Слова и слава Долматовского

Помните анекдот: «Песня „Русское поле“. Слова Инны Гофф, музыка Яна Френкеля, исполняет Иосиф Кобзон»? Собственно, это даже не анекдот, а реальность. Еще можно Кобзона на Марка Бернеса заменить. Тоже исполнял. Среди советских композиторов и поэтов-песенников евреев было хоть пруд пруди. Одним из них был Евгений Аронович Долматовский. Его строки пела вся страна. Как часто бывает в таких случаях, не зная автора.

 

«Видеть сны и зеленеть среди весны»

Евгений Долматовский начал публиковаться еще в юном возрасте. Сначала в пионерских изданиях. А когда вышла первая книжка лирических стихов, ему не было еще и 20. Учился в Литературном институте, строил московское метро, был проникнут радужным комсомольским сознанием: «Мир светел и широк. Пусть нас весенним ветром встретит даль утренних дорог!» В 1938 г. по обвинению в шпионаже арестовали отца – Арона Моисеевича Долматовского, адвоката, доцента Юридического института. Евгений с мамой дошли до хорошо знавшего его генпрокурора Вышинского, но тот ничем не помог.

Особым стал для поэта год 1939-й: расстреляли отца (узнал об этом намного позже), и в то же время молодой человек был награжден орденом «Знак почета» за поэму о Дзержинском и «Дальневосточные стихи». А песня «Любимый город», задушевно спетая Бернесом в фильме «Истребители», принесла Евгению первую всесоюзную славу:

В далекий край товарищ улетает,

Родные ветры вслед за ним летят…

 

Любимый город может спать спокойно

И видеть сны, и зеленеть среди весны.

Сталинизм в действии: даже в антисемитской царской России Арон Долматовский сумел стать адвокатом, а в «интернациональной» сталинской России его убили. Пусть и не за национальное происхождение. Однако формула «сын за отца не отвечает» действительно нередко работала, принимая дьявольски циничные формы. Режим предлагал свое решение проблемы «отцов и детей»: мог расстрелять родителей, но при этом показательно приласкать напуганных детей. Порой из таких юношей и девушек получались отменные слуги власти. Если не за совесть, то за страх. Репрессии против родных могли распространиться и на них, так что лучше было остеречься от оппозиционных шагов. Лучше «видеть сны и зеленеть среди весны».

 

«Одержим победу, к тебе я приеду»

Долматовский стал военным коррес­пондентом, участвовал во Второй мировой. «Как весенний Днепр, всех врагов сметет наша армия, наш народ», – писал он в 1941-м. В том же году был ранен в голову и руку в бою под Уманью, попал в плен. Пытался бежать, но поймали. Вторая попытка оказалась успешной. Местная крестьянка помогла выжить в условиях оккупации.

Долматовскому удалось перейти линию фронта, после проверки НКВД вернулся в армию. Позднее он вспоминал: «Я уходил под огонь от подозрений и наблюдения, – там я ощущал себя свободным». Поэт прошел через Сталинградскую и Курскую битвы, освобождал Белоруссию и Польшу, дошел до Берлина.

Сражениям в районе Умани, возле лесного массива Зеленая брама, остановившим на полмесяца врага, посвящена его послевоенная документальная повесть «Зеленая брама». Он отмечал, что героический 1941-й принадлежит XX веку: «…сперва была Зеленая брама, а триумфальные арки – потом, почти через четыре года».

Много писал он и в годы войны. Именно тогда, когда его темой стали «и горе, и подвиг народа», он по-настоящему раскрылся. Тексты выделялись лиричностью, душевностью, домашним уютом, болью за происходящие трагедии. И в то же время вселяли уверенность в грядущей победе. Можно, например, вспомнить «Ой, Днипро, Днипро, ты течешь вдали, и вода твоя, как слеза...». Или «Лизавету»:

Ты ждешь, Лизавета,

От друга привета…

Одержим победу,

К тебе я приеду

На горячем вороном коне.

Песня «Моя любимая» была написана еще до начала войны, но хорошо выразила настроение, характерное для военного лихолетья:

В кармане маленьком моем

Есть карточка твоя.

Так значит, мы всегда вдвоем,

Моя любимая.

При исполнении этих песен на армейских концертах и в тылу многие смахивали слезы, раздавался гром аплодисментов и просьбы повторить.

Порой тексты изрядно кромсала цензура. Например, замечательный «Случайный вальс»: «Ночь коротка, спят облака, и лежит у меня на ладони незнакомая ваша рука». А после войны и вплоть до хрущевской «оттепели» его и вовсе исполнять запретили.

 

«Такой придерживаюсь азбуки»

Активно присутствовал Долматовский в советском поэтическом пространстве и в послевоенные годы. Солдат партии, он возвеличивал державу, «строящую коммунизм». Это было для него азбучной истиной. В его стихотворении «Азбука» буква К – это коммунизм, Л – Ленин, ленинцы, П – принадлежность к великой Партии. «Такой придерживаюсь азбуки и до конца ей верен буду», – заверял поэт. Порой явно уходил в напыщенность:

Надежда мира, сердце всей России –

Москва-столица, моя Москва!..

Великий город сбывшейся мечты.

А эти строки пел в космическом полете Ю. Гагарин: «Родина слышит, Родина знает, где в облаках ее сын пролетает...» Долматовский написал их для пьесы, где герой – летчик, но в общественном сознании слова «Родина слышит, Родина знает» нередко ассоциировались… с КГБ.

Уделял Евгений внимание и международной повестке. «Если бы парни всей земли миру присягу свою принесли…» Это же пожелание звучит и в «Застольной новогодней»: «Хорошо бы на планете все столы составить вместе и народам всем на свете дружно спеть о мире песню». Мирные призывы литератора, правда, часто не соответствовали реальной политике КПСС и выглядели в ее ракурсе лицемерием. Помните шутку: «Мы так будем бороться за мир, что камня на камне не оставим!»?

Но не только политике отдавал Долматовский свой поэтический дар. В его стихах талантливо отражены и всем понятные жизненные ценности: «Однажды к шахтеру подруга пришла. Сказала, что любит, – не скажешь короче», «Мы жили по соседству, встречались просто так», «На душе и привольно, и весело», «Дуб могучий, дуб курчавый зашумит весной, мы с тобой пойдем в дубравы полосой лесной», «А любовь всегда бывает первою, и другою быть не должна».

 

Обо всем на свете, кроме евреев

Долматовский много ездил по Союзу и миру. Посвящал стихи советским республикам. Поэтически отчитывался о поездках в Африку и Вьетнам, в Португалию и Грецию, писал о Че Геваре и Альенде. Выступал против колониализма. Занимался составлением сборников зарубежной поэзии: немецкой, скандинавской, вьетнамской, монгольской.

А вот чего он не касался, так это еврейской тематики. Избегал, подобно другим глубоко советским поэтам и писателям с соответствующим воспитанием и мировоззрением. Да и для карьеры риск. Он писал «Чили в сердце», «Африка имеет форму сердца» – его публично волновало то, чему разрешалось волновать. Но он не возвысил свой голос ни против советского противостояния Израилю, ни против внутреннего антисемитизма.

В то же время, когда в 1953-м, во время «дела врачей», ему предложили подписать письмо с осуждением арестованных, он отказался. Об этом вспоминал писатель А. Рыбаков. Взволнованный Долматовский приехал к нему и рассказал: «Знаешь, Толя, меня вызвали, чтобы я подписал письмо против врачей-евреев. Я отказался. И сказал так: я подпишу письмо, но в том случае, если его подпишут и русские поэты. Я не еврейский поэт, я русский поэт, я пишу на русском языке. Выделять себя как еврея я не могу». В атмосфере страха сталинского режима это, безусловно, было мужественным поступком.

 

Советский до мозга костей

Весь советский период Долматовский был актуален. С ним работали ведущие композиторы страны, а ведущие певцы исполняли песни. Выходили его собрания сочинений. Он был лауреатом множества премий. Впрочем, хватало на его пути и пинков, беспочвенных обвинений, отворачивающихся при встрече знакомых. «Между ребер мне вонзали клевету, заставляли выгибаться, я не гнулся».

Поэт Кирилл Ковальджи учился у Долматовского в Литературном институте. Юноша выпустил рукописный журнал, который сочли «идейно порочным». Спустя годы Кирилл констатировал: «…лишь теперь по достоинству оценил поведение Евгения Ароновича, вынужденного обсуждать меня на своем семинаре. В институте (и вне его) делу придали опасный характер, политический, Сталин был еще жив, шла весна 1952 г. Евгений Аронович сумел найти какой-то средний путь, больше обращал внимание на беспомощность отдельных текстов, смещал акцент в сторону непростительного легкомыслия составителей. Теперь я понимаю, как нелегко ему пришлось, – с его-то неблагополучным прошлым… в самый трудный момент Евгений Аронович не отказался от меня, сумел повернуть дело так, чтобы „волки были сыты и овцы целы“, за что ему запоздалое спасибо…»

Во многом Долматовский был до мозга костей советским человеком. Отдавал талант системе, искренне восхвалял партию. Перестройка и развал СССР – последний период его жизни – стали не лучшим этапом в биографии поэта. Разрушилась страна, в которую он верил и где обильно издавался. В новой реальности он пытался защищать советское время, хотя и признавал его недостатки.

 

Вне режимов и политических пристрастий

Произведения Долматовского – путеводитель по советскому времени, его духу. Многие политические зарисовки и памфлеты литератора оказались ситуативными, им не под силу выйти за пределы своей эпохи, и сегодня они могут рассматриваться лишь как литературные памятники прошлого, отвергнутые последующим развитием истории.

Но главное в его работе другое. Романтическо-лирическое направление его поэзии всегда притягивало благодарных слушателей, оно благополучно пережило свое время. Такой поэзии не страшны ветры перемен и изменения климата. Такие слова Долматовского, как «А годы летят, наши годы, как птицы, летят, и некогда нам оглянуться назад», будут петь при достижении определенного возраста любые поколения. Не случайно, скажем, мы встречаем их в замечательном теплом современном фильме «Срочно требуется Дед Мороз». Ведь такие строчки вне времени и политических пристрастий. Они о человеческой жизни и будут созвучны людям всегда.

 

Александр КУМБАРГ