Гармония порядочности и таланта

Как причудливы зигзаги судьбы! Родители Мая, независимо от того, к какой профессии потянется их сын, хотели видеть его непременно со скрипкой. К тому побуждали музыкальные способности ребенка. И скрипка под смычком Мая уже зазвучала. Рано проявились и другие его способности – к рисованию. Но на них в семье каких-то особых планов пока не строили. Рисует домики и фигурки людей, фантазирует на бумаге – ну и пусть. Редкий дошкольник не берется за карандаш. Будущее покажет, что сильнее в его творческих возможностях.

Будущее обернулось вой­ной. Горящий Минск, общая сумятица, потоки людей, стремящихся покинуть город… Среди беженцев, пока еще на старте, и семья Данцигов. С товарной станции трогается поезд. Вагоны-теплушки переполнены. Данциги остались на платформе. И вдруг из вагона крик: «Данциг! Данциг!» Кто-то из учеников узнал своего учителя физкультуры и протянул из дверного проема руку. Отец подсадил в вагон 11-летнего Мая, затем дочь и жену и втиснулся туда уже последним. Спасительные мгновенья... Не будь того неожиданно зовущего крика из вагона, их семья, как и многие тысячи еврейских семей, сгинула бы в кошмаре Минского гетто.

Через месяц изнурительного пути Данциги добрались до Ульяновска. А дальше – полный набор невзгод, выпавших на долю эвакуированных.

Сохранилась ведомость об успеваемости Марика, как называли его дома, в 4-м классе. По всем предметам – «отлично». А музыка, рисование? Скрипка осталась в оккупированном Минске, а вот рисование однажды напомнило о себе суровой необходимостью. В их семье потерялись продовольственные карточки. Какое это было горе в ту голодною пору, пояснять, полагаю, не нужно. Пережив такое, он уже искал хоть малейшую возможность где-нибудь подработать, чтобы помочь семье. И такая возможность однажды представилась. В хлебном ларьке неподалеку от их дома понадобилась вывеска. Случайно узнав об этом, 12-летний Марик вызвался ее сделать.

Сделал. Нарисовал и раскрасил буквы, как и весь фанерный щиток, с таким вкусом, что заведующая не могла сдержать восхищение:

– Ну, парень, да ты художник!

Пророческими оказались эти слова. Он окончательно уверовал: может! А за свой труд получил награду: буханку ржаного хлеба. С какой гордостью принес ее домой, первый заработанный свой хлеб!

Молва о юном художнике быстро разнеслась. Ему стали предлагать подработки: что-то написать или нарисовать. Каждый такой заказ исполнял с творческой выдумкой, словно участвовал в конкурсе. Такое заказчики, конечно же, не могли не заметить. На трикотажной фабрике спросили, чего бы ему хотелось за свою работу.

– Сшейте, пожалуйста, платье для моей сестры.

Вернувшись после освобождения Минска в родной город, он уже твердо определил свою дальнейшую жизненную стезю. Как только в Минске открылось художественное училище, поступил туда. Уже первые выполненные им этюды и рисунки с натуры окончательно убедили и его, и преподавателей: нет, не ошибся в профессиональном выборе. А дальше – в Московский государственный художественный институт им. В. И. Сурикова. Попасть в этот престижный вуз при большом, к тому же многоступенчатом конкурсе, да еще еврею в сталинском 1952-м, когда был расстрелян Еврейский антифашистский комитет и зловонные волны государственного антисемитизма злобно хлестали по всей стране, было ох как нелегко! Но сработали не только его талант и упорство. Нашлись в приемной комиссии мудрые и честные люди, по достоинству оценившие творческую уникальность абитуриента из Минска.

Учился он поистине вдохновенно. После занятий отправлялся в Третьяковку, посещал художественные выставки, которых в столице было немало. Присматривался, размышлял, выбирая тот стиль, ту художественную канву, которые определят его творческую индивидуальность. На протяжении шести студенческих лет неустанно работал и кистью, и карандашом. И уже не нужно было указывать свое авторство. Преподаватели и коллеги-студенты, всмотревшись в сотворенное им, уверенно определяли: «Это Данциг».

Приходилось, как и многим студентам, подрабатывать, в частности в художественном комбинате. Но халтуру не жаловал. Подработки стали продолжением его творческого становления.

Талант художника потому и есть талант, что на него рано или поздно откликнется извечное: «Зрячий да увидит». В художественном институте увидели, и на 3-м курсе за отличные успехи в учебе Май стал получать высшую именную стипендию. Сразу же дал телеграмму родителям: денег больше не присылать.

Окончив институт, в Минск вернулся, что называется, во всеоружии. И первая его творческая тема – родной город, который восстанавливался после оккупации. День за днем с этюдником исхаживал километры вдоль Свислочи, старинной Немиги, по улочкам и тупичкам и уже новым кварталам с первыми проспектами, вбирая в свои работы историческую память города и свою любовь к нему. Здесь родился, вырос, сюда вернулся после вынужденной разлуки и, вполне естественно, стал его художником-летописцем. Эта любовь коренного минчанина проступает и в названиях его картин, ставших уже белорусской классикой: «Мой город древний, молодой», «Мой Минск», «Песнь о Минске». Широкую известность принесли Маю Данцигу и его полотна «И помнит мир спасенный» с мадонной в центре, «Партизанская баллада» и многие другие.

Сюжеты у него неисчерпаемы и зачастую – неожиданные решения в, казалось бы, обыденном. Взять, скажем, «Партизанскую свадьбу». Во главе свадебной процессии – жених с автоматом, а невеста – с винтовкой и пулеметной лентой через плечо. На голове вместо фаты – кусок простыни. Идут словно по просеке: по бокам – партизаны, тоже с оружием, и селяне – старые и малые. Партизан-гармонист развернул меха... Вряд ли звучит марш Мендельсона: его в белорусской глубинке тех лет не слышали, в ходу были советские маршевые песни. Но веселья не чувствуется. Лица у многих суровы. Пожилая женщина задумчиво сцепила ладони. Ее задумчивость понять нетрудно: эх, родимые, свадьба-то свадьба, но что вас ждет завтра, да и вообще в любой день и час, пока продолжается эта вой­на проклятая? Доведется ли вам выжить, как и всем, кто здесь собрался?

Колорит картины действительно невеселый. Но сквозь эту внешнюю суровость – живительная оптимистичная струя. Да, вой­на с ее горестями, потерями. Однако наперекор ей жизнь продолжается. Потому и свадьба в это лихое время. Иначе и быть не должно! Как спустя годы прозвучит в песне: «Будут внуки потом, жизнь опять повторится сначала». Такие вот мысли и чувства вызывает эта впечатляющая картина. А сколько и в других его работах на самые различные темы нестандартных сюжетов, психологических находок!

Одно из своих полотен назвал «Брошенная». Сюжета как такового нет. Есть выброшенная после Нового года елка. На первый взгляд, ну что тут особенного? Мало ли таких елок валяется в первые январские дни у мусорных ящиков! Но на картине эта недавняя красавица, на которой еще сохранились остатки золотистой мишуры, теперь уже никому не нужная, вызывает не только грусть – наводит на раздумья. Подобное ведь и с людьми бывает. По сути, эта картина о доброте, только с ходом «от обратного».

Диапазон его творчества обширен. Тут и пейзажи, не только городские, но и сельские, портреты Василя Быкова, Алеся Адамовича и многих других известнейших людей, монументальная живопись, мозаичное панно в кинотеатре «Партизан», мозаика в гостинице «Юбилейная»...

Нередко чиновники от искусства стремились вогнать творчество Данцига в привычное русло Системы. Он не покорялся. Писал окружающий его мир таким, каким его понимал и осмысливал. Бывало, некоторые его работы в последний момент снимали с выставок. А он продолжал в том же духе, так и не сделав «надлежащих выводов». Не суетился, не заискивал перед сильными мира сего, оставался самим собой в любых ситуациях.

Недюжинный талант пробился через все препятствия. В 1988-м в Москве состоялась его персональная выставка. А сколько было в творческой жизни Мая других выставок – всесоюзных, республиканских, зарубежных! Его произведения стали достоянием Государственной Третьяковской галереи, Национального художественного музея Беларуси, художественных и частных коллекций в России, Беларуси, Молдове, Азербайджане, Германии, Бельгии, Италии, Израиле, США. В 1995-м ему было присвоено звание народного художника Беларуси. Многие годы он преподавал в Белорусской государственной академии искусств. Профессор Май Вольфович Данциг стал любимцем студентов.

Нельзя не сказать и о другой сфере активной деятельности этого незаурядного человека. В конце 1980-х свежие ветры перестройки приоткрыли двери духовного гетто, в котором едва теплились очажки еврейской жизни. Демократизация общества, пока робкая, была как живительный дождь после затяжной засухи. Он еще не пробил корку иссохшей почвы, но среди пожухлой травы уже потянулись к жизни едва заметные травинки. Впервые минским евреям было дозволено собираться, как язвительно говорили острословы, «в количестве более трех», не опасаясь дежурного обвинения в организации «сионистского сборища».

Несколько ослабив зажимы в национальной политике, власть пошла по испытанному бюрократическому пути – инициатива к переменам должна исходить только «сверху». Так было с организацией первого учредительного еврейского собрания. Спустя десять лет Май Данциг в интервью, которое я взял у него, расскажет, как это было.

Стоял октябрь 1988-го...

– А что там собралась за публика?

– Евреи Минска разных возрастов и профессий... Можно себе представить, какая эмоциональная атмосфера была в зале. Ведь впервые – именно еврейское собрание. Там я увидел заслуженного архитектора респуб­лики Леонида Левина и других известных в Беларуси людей. Хотя организатором нашего собрания был Белорусский Фонд культуры, но курировал этот вопрос Минский горком партии. Его секретарь Петр Кравченко и стал одним из организаторов собрания. Не каждый желающий мог попасть на него. Думаю, что приглашения рассылались тем, чьи имена были на слуху.

– И тем не менее зал был переполнен.

– Яблоку негде было упасть...

То, что рассказывал Май, оживило в памяти те первые месяцы еврейского возрождения. Созданную организацию по указанию свыше назвали Минским обществом любителей еврейской культуры. В этом названии отразилась половинчатость послаблений, на которые вынуждена была пойти власть. Не признать, что есть такая культура, она уже не могла. Но слово «любители» снижало статус организации. Это что-то вроде хобби. Одни собирают марки, другие – старинные монеты, а третьи, к примеру, любят еврейскую культуру. Как говорится, ну и на здоровье!

С таким робким расплывчатым статусом организации, вокруг которой уже начали сплачиваться сотни минских евреев, Май Данциг, избранный председателем ее правления, решительно не согласился. Они – не просто «любители». Активные участники национального возрождения. Оно и стало вектором в работе новой общественной структуры. И вскоре у этого детища, вобравшего в себя многовековое достоинство народа, появилось название куда более емкое: Минское объединение еврейской культуры им. Изи Харика.

МОЕК, как сокращенно стали его называть, занимало на Интернацио­нальной, 6 три комнаты и каморку. В одной из них разместилась созданная добровольцами библиотека. Священнодействовала в ней Дина Звуловна Харик, вдова расстрелянного в 1937-м поэта Изи Харика. Прошла через 20-летний кошмар сталинского ГУЛАГа, но не утратила добросердечия своей бескорыстной натуры. Со всеми была приветлива, разговорчива, с некоторыми посетителями переходила на идиш. Как светилось ее лицо, когда в ответ слышала родную с детства речь!

С первых же дней появления в этих скромных апартаментах МОЕКа он стал своеобразным еврейским клубом. Здесь поначалу проводились заседания Координационного совета Еврейского республиканского объединения, читались лекции по еврейской истории и культуре, устраивались первые концерты, литературные утренники и вечера. Отсюда шла поддержка еврейскому возрождению и в других городах республики.

Совмещавшиеся в одном человек Данциг-художник и Данциг – еврейский лидер были счастливой находкой для МОЕКа. Впрочем, почему находкой? Он тоже шел к этой общественной работе всю свою предшествующую жизнь. Такому человеку, энергичному, тонко чувствующему прекрасное, с мощным зарядом национального достоинства, хорошему педагогу и, как оказалось, не менее хорошему организатору, сам бог велел возглавить в Минске возрождение еврейской культуры.

Жизнь сводила меня со многими еврейскими лидерами. Были среди них и такие, кто лишь обозначал это свое лидерство, важно восседая в президиуме на всякого рода собраниях и конференциях и представительствуя в зарубежных поездках. Май – не из тех. Работал в МОЕКе, как и в искусстве, что называется, засучив рукава. Вот уж с кого солидность не капала. Доброжелательный, с хорошим запасом юмора, он не чурался черновой работы. Мог быть и жестким, когда сталкивался с чьей-то непорядочностью, необязательностью. Но таким его видели редко. На наших праздниках-«капустниках» пел шуточные куплеты и танцевал. А в 1998-м снялся в художественном фильме режиссера Дмитрия Астрахана «Из ада в ад», сыграв одну из главных ролей – руководителя еврейской общины небольшого польского города. В основе фильма – история еврейского погрома в Кельце в 1946-м.

В фильме Май снимался без грима. Ему не нужно было «вписываться» в роль: был еврейским лидером и в жизни, и на экране. Сидя в кинозале, я видел не актера, а реального Мая Данцига. И в памяти всплыл февраль 1990-го, когда по Минску поползли слухи о готовящемся еврейском погроме. Сопоставив многие факты того тревожного времени, нетрудно было прийти к выводу о том, откуда они исходят. Появился новый печатный орган ЦК Компартии Белоруссии «Политический собеседник» с явной антисемитской направленностью. А слухи о погроме стали пробным шаром: как отзовется население на прозрачную наводку в отыскании виновников нарастающих экономических неурядиц и политической разноголосицы, уже захлестывающих республику.

Май Данциг в этой непростой ситуации проявил решительность. С группой еврейских активистов пришел в ЦК. Принявшему их инструктору ЦК Концевому задал вопрос напрямую: поскольку слухи о погроме упорные, даже дата называется – 20 февраля, то есть послезавтра, – что намерена предпринять власть? Партчиновнику ничего другого не оставалось, как заверить: никаких погромов не будет. Но тут же ему новый вопрос: тогда почему в «Политическом собеседнике» – подстрекательские антисемитские статьи? Концевой неуклюже выкручивался, к такому напору был не готов. Опуская подробности той встречи, с уверенностью скажу: цель визита была достигнута.

Стиль той или иной организации, конечно же, во многом зависит от ее руководства. Именно стиль, а не просто перечень тех или иных мероприятий. В этом отношении МОЕКу действительно повезло. У его кормила оказались люди с «искрой», по-настоящему болеющие за возрождение еврейской культуры. Отсюда и стиль: не казенный, а по-домашнему доверительный и сердечный.

Под стать Маю Данцигу подобрались и заместители Яков Басин и Алла Левина – люди творческие, инициативные. Надежным работником проявил здесь себя и исполнительный директор Геннадий Розенгауз.

МОЕК, помимо всего прочего, стал и своеобразным еврейским штабом. Сюда приходили с предложениями, случалось, и с критикой, иногда обращались и за житейскими советами. Май и его соратники каждого внимательно выслушивали и старались всему дельному дать ход.

Однажды обратился за помощью в МОЕК и я, к тому времени – редактор республиканской еврейской газеты «Авив» («Весна»).

– Май, разрешишь нам приткнуться в МОЕКе?

Он положил мне руку на плечо:

– Что за вопрос? Кстати, у нас есть пишущая машинка.

И широким жестом в сторону одной из комнатушек:

– До двух часов дня эти хоромы в твоем распоряжении.

Здесь я со своими коллегами планировал очередной номер, назначал деловые свидания, сюда стали приходить читательские письма...

Попросил помощи Данцига и по другому вопросу. В канун 50-летия гибели Минского гетто хотелось поместить в «Авиве» впечатляющий рисунок. Какой? Определенного сюжета в голове у меня еще не было.

– Ты – художник, тебе и карты в руки. Придумай что-нибудь...

Дел у Мая и без моего заказа невпроворот. Однако согласился и вскоре принес рисунок, выполненный тушью на ватмане. Окраина гетто. Ни одной человеческой фигуры. Колючая проволока, мрак. А на мостовой – выброшенная, скорее всего при погроме, скрипка. Кто играл на ней? Артист филармонии, ребенок? А, может, Май вспомнил про свою, оставленную при бегстве из города? Недолго ей лежать на улице. Вскоре ее подхватит кто-нибудь из оккупантов или полицаев, а может, раздавят их сапоги, как были раздавлены судьбы тысяч и тысяч узников гетто. Лучшей иллюстрации на первую полосу номера, посвященного трагической дате, я и желать не мог.

Живя уже в Германии и ежегодно приезжая в Минск, каждый раз звонил Маю. Когда я слышал его энергичный, веселый голос, в памяти оживали эпизоды общения с ним, тот МОЕК, ставший при нем поистине теплым еврейским домом.

Он ушел из жизни утром 26 марта 2017-го на 87-м году жизни. Внезапно отказало сердце, так много вобравшее за все эти годы и радостей, и тревог. Трудно смириться с тем, что Мая уже нет. Горько. Больно. Подкатывает извечное: ну куда от этого денешься? Все проходит...

Но когда встает перед тобой его облик, каким он запомнился, думаешь уже по-другому. Все проходит? Нет, не все! Остаются замечательные художественные творения этого поистине народного художника, как и все его добрые дела, в том числе и на ниве еврейского возрождения.

Май Данциг прожил отпущенные ему годы в высшей степени достойно. Его жизнь – гармония порядочности и таланта. Говоря образно – свет, ставший энергией. А энергия, как известно, бесследно не исчезает. Тем более энергия добра, на которой держится мир.

 

Михаил НОРДШТЕЙН