: «Б-г знает, верю я в него или нет». Я поняла, что мы далеко не уедем, и контакт не состоялся. Но для меня вопрос того, как человек приходит к вере и – отдельно – как человек приходит к религии, очень важный. У разных еврейских и израильских проектов есть такая тема, такой Золотой гусь – неохваченные евреи. Люди, которые знают, что они евреи, но совершенно равнодушны к этой теме.

– Я издаю художественную литературу по одной причине: я верю, что хорошая книга – это та книга, которая дает человеку возможность прожить чужую жизнь. Книги, которые мы издаем, – это еврейский опыт, которого евреи были лишены здесь. Книги доходят в те места, куда другое не дойдет. Потом появился Еврейский музей. Два месяца назад было уже 2 млн посетителей. Я думаю, что нет человека, который, придя в этот музей, не приблизился на сантиметр либо к своим корням, либо к пониманию чего-то нового о еврействе.

– Когда я занималась «Букником», это были прекрасные два года. Понятно, что Холокост был для нас огромной темой. Но между собой мы иногда шутили про то, что мы – вестник Холокоста. И эта шутка казалась нам смешной, пока я не пошла давать интервью украинскому радио. Там с радостью сказали: «Мы ваши братья. Мы себя называем „Хроники Голодомора“». Что делать со стереотипом того, что еврейская книга – это опять Холокост?

– Издавать не только о Холокосте. У нас есть раздел «Проза еврейской жизни». В нем 150 томов, книг о Холокосте там 10. Не потому, что о Холокосте не надо писать, снимать, рассказывать, а потому, что о Холокосте надо писать, снимать, рассказывать только тем, кто может. Об Освенциме нельзя разрешать писать тем, кто там не был. Главные книги об Освенциме – это «Ночь» Эли Визеля, «Без судьбы» Имре Кертеса и «Человек ли это?» Примо Леви. Хватит, не надо больше никому об этом писать.

– Раз уж я перетянула на себя функции интервьюера, вопрос как частному лицу: чего вам хочется больше всего?

– Я по роду своей деятельности общаюсь с людьми, которым психологически плохо. В основном, психологически плохо из-за антиинтеллектуальности вокруг. И мне хочется, чтобы у каждого такого человека кто-то оказался рядом. Тот, кто может ему сказать, что он молодец, что он не урод, не невротик, а что он классный, что он лучше всех. Меня больше всего поражает в разных ксенофобских травлях, что за лозунгами люди не видят этого подростка, который выходит в окно. А я его вижу. И мне от этого очень страшно. Ощущение, что меня нет рядом, часто бывает невыносимо. Ты сидишь со своими детьми, а где-то сейчас человеку так плохо, что он выходит в окно.

– Мы умеем закончить на веселой ноте.

 

Беседовал Борух ГОРИН (jewishmagazine.ru)

Уважаемые читатели!

Старый сайт нашей газеты с покупками и подписками, которые Вы сделали на нем, Вы можете найти здесь:

старый сайт газеты.


А здесь Вы можете:

подписаться на газету,
приобрести актуальный номер или предыдущие выпуски,
а также заказать ознакомительный экземпляр газеты

в печатном или электронном виде

Поддержите своим добровольным взносом единственную независимую русскоязычную еврейскую газету Европы!

Реклама


Глава немецких импрессионистов

Глава немецких импрессионистов

90 лет назад скончался Макс Либерман

«Не та национальность»

«Не та национальность»

К 20-летию со дня смерти Артура Миллера

«Он был моложе всех нас!»

«Он был моложе всех нас!»

К 110-летию со дня рождения Владимира Зельдина

Иммигрантская одиссея

Иммигрантская одиссея

В прокате Германии фильм «Бруталист»

«В то время, когда другие огрызались, я писал»

«В то время, когда другие огрызались, я писал»

К 100-летию со дня рождения Игоря Шамо

Нимой, сказавший о себе всё

Нимой, сказавший о себе всё

10 лет назад не стало знаменитого киноартиста и режиссера

Доступ предоставлен

Доступ предоставлен

Нестандартная выставка, посвященная Кафке

Авром Суцкевер. Из книги «Стихи из дневника»

Авром Суцкевер. Из книги «Стихи из дневника»

Винета

Винета

Абсолют

Абсолют

Вечные вопросы. Личные ответы

Вечные вопросы. Личные ответы

«Здравствуйте, я Модильяни, еврей»

«Здравствуйте, я Модильяни, еврей»

105 лет назад ушел из жизни великий экспрессионист

Все статьи
Наша веб-страница использует файлы cookie для работы определенных функций и персонализации сервиса. Оставаясь на нашей странице, Вы соглашаетесь на использование файлов cookie. Более подробную информацию Вы найдете на странице Datenschutz.
Понятно!