Миф о прекрасной еврейке

Персонаж «прекрасная еврейка» в европейской литературе восходит к средневековым легендам о любви короля к красавице-еврейке, которая принесла много зла народу страны и понесла за это заслуженную кару. Существуют два варианта этой легенды, испанский и польский. Легенда о короле Альфонсо VIII (1155–1214) и Рахили из Толедо появляется в конце XIII в., а в XV в. в Польше возникает легенда о Казимире III Пясте Великом (1310–1370) и прекрасной Эстерке. В еврейском варианте, зафиксированном с XVI в., Эстерка выступает законной женой, а не любовницей короля, и благодетельницей своего народа, подобно библейской Эсфири.

 

Бродячий сюжет европейских литератур

Испанский сюжет хорошо известен в европейских литературах, польский – в польской и в литературе на идише. Он также знаком писателям различного происхождения, которые жили в Восточной Европе (Ф. Булгарин, Захер-Мазох, писатель еврейского происхождения Карл Эмиль Францоз).

В XIX в., в эпоху романтизма, в моду вошла положительная «прекрасная еврейка». Как и большинство положительных романтических героев, это персонаж далеких стран и удаленных исторических эпох. Самые известные романтические «прекрасные еврейки» – Ревекка в историческом романе «Айвенго» (1819) Вальтера Скотта и Рахиль из оперы Галеви на либретто Э. Скриба «Жидовка»(1835).

Сюжеты о еврейке из Толедо и об Эстерке оказались востребованы и в романтической интерпретации, где героиня является воплощением идеальной романтической возлюб­ленной.

Сюжет о «еврейке из Толедо» узнаваем даже тогда, когда имя героини не Рахиль. Его можно свести к следующим структурным элементам: «прекрасная еврейка», экзотическая и чувственная восточная красавица, воспитанная старым отцом без матери, влюбляется в знатного христианина, но из-за разницы вероисповеданий брак между ними невозможен, и красавица становится жертвой инквизиции или разъяренной толпы погромщиков. Действие, как правило, разворачивается в удаленную историческую эпоху (например, в средневековой Испании), часто девушка оказывается христианским подкидышем (например, «Жидовка» Э. Скриба).

В польской литературе количество прекрасных евреек возрастает в эпоху позитивизма (1863–1885), и поэтому «прекрасная еврейка» скорее предстает в качестве идеальной современной героини (Ю. Крашевский, «Роман без названия», 1854; М. Балуцкий, «Еврейка», 1868), чем исторической фигурой Эстерки (Ф. Бернатович, «Наленч», 1828). Для поляков Эстерка – героиня оте­чественной истории, веками связанной с еврейским народом, а не экзотическая восточная красавица, поэтому этот персонаж больше связан с перипетиями польско-еврейских отношений. В данном случае соединению влюбленных препятствуют внешние факторы: злой отец, выступающий в качестве отрицательного персонажа, и законы страны, запрещающие браки христиан и евреев. Романтики впервые вводят новый сюжетный элемент: нежелание еврейки изменять вере предков как внутреннее препятствие для любовного союза. Отказываясь креститься, она проявляет свою индивидуальность и вызывает бесконечное уважение и восхищение читателя. Это и делает еврейку героиней в полном смысле слова.

Среди всех европейских литератур романтический сюжет о «прекрасной еврейке из Толедо» получил наибольшее распространение во французской литературе XIX в. Чтобы убедиться в этом, достаточно привести лишь названия некоторых произведений. Это мелодрама «Рахиль, или Прекрасная еврейка» П. Е. Шевалье (1803), двухтомный роман писательницы еврейского происхождения Эжени Фоа «Прекрасная еврейка: история времен Регентства» (1825), ее же рассказ «Рахиль или наследство», который предварял сборник рассказов под названием «Рахиль» (1833), и роман «Бийет, или Дочь еврея Йонатаса» (1843), «Прекрасная еврейка Дина» Петруса Бореля (1833), «Рахиль, или Прекрасная еврейка» (1849) Ипполита Лукаса, пьеса Т. Готье и Ноэля Парфэ «Еврейка из Константина» (1846), роман «Еврейка из замка Тромпет» (1879) Понсона дю Террайля, «Прекрасная еврейка» г-жи Ратацци (1882). Неудивительно, что французская актриса еврейского происхождения Элиза Феликс (1821–1858) взяла псевдоним Рашель и всегда подчеркивала свою верность иудаизму.

 

Адаптация для еврейского читателя

Во второй половине XIX в. на территории Российской империи возникает светская литература на идише. В ее построении еврейские писатели ориентируются, прежде всего, на литературы на европейских или «живых» языках: идиш как письменный современный язык пока не существует, а иврит является мертвым языком.

Переводы произведений из европейских литератур представляются первоочередной задачей в деле создания языка, литературы и воспитания своего темного читателя. Дело в том, что идиш (или как его называли – «жаргон») считался языком низов, образованные евреи читали на европейских языках и с презрением относились к жаргону. Даже сами литераторы, писавшие на идише, нередко не читали своих коллег. Положительные еврейские персонажи европейских литератур вызывают особенный интерес писателей и переводчиков (как правило, это одни и те же лица).

В 1880-х гг. появляется ряд «вольных» переводов и оригинальных произведений на сюжет о «прекрасной еврейке». О. Лернер перерабатывает либретто «Жидовки» Скриба; Й. Трубник переводит рассказ Францоза «Эстерка Регина»; в 1895 г. Мишоэл (очевидно, псевдоним) переводит роман того же автора «Юдифь Трахтенберг» под названием «Граф и жидовка». Тот же Трубник сочиняет роман «Несчастная Мириом, или Кровавая история инквизиции», а самый популярный и плодовитый автор того времени Шомер – роман «Еврейская королева». Давид Фришман, известный литературный критик, писатель, поэт, издатель и переводчик, писавший на иврите и идише, создает рассказ «Заупокойная молитва», сюжет которого очень напоминает «Шейлока из Барнова» Францоза.

Авторы адаптируют сюжет для еврейского читателя: героиня из восточной красавицы превращается в голубоглазого «ангела» с золотыми волосами, отец становится положительным персонажем в стиле Натана Мудрого из одноименной пьесы Лессинга (1779), детально прорабатывается характер христианского возлюбленного, которого автор или переводчик старается представить в максимально выгодном свете, вероятно, чтобы как-то объяснить и оправдать чувство еврейки.

Например, король Казимир в романе Шомера «Еврейская королева» защищает евреев от преследований, считая «всех людей равными», и законным образом женится на Эстерке, а принц Леопольд из «Жидовки» вместо заурядного обманщика, каким он изображен у Скриба, становится настоящим романтическим бунтарем, готовым на все ради любви: «Я люблю тебя и с радостью пойду за это на самую ужасную и мучительную смерть… Пусть небо откажется от меня, я буду счастлив в самой глубине земли, я сделаю ад раем, если только ты, моя Рохеле, будешь со мной…»

Авторы (за исключением Фришмана, о котором речь пойдет далее) подчеркивают любовь героини к отцу и ее верность иудаизму. Так, переводчик романа «Юдифь Трахтенберг» Мишоэл опускает тот факт, что героиня позволила графу Агенору Барановскому крестить их общего сына, зато, перечисляя достоинства еврейки в глазах влюбленного поляка, подчеркивает, что она «скромна и верна отцу».

Все вышеперечисленные произведения (кроме рассказа Фришмана) отличает низкое литературное качество и нескладный германизированный язык, хотя переводы и делаются с русских переводов, а не с немецких оригиналов. К тому же авторы (и Фришман здесь не исключение) злоупотребляют романтическими клише.

 

Программа Шолом-Алейхема

В конце 1880-х гг. в литературе на идише происходят знаковые события: ее будущий классик Шолом-Алейхем (1859–1916) выпускает два тома «Еврейской народной библиотеки», где стремится собрать лучших авторов и опубликовать критические статьи, которые задали бы программу развития литературы. Именно там впервые появляются в печати произведения на идише Ицхока Лейбуша Переца (1852–1915), будущего классика литературы на идише и на иврите. Важнейшей задачей литературной программы Шолом-Алейхема становится борьба с бульварной литературой, с так называемыми «сверхзанимательными романами».

Самым популярным бульварным автором того времени был Шомер (псевдоним Н. Шайкевича). В 1888 г. Шолом-Алейхем даже выпускает отдельную брошюру «Суд над Шомером». Писатель и его сторонники, в частности знаменитый историк С. Дубнов, который под псевдонимом Критикус пишет литературные обзоры в русскоязычном журнале «Восход», характеризуют любовные сюжеты Шомера и его подражателей (а значит, и сюжет о «прекрасной еврейке») как вредные для народа «старофранцузские тряпки», не имеющие ничего общего с реальной жизнью народа, о которой должен писать еврейский сочинитель.

Сегодня травля Шомера признана критиками неоправданной, этот писатель тоже по-своему заботился о просвещении народа, его романы гораздо лучше произведений Трубника, которого печатали в «Еврейской народной библиотеке», и вполне сравнимы, например, с произведениями А. М. Дика, которого Шолом-Алейхем в «Суде над Шомером» причисляет к «гигантам» жаргона.

Слово «романтический» или «романический» в обзорах Дубнова функционирует как ругательство, а издатель перевода «Юдифи Трахтенберг» вынужден в предисловии оправдываться за то, что избрал романтический сюжет для «пользы жаргонного читателя».

Тем не менее Шолом-Алейхем не отказывается от мысли писать о любви на идише, а напротив, провозглашает создание «еврейского романа» первоочередной задачей литературы на идише, ведь любовь – «песенка старая в литературе» и «каждый писатель и каждый читатель» понимает, что любовь – «самый лучший материал для романа».

Воплощением этой задачи в творчестве Шолом-Алейхема стал ряд неудачных сентиментальных «еврейских романов» «Стемпеню» (1888), «Йоселе Соловей» (1889) и «Блуждающие звезды» (1909).

Для авторов на идише было очень сложно совместить требование «правды жизни», литературного реализма, который еврейская критика того периода считала единственно правильным литературным жанром, с любовным сюжетом. По их мнению, быт черты оседлости просто не мог дать материала для любовной истории. И. Л. Перец, уже признанный классик, пишет об этом в статье «О еврейской литературе» в 1910 г.: «В одном романе Динезона герой рассказывает возлюбленной о физике – как гром возникает в облаке… Зачем это? К чему такой ничтожный разговор между двумя любящими душами? Все просто: лучшего еврейская жизнь не дает».

Язык идиш, богатый ругательствами и анекдотами, оказывается неприспособленным для любовной лексики. Об этом Перец пишет в первом опубликованном произведении на идише, поэме «Мониш», появившейся в первом томе «Еврейской народной библиотеки»: «„Сердечко“, „душа“, „сокровище“ и „золотце“. Отдает лакричными пастилками, Нету вкуса, нету соли, И привкус сала к тому же».

Шолом-Алейхем как редактор исправляет некошерное «сало» на «гусиный жир», но это не снимает проблемы. Его литературный «дедушка» Менделе Мойхер-Сфорим, благословения которого он тщетно добивается, задумав писать «еврейские романы», также скептически оценивал перспективу любовной тематики в литературе на идише: «Я бы Вам не советовал писать романы. Ваш жанр совершенно другого рода. Вы же все-таки (как вы сами говорите) мой внук. Понимаете, что это значит?.. Поймите же, и следуйте за дедушкой, достигнете совершенства. Честно говоря, все еврейские романы никуда не годятся. Меня от них прямо выворачивает».

 

Антисемитский потенциал

Сюжет о «прекрасной еврейке» является частным случаем проблемы изображения любви в литературе на идише. Еще до возникновения новой литературы представление об отсутствии любви у евреев было общим местом многих авторов, знакомых с укладом восточноевропейского еврейства.

Порой писатели приходят к выводу, что только нееврей способен открыть еврейской девушке чудесный мир любви. Так происходит, например, в романе Францоза «Юдифь Трахтенберг». Впервые услышав легенду об Эстерке, героиня романа Юдифь признается графу Барановскому, что ни отец, ни брат, ни учитель никогда не говорили ей об этой истории, потому что Эстерка была «падшей». Граф не согласен с такой резкой оценкой, он считает, что Эстерка достойна снисхождения, потому что она «любила» короля «всей душой».

Юдифь говорит, что она никогда не слыхала о такой любви. «Мои родители познакомились друг с другом только на помолвке. У нас почти всегда так бывает. Я думаю, что в этом отношении мы не такие, как вы».

В переводе романа на идиш Мишоэл опускает эти ненужные, по его мнению, подробности развития любовного чувства.

Мы видим, что сюжет о «прекрасной еврейке» содержит в себе антиеврейский потенциал. Связь антисемитизма с этим сюжетом прослеживается и у Францоза, рассказ которого «Шейлок из Барнова» послужил основой для «Заупокойной молитвы» Фришмана.

В «Эстерке Регине» и «Юдифи Трахтенберг» фигурирует сквозной персонаж польского поэта-антисемита Фаддея Вилишевского, автора поэмы «О короле Казимире и прекрасной Эсфири», а также «Гимна против евреев». Именно он, восхищенный красотой дочери мясника Рахили Вельт, придумывает для нее прозвище «Королева Эстер» – по-польски «Эстерка Регина»: «Только теперь понимаю я Библию! Точно такой вид должна была иметь Эсфирь, вскружившая голову персидскому царю и доведшая до виселицы Гамана, и та другая Эсфирь, которая склонила нашего доброго короля Казимира, друга крестьян, позволить евреям жить в Польше после того, как умные немцы прогнали их от себя. Да, эта Эстерка – королева!»

 

Легенда о глазах

Среди авторов, писавших на идише, Фришман первым делает Эстерку персонажем менее идеальным: она выгоняет отца из своего роскошного дворца и неоднократно признается в ненависти к евреям.

Само новое «нееврейское» чувство любви, несмотря на «святой чистый поцелуй» влюбленных и многочисленных «ангелов», также обретает зловещие черты. Автор помещает в рассказ вставную легенду о деде нынешнего графа Щегольского Станиславе Щегольском, который тоже любил некую прекрасную еврейку. После ее смерти он вставил оба ее черных глаза в золотые перстни и носил их на руках до смертного часа.

Использование Фришманом легенды о глазах еврейки иллюстрирует несовместимость романтической идиллии двух «ангелов» с иудаизмом. Согласно еврейским религиозным представлениям, поступок графа – величайшее кощунство. Нарушая целостность мертвого тела, он лишает еврейку будущего мира. Героиня «Заупокойной молитвы» Эстерка уже при жизни не менее несчастна, чем анонимная любовница графа.

В пьесе идишского писателя Шолома Аша «На пути в Сион» (1906) мы находим сюжет с глазами в истории Эстерки и Казимира. После смерти возлюбленной король «вынул» ее «дивные черные глаза, вставил их в два золотых кольца» и положил «на алтарь в черной зале». Он «молится им, и стоит перед ними на коленях». Эстерка в виде призрака появляется в финале пьесы и сообщает зрителям о том, что не может явиться на Страшный суд и обречена на вечные скитания в поисках своих глаз.

Сюжет о глазах Эстерки (судя по всему, еврейского происхождения) представляет связь еврейки с королем в резко отрицательном свете: части мертвого тела грешницы становятся объектом языческого культа.

В романе «Кастильская Волшебница» (1921) Шолом Аш буквально интерпретирует романтический сюжет о прекрасной еврейке из Толедо в терминах идолопоклонства. Венецианский художник Цезарь Пастила восхищен красотой кастильской еврейки Яафты, которая скрывается от инквизиции в римском гетто вместе со своим дедом (действие происходит во второй половине XVI в.). «Неземная» красота Яафты напоминает ему мадонн Фра Анжелико (из чего можно заключить, что героиня обладает соломенного цвета волосами и голубыми глазами). Художник пишет с нее икону «матерь любви» для собора Святого Сердца. И он, и весь римский народ, не исключая инквизиторов и монахов, постоянно впадают в эротически-молитвенный экстаз перед этой иконой, а когда еврейка-затворница появляется в городе, падают перед ней на колени и начинают креститься и молиться. В конце романа еврейку сжигают на костре за то, что она «украла лицо Богоматери». Героиня не обращает никакого внимания на окружающее ее поклонение и готовится принять мученическую смерть, но ее дед, каббалист Яков, боится, что неевреи оставят внучку в живых и сделают из нее «языческий идол».

 

Работа на экспорт

Романтическое поклонение возлюбленной глубоко чуждо еврейской традиции, как и любой традиционной культуре вообще. Возможно, отчасти по этой причине любовные излияния героев на идише производят впечатление кича. Например, у Лернера принц Леопольд на вопрос Рохл, любит ли он ее, отвечает так: «Ты спрашиваешь, люблю ли я тебя? Нет, Рохл, я не люблю тебя: любить можно только человека, которого держат за равного, но того, которого ставят в тысячу раз выше себя, которого считают святыней, того должно лишь боготворить, не любить».

Неожиданно звучит тема любви еврейки к христианину в пьесе Шолома Аша «На пути в Сион». Героиня пьесы Юстина говорит только на польском, она «образованна как мужчина и не хочет выходить замуж». Узнав страшную легенду о глазах Эстерки от старой служанки Рохл-Леи, она погружается в мечты о любви польского короля. «Я была в замке королевы Эстерки и обнимала старые стены, видевшие, как король обнимал прекрасную еврейку, слышавшие жгучие поцелуи, которыми дочь еврея лобзала своего мужа, своего любовника». Рохл-Лея воспринимает Эстерку как проклятую грешницу, и умоляет Юстину не ходить к развалинам королевского замка. Но для Юстины, как и для Юдифи Трахтенберг, легенда об Эстерке символизирует кровное братство поляков и евреев. Пьеса была сразу же переведена на русский язык под названием «Времена Мессии». Еще до публикации перевода ее поставили в Москве, в театре Комиссаржевской (в роли Юстины выступила сама Комиссаржевская), а затем на польском языке в Варшаве.

Перец подверг Аша резкой критике за то, что он так «художественно и поэтически» представил Юстину, которая мечтает быть всего лишь «наложницей короля». Шолом Аш нередко подвергался обвинениям в стремлении понравиться нееврейской публике, работе «на экспорт». С одной стороны, эти претензии можно легко объяснить завистью к коммерческому успеху Аша (многие его произведения переводили и ставили в известных театрах), но с другой – они достаточно оправданны. На примере Аша особенно очевидно, что привлекательность нееврея или нееврейки символически выражает привлекательность другой культуры, то есть чревата потерей национальной идентичности, в построении которой видели свою задачу Перец и Шолом-Алейхем.

В условиях разрушения религиозной идентичности традиционного еврейского общества Перец рассматривает отношения евреек и польских шляхтичей через призму фольклорного сюжета о жестоком развратном шляхтиче и соблазненной им еврейке. В рассказе «Опущенные глаза» (1904) дочь хозяина корчмы Малка с детства наделена порочной природой: она тайком подглядывает за танцами пьяных крестьян. Малка и распутный шляхтич, воспитанный в Париже, испытывают друг к другу животное влечение, которое описывается в натуралистической манере. Романтический сюжет об Эстерке присутствует у Переца лишь как литературная ассоциация, шляхтич упоминает «Эстерку» в диалоге с отцом девушки. Он цинично предлагает старику продать ему красавицу: «Представь себе, что ее зовут Эстер, тебя – Мордехаем, а я – Ахашверош. А что? Только не думай, что я надену тебе на голову корону! Но корчму отдам бесплатно и навеки веков».

В рассказе Переца ассоциация с Эстеркой отсылает к вековой традиции унижения евреев польской шляхтой, а не к любви. В еврейской литературе сюжет о «прекрасной еврейке» приобретает катастрофический смысл, которого он был лишен в европейской литературе, где еврейка воплощала скорее «лучшую часть» иудаизма. Этот сюжет упирается в проблему ассимиляции. В свою очередь, любая попытка изображения романтической любви также оказывается связана с ценностями нееврейского мира. Романтические представления о любви как религии, оправдание всего любовью, противоречат не только традиционному иудаизму и образу жизни восточноевропейских евреев конца XIX в., но и националистической идеологии светских и просвещенных «строителей» литературы на идише. Некритически воспроизводят сюжет о «прекрасной еврейке» либо авторы бульварных романов (Трубник, Шомер, Лернер), либо писатели, которые хотят снискать популярность среди читателей-нееврев (Шолом Аш). Критическая интерпретация сюжета, как в «Опущенных глазах» Переца, сводит на нет попытку изображения романтического любовного сюжета. Возможно, поэтому романтизм так и остался одним из наиболее слабо представленных жанров в литературе на идише.

 

Алина ПОЛОНСКАЯ («Тирош»)