«Господи, кто я?»

Давид и Голиаф

24 февраля 1971 г. в 11.00 в самом сердце «великой и могучей» случилось невозможное: 24 еврея – «Давид» – явились в приемную Президиума Верховного совета СССР и бросили вызов высшему органу государственной власти в стране – «Голиафу»: потребовали разрешить свободный выезд в Израиль. Повторяю: потребовали! выезд!! в Израиль!!!

Вы можете сегодня, в 2020 г., когда требуется достаточная смелость, чтобы выйти протестовать на московские улицы, представить, что это означало в застегнутом на все пуговицы советском 1971-м?

Они не были этакими супергероями – они были одними из первых, кто открыто заявил о своем праве на протест. «Давид» был безоружен, как и в библейские времена: у него не было ничего, кроме силы воли, характера и твердой убежденности в своей правоте. «Голиаф» был вооружен до зубов – за ним была мощь огромного государства, КГБ, милиция, дружинники, армия.

Если принять во внимание, что активисты захотели встретиться с самим председателем Президиума Подгорным, то, если я скажу, что работники приемной испытали шок, я ничего не скажу. Они застыли, как в знаменитой сцене гоголевского «Ревизора»: лица перекосились, рты замкнулись. Придя в себя после пережитого потрясения, они заявили визитерам, что это категорически невозможно, хотя в воздухе носилось: «Вы что, с ума все посходили?! С самим Николаем Викторовичем? Чтобы потребовать свободного выезда в Израиль?!»

И тогда евреи заявили, что они объявят сухую бессрочную голодовку. Лица работников вновь вытянулись: это в первой стране победившего социализма? Да, подтвердили все 24 интеллигентных еврея, среди которых был и Эфраим Севела. Да, в первой стране победившего социализма. И от слов перешли к делу – отказались до удовлетворения их требований покидать здание приемной, располагавшейся в доме № 47 на углу Моховой и Воздвиженки, в пяти минутах хода от Кремля.

Кто-то из работников, выйдя из ступора, связался по спецсвязи с министром внутренних дел Щёлоковым и доложил о «захвате приемной». Это было очередным советским преувеличением – в руках горстки евреев не было не то что автомата «Узи», но даже автомата Калашникова. Когда работники осознали реальность происходящего и разобрались в ситуации, то к протестующим вышел, разумеется, не сам председатель Президиума Верховного совета СССР, а его помощник. Который и объявил несостоявшимся «захватчикам», что документы уже находятся на стадии оформления и, кроме того, еврейские товарищи не будут подвергнуты ни штрафам, ни арестам.

«Давид» победил «Голиафа». Теперь уже не в библейские времена. История повторяется. Только с другими героями и в других декорациях.

Из автобиографии

«Я родился в небольшом белорусском городке Бобруйске и рос в обычной семье. Отец – кадровый офицер, коммунист, известный спортс­мен, тренер по классической борьбе. Спортсменка и мама – в беге на дистанции с барьерами. Сильная, властная, она была крута на руку, и мне частенько доставалось по заслугам.

До войны в Бобруйске на 100 тыс. населения приходилось 65 тыс. евреев. И евреи, и неевреи – все говорили на мамэ-лошн и одинаково картавили…

Война стремительно приближалась к Бобруйску. Мы с матерью и сестренкой (отец с первых минут на фронте) едва успели бежать. А ночью взрывная волна немецкой авиабомбы, разорвавшейся рядом с мчавшимся… поездом, смахнула меня с открытой товарной платформы под откос. И швырнула в самостоятельную жизнь – суровую, беспощадную.

Двенадцатилетний подросток из благополучной еврейской семьи, я впервые остался один. Без родителей. Без учителей... И, упрямый и своенравный, пошел дорогой, которую выбрал сам. Сбежал из детдома, из ремесленного училища, с завода, где рядом с такими же бездомными пацанами точил мины для фронта. Ушел в никуда из совхоза под Новосибирском, где таскал пудовые мешки с зерном и жил в многодетной семье вдовы фронтовика Полины Сергеевны, выходившей меня, когда полуживой от голода дополз и свалился у ее землянки.

Я бродяжничал, исколесив на товарняках Урал, пол-Сибири, и добывал хлеб насущный душещипательными песнями, которые пел в эшелонах солдатам, ехавшим на фронт, беженцам, возвращавшимся в родные места, в набитых до отказа вокзалах. Ночевал в товарных порожняках, на полу в вокзальном закутке, а в теплую пору и под случайным кустом.

Так впервые я ощутил вкус одиноких скитаний, которые впоследствии станут стилем моей жизни. Осенью 1943-го на железнодорожной станции Глотовка меня подобрал командир бригады противотанковой артиллерии Резерва Главного командования полковник Евгений Павлович Крушельницкий. Меня постригли, одели в подогнанное на ходу солдатское обмундирование, и я, „сын полка“, прошел с бригадой весь ее боевой путь – через Беларусь, Польшу, Германию – до Ной-Бранденбурга.

Полковник – ах, какой колоритный был мужик! – полюбил меня. Он был одинок (немцы расстреляли жену и единственную дочь), хотел усыновить меня и отвезти учиться в МГУ. Не довелось. За две недели до окончания войны его смертельно ранило осколком шальной немецкой гранаты. Последние слова были обращены ко мне: „...Сынок, а в университет пойдешь без меня...“

Полковник Крушельницкий и другие армейские сослуживцы стали прототипами персонажей моих книг о войне. В их числе – моя самая любимая „Моня Цацкес – знаменосец“.

Судьба оказалась ко мне милостива. В Бобруйске, в уцелевшем родительском доме, меня, невредимого, да еще с медалью „За отвагу“ на груди, встречали мама с сестренкой. А вскоре вернулся и отец».

 

«Символ антисоветчины»

Его отца звали Евель Хаимович Драбкин, ему была отпущена долгая жизнь: он умер в Лос-Анджелесе, не дожив всего лишь года до 100 лет. Его маму звали Рахиль Шаевна Драбкина, на 67-м году она покончила с собой после отъезда сына, который так и не избавился от чувства вины за происшедшую трагедию…

Видимо, ему на роду было написано стать сценаристом, писателем, режиссером. Но сначала, после окончания Белорусского государственного университета, он несколько лет работал корреспондентом газеты «Молодежь Литвы» в Вильнюсе. В Литве было пресно, муторно и скучно, а он привык к другой жизни и вскоре переехал в Москву, и там увлекся кино – стал писать сценарии. Получилось, и в 1957 г. молодой (еще не исполнилось 30 лет) талант дебютировал на всесоюзном экране комедией «Наши соседи», снятой на «Беларусьфильме». Потом на всесоюзный экран один за другим выходили другие фильмы: «Чертова дюжина» (1961), «Нет неизвестных солдат» (1965), «Крепкий орешек» (1967) и «Годен к нестроевой» (1968). Которые так или иначе были связаны с войной или военной службой. К 40 годам он стал вполне преуспевающим советским кинодеятелем – деньги, квартира, привилегированные дома отдыха, наконец, удачная женитьба на Юлии Гендельштейн, падчерице самого Леонида Утесова. Чего еще не хватало в жизни?

Но бунтарский дух не давал покоя. Он не был ни диссидентом, ни сионистом, был – по собственному признанию – «российским империалистом», но советская империя становилась все гаже и гаже, жить в ней становилось все хуже и хуже – власть теряла уважение, над нею стали откровенно смеяться. И тогда в один прекрасный день он принял решение – уехать. И присоединился к «Акции 24-х» за свободный выезд евреев в Израиль. Прекрасно понимая, чем она может закончиться. Но все закончилось не так, как все ожидали: «захватчиков» отпустили.

Севелу поддержали известные деятели культуры за рубежом, сам Феллини лично пришел в советское посольство в Риме и передал петицию, подписанную итальянскими кинематографистами.

В издании «Белая книга: свидетельства, факты, документы», подготовленном Ассоциацией советских юристов в 1971 г., говорилось, что имя «Э. Севелы стало символом антисоветчины. Его портрет появился на первых полосах мировой прессы и на обложках журналов. Интервью, которые он давал журналистам, рассказывая „о борьбе евреев в СССР за свободу“, стали пропагандистским оружием в обработке евреев из Советского Союза».

 

Севела и Ротшильд

В Израиль с тремя сотнями долларов в кармане он летел через Париж – после Шестидневной войны 1967 г. прямое авиасообщение Москва – Тель-Авив было прервано. По дороге в Шереметьево дочка обратила внимание на афиши папиных фильмов с портретами Нади Румянцевой из «Крепкого орешка» и Ирины Скобцевой из «Аннушки», на которых имени папы не было.

Французы встречали их как героев: портреты в газетах, на обложках журналов, приглашения на Radio France и телевидение ORTF. Они были первыми, кто вырвался из соцлагеря (пишу и думаю: это же надо было придумать такое клише, которое точно определяло суть системы – «лагерь»), именно в 1971 г. начался массовый исход советских евреев в Израиль.

Во всех своих многочисленных интервью он рассказывал, что им заинтересовался Ротшильд. Пригласил в свой загородный дом, затем снял жилье в дорогом районе и часами слушал его истории. Переводила дочь Маша, которая знала французский. Это барон Эдмонд Ротшильд, младший сын одного из богатейших людей земли Джеймса Якоба Майера Ротшильда, филантроп и организатор еврейского поселенческого движения в Палестине в конце XIX – начале XX вв., посоветовал своему собеседнику сесть за пишущую машинку и записать свои увлекательные рассказы. И бедный эмигрант из Советского Союза сел и записал. Получилась целая книга рассказов и историй о родном городе, в котором прошло детство. Он назвал ее «Легенды Инвалидной улицы».

Книгу прочитали Марк Шагал и его дочь Ида. Наверное, лучшие слова, что он услышал в своей жизни, это были слова гениального художника, уроженца той же белорусской земли: «Молодой человек, я вам завидую: эта книга будет самым лучшим витамином для евреев, чтобы они не стыдились называться евреями».

«Легенды» в том же году издадут в Америке, затем в Англии, Германии. Одна из немецких газет отозвалась: «Эфраим Севела, писатель небольшого народа, разговаривает со своим читателем с той требовательностью, суровостью и любовью, которые может позволить себе только писатель очень большого народа». В скором времени «Легендами» заинтересуются японцы, в 1974-м книгу издадут в Израиле на иврите и русском. Она станет бестселлером и принесет автору славу и признание во всем мире.

Его уговаривали остаться в Париже, но он хотел в Эрец-Исраэль.

 

«Свои» и «чужие»

Израиль не совпал с тем образом, который он рисовал в своем воображении. Он думал, что Эрец-Исраэль – тоже Европа, а увидел перед собою Восток. Привыкать было трудно. К другим законам, к другим порядкам, к другим обычаям. Многие из которых ему не нравились. Как и не нравились местные бюрократы во главе с Министерством абсорбции, которые должны были помогать олим-хадашим.

Кроме того, не совпадали менталитеты. В России он был евреем, в Израиле считался русским. И в Москве, и в Тель-Авиве его не любили как чужака.

Несмотря ни на что, он все равно пытался что-то делать для своего народа, но каждый раз натыкался на глухую стену: все попытки организовать киностудию с сотней профессиональных кинематографистов – выходцев из Советского Союза потерпели провал. «Свои» не хотели уступать «чужакам» этого, на их взгляд, хлебного места.

Он родил сына, пошел солдатом на Войну Судного дня, писал книги – «Викинг», «Мраморные ступени», «Почему нет рая на земле», «Попугай, говорящий на идиш» – и прожил в стране шесть лет. При всем неприятии Израиля ему там хорошо работалось. Объяснял это тем, что на него благотворно влияла природа – солнце и воздух исторической родины. Но в 1977 г. он покинул Эрец-Исраэль. В повести «Последние судороги неумирающего племени» попытался объяснить, почему. Собственно говоря, получилась не объяснительная, а обличительная книга. Я не буду долго рассуждать о ее достоинствах или недостатках, приведу лишь один абзац из рецензии, появившейся после опубликования книги в России: «Многое в этой книге базируется на фактах, сохранивших актуальность до сего дня. Многое является плодом горячечной фантазии человека, приехавшего из СССР и способного видеть вокруг себя либо уже знакомую советскую реальность, либо диаметральную противоположность оной – голубую мечту о рае, золотой Иерусалим. Как только Израиль не вписывался в мечту о рае – созданную ли сохнутовской пропагандой или выдуманную отважными борцами-репатриантами – его сразу объявляют адом вроде совка, да еще и похуже (потому что свое хоть и пахнет, но как-то привычно, а чужое, если не источает аромат амброзии, воняет невыносимо)».

Севела признавался: он не имел четкого представления о ситуации в стране. Представление о реальной действительности складывалось из русскоязычных газет и журналов, в которых в большинстве своем писали такие же люди, как и он сам. Отрывочно и понаслышке пересказывавшие то, что соответствовало их политическим убеждениям и восприятию сложной и противоречивой страны (вот такая изнанка свободы печати, каждый волен выражать свое мнение о мире), в которой приходилось уживаться ашкенази и сефардам, приезжим из европейской Франции и Богом забытого Йемена. Иврит он практически не выучил, знал всего несколько слов – поэтому вместо «Едиот ахронот» или «Маарив» приходилось довольствоваться «Вестями» или «Нашей страной».

Между прочим, книга пролежала в его столе 30 лет, в Америке охотников издать не нашлось – нашлись в России, где она и была издана в 2007 г.

Он остался верен себе и уехал за океан.

 

Вкус одиноких скитаний (из интервью)

«Избрав Нью-Йорк местом постоянного жительства – еще в 1975 г. я получил гражданство США „по преимущественному праву“, поселился на Брайтон Бич. Жена отказалась переехать в Америку и осталась с детьми в Англии. Семья, которой так дорожил, распалась. К тому же мой плохой английский ограничивал общение с американцами. Брайтонский сленг (для несведущих: русско-английско-одесско-идишско-ивритский плюс матерный) был куда милее, понятнее и ближе…

Я подолгу не задерживался в Америке. Не обремененный никем и ничем, побывал в Швеции, Голландии, Италии, Сингапуре, Англии, Франции, Польше, Германии, Камбодже. Жил повсюду, где было интересно и хорошо. За 18 лет скитаний объехал полмира, черпая сюжеты для будущих книг, сценариев. И родились: киносценарии „Ласточкино гнездо“ – о советских разведчиках в Англии; „Муж, как все мужья“ – о жизни в Израиле; „Белый мерседес“ – о Мюнхенской олимпиаде 1972 г.; „Сиамские кошечки“ – о Таиланде, повесть „Продай твою мать“ – о еврейских иммигрантах в Германии…

Недавно прислали мой архив из Берлина. Я снимал там квартиру и, помнится, много писал. Куда-то сорвался, оставил все, рассчитывая вернуться. И забыл. И вот теперь, прошло лет 20, хозяйка квартиры через своих друзей нашла меня и прислала мой архив…

Одна за другой издавались и переиздавались мои книги. Но этого мне было мало. Хотелось делать кино... Но за все годы иммиграции не снял ни одного фильма. Чужаку пробиться в Голливуд или на киностудию какой-либо европейской страны – и не мечтай.

Собрав деньги в США и Германии и доложив 250 тыс. долл., я приступил к постановке фильма „Колыбельная“ – о трагедии европейского еврейства в годы Второй мировой. Снимал его в Польше, где до войны еврейское население было особенно многочисленным, а уцелели лишь немногие…

Я впервые показал „Колыбельную“ в Америке. И газета „Чикаго сан таймс“ назвала этот фильм самым сильным о Катастрофе европейского еврейства в годы Второй мировой войны».

 

«До полного обвала»

При Горбачеве стали вспоминать о тех, кого выгнали из страны при Брежневе, – и начали приглашать в еще не распавшийся Союз, некоторым предлагали вернуть гражданство. Стали издавать запрещенные книги, в том числе и Севелы. В них он рассказывал истории о так называемых «маленьких людях», пытавшихся выживать при режиме, который сейчас, в перестройку, стоял перед угрозой исчезновения.

Союз кинематографистов СССР вспомнил о нем незадолго до исчезновения страны. И пригласил показать свою новую художественную ленту «Колыбельная», рассказывающую о Холокосте. Он приглашение принял и прилетел в Москву 19 августа 1991 г. после 18 лет эмиграции. Один из встречавших в Шереметьеве спросил: «Ты к нам надолго?» Он пошутил: «До полного обвала», не ожидая, что обвал случится на его глазах – бывают же такие странные совпадения: вдруг в аэропорту зазвучала классическая музыка, а на телеэкранах начали крутить «Лебединое озеро». С трудом добрались до гостиницы – по улицам города громыхали танки Кантемировской дивизии. Через три дня путч кончился, не буду напоминать чем. И гость с головой окунулся в новую жизнь.

Новые российские власти восстановили его гражданство. Новые московские – дали квартиру. Премьера «Колыбельной» прошла с успехом. После просмотра зал стоя приветствовал овациями бывшего эмигранта. Новое ТВ сняло передачу, посвященную его возвращению в Россию, и показало фрагменты фильма. Госкино предложило поехать с фильмом по городам России. Картина собирала переполненные залы. А потом тот же успех повторился в Вильнюсе, Риге, Минске, Тбилиси, Одессе, Кишиневе…

Он вернулся на круги своя – получил возможность делать кино. И по собственным сценариям один за другим снял «Попугая, говорящего на идиш», «Ноктюрн Шопена», «Ноев ковчег».

В избавившейся от государственного антисемитизма стране всех интересовали евреи, еще вчера бывшие врагами человечества. Самые разные издательства в самых разных городах – от Москвы до Новосибирска – издавали и переиздавали его книги: «Остановите самолет – я слезу. Зуб мудрости» (1991), «Моня Цацкес – знаменосец» (1992), «Мужской разговор в русской бане. Тойота-Королла» (1993), «Почему нет рая на земле. Мама. Викинг» (1994). Но удовлетворения он не испытывал: критика писала о его книгах только за рубежом, для российских СМИ его как будто и не существовало. Он вновь себя ощутил чужаком. Но менять обретенную пристань уже не было ни желания, ни сил.

Рано или поздно почти каждый человек, тем более творческий и рефлексирующий, задает себе вопрос: «Господи, кто я?» Этот вопрос он задал себе в 1995 г. и, будучи человеком творческим, решил ответить на него фильмом о своей жизни, снятом для российского ТВ в том же году.

Ответил своей жизнью – сценарист, режиссер, писатель. Автор нескольких десятков фильмов, сценариев, книг. Выдумщик, сочинитель, рассказчик. Человек с авантюрной жилкой, искатель приключений, любитель одиноких странствий, не чувствующий себя уютно ни в одной стране. Эфраим Севела.

Он просил не придумывать его, говорил, что он такой, как есть.

Когда в Лос-Анджелесе умер его отец, в разговоре с журналистами он признался, что порой думает, где успокоится в этом мире, исхоженном вдоль и поперек. Он успокоился 18 августа 2010 г. в Москве. Из которой бежал в 1971 г. и в которую вернулся после своих странствий в 1991-м.

 

Андрей ДНЕПРОВ