«А я все тот же, кем-то сохраненный…»

Имя этого знаменитого танкиста, поэта и врача хорошо известно читателям «ЕП». Мы предлагаем вашему вниманию отрывок из книги «Ион Деген, человек-легенда» живущего в Кёльне публициста Марка Аврутина, предваряя его сокращенным вариантом статьи израильского журналиста Владимира Бейдера, написанной к 85-летию Дегена.

 

Мой товарищ, в смертельной агонии,

Не зови понапрасну друзей.

Дай-ка лучше согрею ладони я

Над дымящейся кровью твоей.

Ты не плачь, не стони, ты не маленький,

Ты не ранен, ты просто убит.

Дай на память сниму с тебя валенки.

Нам еще наступать предстоит.

Многие, в том числе большие поэты-фронтовики, называли эти строки лучшим военным стихотворением. Еще с вой­ны оно ходило в списках, без имени автора. Считалось – он погиб. Рассказывали: стихотворение нашли в полевой сумке, извлеченной из подбитого танка. Впервые оно было опубликовано в 1988 г. в «Огоньке» без имени автора. Но автор был. Ион Деген, доктор медицинских наук, хирург-ортопед, известный в своей области ученый, к тому времени уже более десяти лет жил в Израиле и, несмотря на возраст, инвалидность, резкую «перемену климата», продолжал работать и писать.

Свое знаменитое стихотворение он написал 19-летним лейтенантом, командиром танковой роты, в декабре 1944-го. Шел его четвертый год на фронте. Еще впереди был последний бой, после которого его, размозженного, придется собирать по частям. Еще он не знал, что за спиной, на отвоеванной земле, в Восточной Пруссии, осталась его свежая могила – действительно извлекли из подбитого танка его полевую сумку, похоронили вместе с останками других членов его экипажа. Но он уже хлебнул многого. Частично это отразилось в стихах, которые стали у него складываться на вой­не сами…

На фронте не сойдешь с ума едва ли,

Не научившись сразу забывать.

Мы из подбитых танков выгребали

Все, что в могилу можно закопать.

Комбриг уперся подбородком в китель.

Я прятал слезы. Хватит. Перестань.

А вечером учил меня водитель,

Как правильно танцуют падеспань.

Война началась через пять дней после сдачи последнего экзамена за 9-й класс. Его родной Могилев-Подольский бомбили уже 22 июня. Ион сбежал на фронт из эвакуационного эшелона. В истребительном батальоне возраст не спрашивали. Через два дня он уже командовал взводом. Через месяц от его взвода осталось двое. Вдвоем с товарищем, раненный в ногу, он 19  дней выбирался из окружения... Когда он понял, что больше двигаться не может, перелез через тын крестьянского подворья. Собака, к которой боялась подходить даже хозяйка, дотащила его до хаты. Так его спасла семья Григоруков. Несколько дней прятали у себя на чердаке, потом по эстафете – с подводы на подводу, от села к селу – довезли до госпиталя в Полтаве.

С госпиталем он оказался на Южном Урале. Здесь, уже ближе к выписке, вспомнили, что он еще не достиг призывного возраста, а значит, и армейскому довольствию не подлежит – выбросили на улицу в 50-градусный мороз, посоветовав двигаться на юг. И снова его спасла крестьянская семья, на этот раз грузинская: в родительском доме пограничника Саши Гагуа, с которым Ион успел повоевать, он пришел в себя. Немцы рвались к Баку, и возраст вновь перестал быть помехой. В прифронтовом Беслане Иона приняли в команду бронепоезда, определили в разведку.

Бои шли жестокие. Бронепоезд служил хорошей мишенью. Здесь Ион получил свою первую медаль – «За отвагу», едва не загремел под трибунал, набив морду станционному начальнику в гражданском, который оказался депутатом Верховного совета, схлопотал свое второе ранение. Из госпиталя, не спрашивая согласия, его направили в танковое училище. Оттуда – на 3-й Белорусский. Бои за Минск, Вильнюс, Восточная Пруссия. Он воевал в «бригаде прорыва». Таких было всего 11 на всю армию. Бригады смертников. Их скашивало первыми. Ему подозрительно везло…

Ни плача я не слышал и ни стона.

Над башнями надгробия огня.

За полчаса не стало батальона.

А я все тот же, кем-то сохраненный.

Быть может, лишь до завтрашнего дня.

Зимой 1945-го в Восточной Пруссии после очередного рейда собрали по всей бригаде 11 уцелевших машин, сформировали экипажи, он возглавил головной танк. Прозвучал сигнал к атаке – никто не сдвинулся с места. Ион выскочил, стал ломиком колотить по задраенным люкам, матом взывая к совести и воинскому долгу. Внутри молчали. Он вернулся в свой танк, объявил по связи: «Делай, как я!» и скомандовал механику-водителю: «Трогай!», рассчитывая, что за ним потянутся и остальные. Но в атаке он оказался один. С ним расправились быстро. Однако и на этот раз смерть прошла мимо. Как записал в своем фронтовом блокноте тремя месяцами раньше…

Когда из танка, смерть перехитрив,

Ты выскочишь чумной за миг до взрыва,

Ну, все, – решишь, – отныне буду жив

В пехоте, в безопасности счастливой…

Он выскочил. Когда его нашли, в нем было шесть осколков и семь пуль. Раздроблена нижняя челюсть, пробита грудь, перебиты руки и ноги. Врачи совершили чудо. Но часть ноги отрезали. Это тогда, в госпитале, он определил свою судьбу. «Я возненавидел слово „ампутация“, – рассказывал Ион мне. – Решил, что стану врачом – и буду не ампутировать, а пришивать конечности».

Он это сделал. В 1959 г. первым в мире произвел такую операцию: пришил киевскому слесарю-сантехнику Уйцеховскому руку, которую тот по дури оттяпал себе на фрезерном станке. Но путь в медицину оказался непрямой и нелегкий. Самым большим своим подвигом Деген считает сдачу экзаменов на аттестат зрелости экстерном.

После госпиталя его направили в Москву, в танковый полк резерва. Командовал им дважды Герой Советского Союза полковник Давид Драгунский, впоследствии генерал-полковник, командир высших офицерских курсов «Выстрел». Маршал бронетанковых войск Федоренко обещал Дегену поддержать представление его к званию Героя Советского Союза, если тот останется в армии. Ион хотел стать врачом, но хотел и получить Героя. Пошел советоваться к Драгунскому. «Беги от них, мальчик!» – сказал ему на идише будущий председатель позорного в еврейской среде Антисионистского комитета советской общественности и стал рассказывать лейтенанту об антисемитизме, расцветшем в армии.

В то же время в Москве молодому поэту устроили творческий вечер в ЦДЛ. Было человек 30 светил литературы. Ион узнал только Константина Симонова – по фотографиям, и Сергея Орлова, тоже танкиста, – по обожженному лицу. Стал читать. Возникло гробовое молчание. Только Орлов робко складывал ладони, беззвучно аплодируя. Когда пришла пора обсуждения – его топтали и рвали на части. Обвиняли в мародерстве, трусости, поклепе на Красную армию. Позже он узнал, что было и совсем страшное обвинение – в пренебрежительном отношении к Вождю. Евтушенко объяснил Дегену, что Симонов тогда этим разгромом спас его от тюрьмы. Выйдя оттуда, Ион сказал себе, что ноги его не будет больше на писательских сборищах. А слово, данное себе, он всегда держал.

Так Деген не стал профессиональным поэтом, а стал врачом. Но блестящим. Кандидатскую и докторскую защищал в Москве. Работал в Киеве. До самого отъезда в Израиль, где он получил признание и как врач, и как поэт, и как танкист…

…В посольство России в Израиле пришло полтонны юбилейных медалей «65  лет победы в Великой Отечественной вой­не 1941–1945 гг.»… Среди других получил медаль и Деген. А на следующий день прочел мне стихи:

Привычно патокой пролиты речи.

Во рту оскомина от слов елейных.

По-царски нам на сгорбленные плечи

Добавлен груз медалей юбилейных.

Торжественно, так приторно-слюняво,

Аж по щекам из глаз струится влага.

И думаешь: зачем им наша слава?

На кой… им наша бывшая отвага?

Безмолвно годы мудро и устало

С трудом рубцуют раны, но не беды.

На пиджаке в коллекции металла

Еще одна медаль ко дню Победы.

А было время – радовался грузу,

Превозмогая боль потери горько.

Кричал: «Служу Советскому Союзу!»,

Когда винтили орден к гимнастерке.

Сейчас всё ровно, как поверхность хляби.

Равны в пределах нынешней морали

И те, кто блядовали в дальнем штабе,

И те, кто в танках заживо сгорали.

Ему опять удалось сказать о своем поколении то, что другим удается только почувствовать.

 

Владимир БЕЙДЕР

Прощание с Родиной

Нет, вовсе не благодаря «оттепели» Деген стал верить в возможность нового Исхода. Разумом он понимал, что это несбыточно. Но ведь совершилось же чудо Исхода из Египта. Почему бы не свершиться еще одному?.. Деген стал жить этой, казалось бы, неосуществимой мечтой, не реагируя на подтрунивание друзей по поводу благополучия его рассудка…

И все же окончательное решение об отъезде принял не он, а его сын Юрий. После того, как он, единственный еврей, был принят на физический факультет Киевского университета, он вдруг объявил родителям: «Я вас очень люблю. Сейчас мне еще трудно представить себе жизнь без вас. Но в тот же день, когда я окончу университет, немедленно подам заявление на выезд в Израиль. А вы – как знаете». Эта фраза омрачила праздничное настроение жены Иона Люси, но зато наполнила сердце самого Иона гордостью за сына. Слово свое он сдержал буквально: на следующий день после получения диплома Юрий вместе с родителями отнес в ОВИР вызов из Израиля...

Мытарства сына Иона начались еще за шесть лет до окончания им школы. В 1965 г., когда Дегены переехали на новую квартиру, Ион пошел устраивать сына в школу. Директор окинул его пренебрежительным взглядом и сказал, что мест нет. Мол, можете жаловаться в районо. Деген, зная, что это ложь, не спрашивая разрешения директора, позвонил из его кабинета, но не в районо, а секретарю Печерского райкома партии. Спокойствие тут же слетело с лица директора. Его смутил тон телефонной беседы. Откуда было ему знать, что секретарь – пациентка Дегена? Секретарь райкома приказала директору школы немедленно принять сына доктора.

Но что это была за школа! В одном классе с его сыном училась дочь секретаря ЦК КП Украины, сын министра просвещения, дочь заведующего отделом ЦК, сын заместителя генерального прокурора, дети видных чинов КГБ и МВД. В классе на год старше учился внук председателя президиума Верховного совета Украины. Уже в 12-летнем возрасте это был законченный негодяй с садистскими наклонностями… Лишь немного уступали ему и другие. Кроме сына Дегена в классе учились еще два еврея – внук персонального пенсионера, в прошлом видного чекиста, каким-то образом уцелевшего в сталинские времена, и дочь полковника милиции. И вот эту школу для «избранных» Юрий окончил с золотой медалью. В 1971-м! В Киеве! Золотая медаль не была самоцелью или прихотью тщеславных родителей. Она должна была обеспечить возможность поступления в университет.

Юра уже в пятом классе решил стать физиком. Победы в семи физико-математических олимпиадах давали основание полагать, что выбор сделан им правильно. Казалось маловероятным, что даже из самых антисемитских побуждений пойдут на явный скандал. Уровень подготовки Юры по физике ни у кого не вызывал сомнений. Преподаватели и профессора университета – пациенты Дегена, неофициально экзаменовавшие Юру, уверяли, что ему невозможно поставить оценку ниже отличной. Полтора часа два экзаменатора, не скрывая своего раздражения, не могли загнать мальчишку в угол. Тем не менее Юре поставили четверку, что лишило его права немедленно быть зачисленным в университет.

Тут же он написал заявление о том, что не согласен с оценкой экзаменаторов. Ректор, с которым Деген был знаком, уговорил его убедить сына сдавать математику, пообещав лично проследить за объективностью оценки. Одну из задач Юра не мог решить, и ему поставили тройку. Но больше тройки его огорчило то, что он даже не представлял себе, как решаются подобные задачи. Ион тут же обратился к своему пациенту – одному из лучших учителей математики в Киеве. Надо было видеть его реакцию! Человек очень деликатный, он настолько вышел из себя, что впервые воспользовался ненормативной лексикой. Задача, которую не смог решить Юра, была из программы четвертого курса математического факультета, да еще и одной из самых трудных. Пришлось Юре сдавать еще и экзамен по украинской литературе. 21 августа 1971 г. в списке поступивших на физический факультет Юра обнаружил себя – единственного еврея среди абитуриентов того года. На юридический, международный, исторический, филологический и биологический факультеты не приняли ни одного еврея.

До 1913 г. в Киевском университете святого Владимира существовала процентная норма для евреев. Интересно, что «хитроумные жиды» умудрялись каким-то образом превышать пятипроцентную границу, установленную для них реакционным царским правительством.

•

Ровно через три месяца после подачи документов, 19 октября, вся семья получила разрешение на выезд. Всей семьей они пришли на инструктаж отъезжающих. Старший лейтенант милиции, знаменитая в Киеве Тамара Андреевна, величественно стояла перед евреями, получившими разрешение на выезд, и изрекала, какие подвиги они еще должны совершить, чтобы получить визу. Перечисляя их обязанности, Тамара Андреевна велела уплатить по 800 руб. с человека, в том числе 500 – за отказ от гражданства. Но почему? В каком заявлении он просил лишить его гражданства, да еще и содрать за это более трех месячных зарплат врача? Раньше евреям приходилось платить еще и десятки тысяч рублей за дипломы. Ходил мрачный анекдот: «Какая самая выгодная область животноводства? – Жидоводство».

Три дня заняло у Дегена сжигание архива, о котором он потом с болью вспоминал. Отражение многолетнего труда врача и естествоиспытателя. Рукописи его друзей-поэтов. И многое, многое другое. Если бы ему было известно, что значительную часть архива можно было переправить бандеролями! Вероятно, не все бы дошло, как не все бандероли с книгами дошли, но авось для таможенников и цензоров киевского почтамта бумаги из архива не представляли бы такого соблазна, как ценные книги...

Дегену нужно было еще получить справку о том, что он исключен из партии. После того как Ион, отвечая на вопрос, когда было принято решение об отъезде, сказал: «В январе», второй секретарь райкома повторил:

– В январе! Да это у него от рождения!

Деген медленно поднялся:

– Как вы сказали? От рождения? То есть это в крови у них у всех? Что здесь происходит? Идейный руководитель, секретарь, ведающий пропагандой, позволяет себе фашистский выпад! В крови это у них у всех? В 16 лет я пошел на фронт воевать против этой фашистской формулы о крови. На заседании парткомиссии мне зачитали гнусную анонимку, в которой написано, что я вступил в партию из карьеристских соображений. Какие это были соображения? Первым пойти в атаку? В боевую разведку? Карьера первым получить фашистскую болванку?

В течение 20 минут, не перебиваемый ни разу, Деген говорил такие вещи, которые раньше опасался высказывать даже в кругу относительно проверенных людей. Когда он умолк, первый секретарь долго перекладывал какие-то бумаги, потом сказал:

– Вот видите. Вот вы приедете в Израиль и расскажете все то, что сейчас рассказали. Ведь это же антисоветская пропаганда.

– Во-первых, – ответил Ион, – материал для этой пропаганды, как вам известно, был организован не мною. Во-вторых, здесь кто-то правильно сказал, что я уже не юноша, а мне предстоит начинать жизнь сначала. Для пропаганды у меня просто не будет времени. Вот пошлите в Израиль его (он ткнул пальцем в сторону второго секретаря), посмотрите, какой антисоветской пропагандой он займется.

Незадолго до отъезда Виктор Некрасов сказал:

– Ну что тебе Израиль? Ну что тебе Египет? Что ты будешь делать там без меня?

– Ты прав. Действительно, без тебя мне будет трудно. Но видишь ли, Вика, мне противно состояние, когда даже своего любимого друга я могу заподозрить в антисемитизме. Я вообще не хочу думать о национальности. В этом плане я хочу быть каплей, слившейся с множеством подобных капель в однородную жидкость.

•

Дегену запомнился четверг, 10 ноября 1977 г., когда один еврей взялся помочь сотруднику ОВИРа:

– Вас же просят выйти. Зачем же вы мешаете работать?

Деген оставался внешне спокойным, общаясь с Тамарой Андреевной. Но тут он остервенел:

– Ах ты ничтожество! Ах ты раболепное дерьмо! Да ведь это такие, как ты, усыпляли несчастных евреев, гонимых на смерть в душегубки, в Бабий Яр! Такие, как ты, мешали им сопротивляться, чтобы хоть одного фашиста уволочь с собой на тот свет! Евреи, как вам не стыдно терпеть издевательство над собой?!

Последние слова адресовались людям в приемной. Деген не был ни диссидентом, ни активистом алии. Он вовсе не собирался публично обличать и призывать. Так уж получилось. И тут появился старшина милиции:

– Чего вы тут нарушаете? Дома можете кричать на свою жену!

Мало того, что он оказался на пути в такую минуту, так он еще и упомянул его жену, состояние которой в значительной мере определило эту минуту.

– Ах ты, быдло! Тебе кто разрешил так разговаривать со мной? Что, надоело здесь, в тепле, даром жрать хлеб? Снова в колхоз захотелось? Так я сейчас позвоню (Ион назвал фамилию министра внутренних дел), и завтра ты будешь чистить хлев!

Старшина обомлел. Все его воспитание заключалось в том, что кричать может только более сильный. Но ведь это уезжающий жид… А кто их знает. Ведь среди них тоже есть люди из... И старшина, поджав хвост, вышел из приемной.

Через несколько минут секретарша пригласила Дегена в кабинет начальника ОВИРа. Там сидела Тамара Андреевна с распухшими от слез глазами. По комнате нервно вышагивал невысокий мужчина в сером костюме.

– Вы и есть знаменитый доктор Деген?

Не зная, что он имел в виду, произнося «знаменитый», Ион ответил ему в тон:

– Я и есть. А вы, вероятно, тот самый известный Сифоров?

Мужчина несколько растерялся от такого ответа, но тут же собрался:

– Что это за митинг вы устроили? Может быть, вам нужна еще и трибуна?

– Спасибо. Если понадобится, то через десять минут она появится. И аудитория будет соответствующей – иностранные журналисты, которым я смогу поведать много забавных вещей. Например, рассказать, как ваше начальство даже сейчас пользуется моими услугами, в то время, когда рядовые советские граждане уже около четырех месяцев не могут ко мне попасть. Рассказать, как в киевском ОВИРе грубо нарушаются советские законы. Конечно, я понимаю, что не по своей инициативе вы их нарушаете. Но когда большому начальству придется ответить на злобные выпады продажной капиталистической печати, очень удобно будет свалить все на какого-то сукина сына Сифорова, который вообще неизвестно чем занимается в ОВИРе.

– Хорошо, приходите во вторник.

– Об этом не может быть и речи. В воскресенье сын едет в Москву с визой бабушки.

– Тамара Андреевна, сделайте к субботе.

– Но суббота не приемный день.

– Сделайте! – с раздражением повторил серый подполковник.

В субботу Тамара Андреевна встретила Дегена в коридоре. Чтобы не затруднять его парой лишних шагов, она вынесла визы в коридор…

•

Последний день пребывания Дегенов в Советском Союзе. Утром они приехали в Чоп. Они с естественной для советских граждан опаской, хоть уже не были таковыми, думали о том, как пройдет этот день. По их предположениям, таможне не к чему будет придраться. Вот только палочка Дегена из стальной нержавеющей трубы, залитой свинцом. Поэтому, увидев таможенника, Деген обратился к нему с просьбой взять его палочку, на кухне ресторана выплавить свинец, проверить, снова залить свинец и вернуть ему палочку, когда они будут проходить таможню. Разумеется, эта работа будет им оплачена. Таможенник улыбнулся, снисходительно похлопал его по плечу и сказал: «Будьте здоровы, доктор». Деген не понял, что его больше удивило – доброжелательное отношение таможенника, или то, что он был ему известен.

Успокоившись по поводу палочки, Ион задумался о том, что будет с акварелями его жены. Киевская таможня их не пропустила, посчитав культурной ценностью, которая не может быть вывезена из Союза. Правда, можно было их купить у государства, обратившись в Минкульт. Жена предложила выбросить их, пообещав, что нарисует ему другие. Но ему нужны были именно эти, с которыми связаны лирические воспоминания...

Увидев акварели, таможенник сказал, что в Киеве их не пропустили. Всё знали. Деген ответил, что ему предложили обратиться в Министерство культуры, но смешно ведь врачу обращаться в министерство по поводу своих любительских мараний. Кроме того, ему было известно, что в Чопе таможенники более компетентны, чем в Киеве. «А разве это не рисунки вашей жены-архитектора?» – спросил главный. «Конечно, нет. Это мои рисунки», – солгал Ион. «Вы рисуете?» «Естественно. Хотите, я сейчас с закрытыми глазами нарисую вам Ленина?»

Перед ним на столе появился лист бумаги и шариковая ручка. У стола скопилась бригада таможенников, наблюдавшая за тем, как в течение нескольких секунд Ион, закрыв глаза, нацарапал силуэт Ленина. На бригаду это произвело впечатление. Деген великодушно предложил им таким же манером создать портрет Сталина. Таможенник попросил его оставить произведения на память. Увидев, как акварели возвращаются в чемодан, Ион с царственной щедростью согласился.

Этот «цирк» предшествовал проверке правительственных наград Иона старшим лейтенантом – пограничником. Он аккуратно свинтил ордена с гимнастерки, в которой был ранен Ион в последний раз, и внимательно сличал номера с записанными в орденской книжке. Затем так же аккуратно привинтил всё на место и спросил:

– В каком звании вы были?

– Гвардии лейтенант.

– Лейтенант?! И у лейтенанта такие награды?! Аа-х, да, вы же Деген.

•

В купе вошла представительница «Сохнута».

– Здесь одна семья?

– Нет, – ответил Юрий, – здесь две семьи, и едем мы в разных направлениях.

– Мы семьи не разделяем, – решительно заявила представительница.

– Так, – повторил Юра, – здесь две отдельные семьи. Вот она (он указал на бабушку) – одна семья, а мы – вторая. Мы едем в Израиль. Она едет в Америку.

– Понятно, – пробормотала дама, – вы едете в Америку, она едет в Израиль...

– Повторяю, – сказал Юра, – мы едем в Израиль, она едет в Америку.

На лице остолбеневшей представительницы «Сохнута» отразилось недо­умение. Уже потом, за чашкой кофе, она оправдывалась:

– Понимаете, ваше сообщение просто ошеломило меня. Обычно молодые едут в Америку, а своих престарелых родителей отправляют в Израиль. А тут вдруг... Я до сих пор не могу прийти в себя!..

 

Марк АВРУТИН