Рыцари иврита

Теплым летним днем я шел по территории кибуцного поселка неподалеку от Мертвого моря. Радостные крики подростков, игравших в футбол на спортивной площадке, разрывали благостную тишину, стоявшую над аккуратными домиками, финиковыми пальмами и всем антуражем этого мирного дня. И вдруг я услышал, как один из подростков, забив гол, в восторге от этой удачи запел: «А я играю на гармошке у прохожих на виду…» Как, видно, ему радостно пелось, легко дышалось под небом Израиля, как вырывались из него, говорившего и думавшего на иврите, эти полузабытые, произносимые с акцентом русские слова, некогда написанные для популярной песенки другом моего детства русским поэтом Александром Тимофеевским.

Но мое старческое умиление, вызванное видом ликующего подростка и воспоминаниями детства, смешивалось и с другими мыслями. Этот мальчик, годящийся нам с Сашей Тимофеевским во внуки, жил совсем другой жизнью, чем мы в нашем советском детстве. Исчезающий из его сознания русский вытеснялся ивритом, ставшим его родным языком. И какие огромной исторической важности события стоят за этим победоносным шествием иврита, какие политические страсти кипели вокруг него на протяжении полутора столетий с той самой поры, как первый рыцарь иврита Элиэзер бен Иегуда начал превращать его из языка священных текстов и молитв в средство обиходного общения. Это теперь на нем любятся и ссорятся, пишут повести и рассказы, а когда-то лишь молились и вели религиозные диспуты. И за всем этим стоят не только события еврейской истории, но и драматические судьбы людей, отдавших жизнь ивриту. О них-то и пойдет речь в этих заметках.

 

Гапонов

Как памятен мне июльский вечер 1972 г., когда «Голос Израиля» в обязательном нашем ежевечернем радиопрослушивании донес весть о смерти в Рамат-Гане Бориса Гапонова, переводчика на иврит «Витязя в тигровой шкуре» Руставели, стихотворений и прозы Лермонтова, составителя фразеологического словаря иврита, лауреата литературных израильских премий. Он умер 38 лет от роду (возраст смерти Пушкина). За год перед тем его, парализованного, полуослепшего, выпустили из Грузии в Израиль, где он стал живой легендой еврейской культуры.

Жизнь и судьба этого скромного советского журналиста была поистине подвижнической. В Кутаиси, где он долгие годы работал в заводской многотиражке, в полной изоляции от иудаизма он освоил иврит (да как освоил: его переводы приводили в восторг израильских поэтов, Авраам Шлёнский называл его гением) и упорно из года в год прокладывал мосты между культурами, переводя с древнегрузинского, на котором написан «Витязь», с волшебного русского языка Лермонтова на святой язык своих предков. Он жил в сыром подвале вместе с мамой и парализованной бабушкой. Героически ухаживал за ней и все вечера после каторжного труда в многотиражке, где он был и жнец, и швец, и на дуде игрец, отдавал языку, которому в детстве его учил дед – раввин, зэк и брат знаменитого раввина Якова Мазе, одного из яростных защитников иврита, преследуемого и запрещаемого в России после революции идишистами.

В Израиле его встретили триумфально. Поместили в больницу, прикрепили лучших врачей, приносили цветы к постели, роскошно издавали его переводы, писали об этом чуде – умирающем поэте, вырвавшемся из страны традиционного антисемитизма и оставляющем такое богатое духовное наследство своей исторической родине.

Память о нем живет в Эрец-Исраэль. Израильская журналистка Шуламит Шалит, много и тепло писавшая о Борисе Гапонове и о других рыцарях иврита, рассказывает, как в конце 1990-х приехала в Нетанию к его матери Берте Самойловне, на 30 лет пережившей сына, и как они вдвоем напевали переведенные Борисом на иврит лермонтовские строфы «Выхожу один я на дорогу».

Я представил себе эту тесную квартирку, превращенную в музей памяти Гапонова, и двух немолодых еврейских женщин, тихонько поющих:

Левадад йацати эль ħа-дэрэх;

Арафелъ мавкийа брак натив;

Лейль дмама. Эль-аль тихра коль берэх,

Вэ-кохав мэсиях им ахив.

 

Выхожу один я на дорогу;

Сквозь туман кремнистый путь блестит.

Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

И звезда с звездою говорит.

Причудливы и подчас трагичны пути еврейской культуры. Не менее поразительна судьба другого рыцаря иврита – Цви Прейгерзона.

 

Прейгерзон

Студенты Московского горного института в 1960-е гг., наверное, очень бы изумились, узнав, что их преподаватель, специалист по обогащению угля, доцент Григорий Израилевич Прейгерзон помимо всего прочего и еврейский писатель, чья написанная на иврите проза издается в Израиле под псевдонимом Цфони, что означает Северный. Между тем этот почтенный ученый многие годы вел двой­ную жизнь: днем читал лекции и писал учебники и монографии по обогащению угля, а вечерами и ночами превращался в израильского прозаика. Как могло произойти такое раздвоение личности?

Рожденный в 1900 г. в украинской Шепетовке и нареченный Цви-Гиршем (это уж потом в своей российской жизни он стал Григорием Израилевичем), он после бар-мицвы был отправлен своими религиозными родителями, по-видимому, разделявшими идеалы сионизма, в Палестину, где учился в знаменитой тель-авивской гимназии «Герцлия».

Приехав через год домой на каникулы, он обратно в Тель-Авив уже вернуться не мог, так как началась Первая мировая вой­на. Так завязалась эта судьба, у истоков которой был иврит, а затем – при еврейском трезвом понимании, что нужна практическая специальность, которая кормила бы в послереволюционном нелегком житье, – учеба в Московской горной академии и специализация на обогащении угля, деле, которое не раз выручало и спасало его в трудной советской действительности.

Этот мальчик из Шепетовки был разносторонне талантлив, ибо, создав себе в России высокую репутацию в своей углеобогатительной профессии, Цви Прейгерзон в Эрец-Исраэль воспринимался как весьма значительный еврейский писатель.

Он принципиально писал на иврите, в то время как его советские коллеги в предвоенные годы использовали идиш, обеспечивая себе тем самым доступ к журналам и издательством. А Цви, писавшему на языке «религиозного мракобесия», ничего не оставалось, кроме как отправлять свою прозу в Эрец-Исраэль, что он и делал в конце 1920-х – начале 1930-х гг. Потом это стало смертельно опасным, и Прейгерзон, не прекращая литературного творчества, начал переправлять свои повести и рассказы в Израиль уже тайно, под псевдонимом Цфони. Он пользовался популярностью в Эрец-Исраэль, а один его рассказ под названием «Иврит» даже рекомендовали школьникам для внеклассного чтения.

О чем он писал? В 1930-е гг. – о судьбе еврейских местечек, в годы вой­ны – о Холокосте. Действие его романа «Когда погаснет лампада» происходит в украинском городке Гадяч, где на кладбище похоронен основоположник «Хабада» рабби Шнеур Залман из Ляд. На его могиле поддерживается Вечный огонь, не потухающий более ста лет. Когда во время оккупации были уничтожены евреи городка, погас и светильник. В конце романа звучит тема Сиона – страны, где евреи могут быть свободны и независимы.

Прейгерзон не оказался так одинок в своем тайном иудаизме, как Гапонов. Он был близок с Цви Плоткиным, писавшим под псевдонимом Моше Хьег, и другим соратником по ивриту Меиром Баазовым. Все трое в 1949-м стали жертвами доноса и были обвинены в создании антисоветской сионистской группы, за что полагался лагерный срок. Прейгерзон отбывал его в лагерях Воркуты и Караганды, где вследствие расположения угольных шахт так пригодилась его профессия. В конце концов он даже, будучи зэком, возглавлял научно-исследовательскую лабораторию по обогащению угля. Вот что значит еврейская предусмотрительность в выборе профессии.

Но и еврейская составляющая его жизни в какой-то мере реализовывалась в лагерях. Прейгерзон обучал молодых евреев ивриту и национальной истории. Его «ученик» Меир Гельфонд в 1960-е гг. стал одним из инициаторов алии и основателем одного из первых ульпанов в Москве.

Цви Прейгерзон умер в Москве в 1969 г., так и не дожив до реализации своей мечты – репатриации в Израиль. По завещанию писателя урна с его прахом была послана семьей в Израиль и там захоронена на кладбище кибуца Шфаим. Его издают и переиздают на Святой земле, посвящают его творчеству вечера памяти и научные конференции. В 2008 г. муниципалитет Тель-Авива присвоил имя Цви Прейгерзона одной из улиц города. Неподалеку, в Рамат-Гане, есть улица Бориса Гапонова.

 

Вильскер

Рассказ о третьем нашем рыцаре иврита можно начать с событий многовековой давности, когда в средневековой Испании расцветали иудейская религиозная философия и поэзия, связанная с великими именами Габироля, ибн Эзры и Иегуды Галеви. Последний из них долгие годы мечтал о Святой земле. И, наконец, на склоне лет, оставив любимую дочь и внука, друзей и богатство, собрался туда. Преодолев неисчислимые трудности и опасности, он добрался до Александрии и оттуда отплыл в Палестину. Далее, как гласит легенда, произошло следующее. У ворот Иерусалима он в слезах приник к земле, целуя ее и распевая свою знаменитую элегию «Сион, ведь ты спросишь о судьбе твоих пленников…», которую до сей поры ежегодно читают в синагогах в пост 9 Ава. И в этот момент сарацин растоптал его копытами своего коня.

Мог ли поэт представить себе, что многие столетия спустя на той Святой земле, куда он так стремился и где так страшно погиб, его стихи будут хранить как великую драгоценность и открытие каждого нового стихотворения станет событием культурной жизни страны.

В начале 1980-х научный мир Израиля облетела весть, что ленинградский семитолог Арье Вильскер обнаружил в хранилищах Государственной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина сначала два десятка, а затем около двух сотен ранее неизвестных стихотворений Иегуды Галеви, составивших впоследствии так называемый «список Вильскера». Об этом писали как о значительном событии культурной жизни страны и газеты, и научные журналы. Имя ученого стало известно в Эрец-Исраэль.

Этому открытию предшествовала череда событий. Истоком их стало приобретение в 1862 г. Императорской публичной библиотекой, которая впоследствии стала носить имя Салтыкова-Щедрина, коллекции древнееврейских рукописей, собранной караимским историком и путешественником Авраамом Фирковичем во время его странствий по Ближнему Востоку. Это было фундаментальное собрание, насчитывающее 1500 текстов, и во второй половине XIX в. с ним работали такие известные гебраисты, как Гаркави и Хвольсон, о которых речь пойдет ниже. После революции в период засилья идишизма оно лежало мертвым грузом в фондах библиотеки, пока за него не взялся Арье Вильскер.

Это был истинный подвижник иврита, получивший его, как и некоторые другие его сверстники, в наследство от деда, как бы посылавшего таким образом послание потомкам. Рожденный в 1919-м в местечке на Волыни, он прошел обычный для русского еврея его возраста путь, где был скудный быт, лишения, вой­на, антисемитизм. В тридцатилетнем возрасте Арье закончил факультет востоковедения Ленинградского университета, получил диплом лингвиста-семитолога и направление на работу в отдел книг на иврите и идише Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щед­рина, где и проработал 30 лет. Но он стал не просто библиографом в этом экзотическом отделе, а серьезным ученым с широким кругом интересов: написал книгу о самаритянском языке, ставшую его кандидатской диссертацией, издавал труды по лексикографии других семитских языков, находил неизвестные письма Бялика и закрывал многие другие «белые пятна» семитологии. Выйдя на пенсию, он продолжал свои исследования и тогда-то начал вплотную работать с коллекцией Фирковича, где обнаружил неизвестные стихотворения Галеви. Публиковаться ему было негде – ивритских научных изданий в России не существовало, приходилось сообщать о своих открытиях в идишистском журнале «Советише геймланд». Так весть о его работах доходила до Израиля, вызывая там огромный интерес. Крупнейший специалист по средневековой еврейской поэзии профессор Эзра Флейшер писал ему восторженные письма, помогал в распознавании принадлежности того или иного стихотворения перу Галеви.

Усилиями Вильскера коллекция Фирковича с ее культурными богатствами, доселе закрытая для мировой семитологии, открывалась израильским ученым. В этом открытии возникали удивительные находки, прослеживалась трагическая связь между реалиями еврейской истории. Так разысканное Вильскером стихотворение Галеви «О погроме в Толедо», написанное в XII в., перекликалось трагическим звучанием со знаменитым «Сказанием о погроме» – Кишиневском погроме начала XX в., написанным Хаимом Нахманом Бяликом на иврите и переведенным на русский Жаботинским.

Арье Вильскер умер в Ленинграде в 1988 г. В эти дни солидный израильский научно-библиографический журнал «Кирьят Сефер» вышел с огромным, во всю полосу траурным его портретом, а ведущие газеты «Едиот ахронот» и «Маарив» посвятили ему некрологические статьи.

 

Царская милость

Как ни странно это может показаться, но основателем российской семитологии должна считаться «дщерь Петрова» – императрица Елизавета Петровна. Это она в 1755 г., незадолго до своей кончины, подписала указ о создании Московского университета, в котором предусматривалось изучение турецко-татарского и древнееврейского языков. Что касается турецко-татарского, то интерес к нему можно объяснить геополитическими амбициями Российской империи. А древнееврейский – это язык Библии. Между тем Елизавета, хотя и заявившая в свое время в ответ на соображение об экономической невыгодности изгнания евреев из пределов ее империи: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли», была женщина религиозная, и древнееврейский, видимо, оставался для нее святым языком.

Надо сказать, что Елизавета Петровна была не единственной российской властительницей, в которой антисемитизм сочетался с некоторым интересом к еврейской культуре. Последний русский император унаследовал от своего отца Александра III зоологическую юдофобию. Она настолько глубоко в нем сидела, что в ответ на предложение Столыпина о принятии закона о еврейском равноправии последовал весьма своеобразный ответ: мол, внутренний голос твердит императору о неприемлемости такого решения. Между тем тот же внутренний голос не мешал Николаю II ежегодно приглашать в Царское Село знаменитого кантора Гершома Сироту и с удовольствием слушать в исполнении этого «еврейского Карузо» религиозные иудейские песнопения.

Можно, конечно, это объяснить тем, что у каждого антисемита есть свой излюбленный еврей, общаться и поддерживать которого не мешает тот же пресловутый внутренний голос. У Николая II это был Авраам Яковлевич Гаркави, известный семитолог, автор многих работ по еврейской истории, этнографии и филологии и, между прочим, габай петербургской Большой хоральной синагоги. Он был осыпан царскими милостями: награжден различными орденами Российской империи, возведен в потомственное дворянство, стал действительным статским советником, что соответствовало генеральскому званию. И это при том, что он, в отличие от некоторых своих коллег, не поступался религиозными принципами, оставался евреем. Почему именно он вызывал такое уважение Николая? Царская душа – потемки.

 

Семитологический ренессанс

Надо сказать, что Авраам Гаркави был одним из трех-пяти выдающихся семитологов-гебраистов, определивших развитие науки о еврействе во второй половине XIX в. Родившись в 1835 г. и окончив Виленское раввинское училище и факультет востоковедения Петербургского университета, он с 1876 г. заведовал отделом еврейских книг Императорской публичной библиотеки, где 80 лет спустя будет работать Вильскер. И объект их исследований будет один и тот же – коллекция Фирковича, которая даст Гаркави материал для ряда его работ. Авраам Яковлевич умрет в 1919 г., в тот год, когда родится Арье Вильскер.

Центральной фигурой этого семитологического ренессанса был Даниил Абрамович Хвольсон. Он прожил более 90 лет (1819–1911), 40 из которых возглавлял кафедру еврейской, сирийской и халдейской (арамейской) словесности на факультете восточных языков Санкт-Петербургского университета, эту «кузницу» семитологических кадров. Для того чтобы занять эту должность, ему, выходцу из бедной еврейской семьи, выпускнику иешивы, пришлось креститься. Впоследствии он так с известной долей цинизма объяснил этот свой поступок в письме к виленскому раввину Э. Спектору: «Лучше быть профессором в Петербурге, чем нищим меламедом в Жмеринке». Одновременно Хвольсон в сане протоиерея преподавал иврит и библейскую археологию в Петербургской духовной академии и римско-католической академии. При всем том он сохранял чувство еврейской солидарности и активно выступал против юдофобских нападок и всевозможных наветов.

Круг научных интересов Даниила Абрамовича был необычайно широк. Он исследовал еврейские старопечатные книги, писал о влиянии географического положения Палестины на судьбу древнего еврейского народа, по-новому освещал взаимоотношения фарисеев с Иисусом и его последователями. Ему принадлежит около двух третей русского текста синодального перевода Библии, до сих пор считающегося образцовым.

Преемнику Хвольсона на посту руководителя кафедры и его ученику Павлу Константиновичу Коковцову (1861–1942) не пришлось ради этой должности идти на компромисс со своей религиозной принадлежностью. Он был русский дворянин православного вероисповедания и, тем не менее, среди русских семитологов оказался единственным владевшим всеми семитскими языками и системами письма. Его перу принадлежали около ста работ, посвященных средневековой еврейской филологии, истории евреев и хазар, семитским памятникам письменности. Будучи приглашенным на процесс Бейлиса как эксперт-гебраист, Коковцов убедительно доказал несостоятельность обвинений евреев в ритуальном убийстве. В академическом Институте востоковедения, куда Павел Константинович перешел из университета в 1930-е гг., под его руководством сложилась советская школа семитологов, развивавшая традиции основателей этой науки XIX в.

Возвращаясь в этот век, отметим, что до сих у нас шла речь о представителях академической науки, каковыми являлись и Хвольсон, и его ученик Коковцов, руководившие кафедрой еврейской словесности факультета восточных языков, основанного по указу Николая I в 1854 г. Однако развитию семитологии способствовали не только университеты, но и духовные академии. В связи с этим интересна фигура филолога, переводчика Библии, автора учебника иврита для духовных семинарий, основоположника русской библейско-исторической школы протоиерея Герасима Петровича Павского (1787–1863).

Другая школа семитологии возникла в 1890-е гг. и была связана с еврейским Историко-этнографическим обществом (ЕИЭО), созданным С. Дубновым, М. Винавером и другими историками, адвокатами и публицистами. Представители этой школы – иудеи по вероисповеданию – уделяли внимание истории и этнографии евреев. Среди них такие известные этнографы, историки и филологи, как С. А. Ан-ский, С. Г. Лозинский, Ю. И. Гессен, И. Л. Цинберг, М. Вишницер. Было среди них и несколько заметных филологов-гебраистов. Последние были связаны с Курсами востоковедения барона Гинцбурга, действовавшими с 1907 г.

 

День сегодняшний

Обращаясь к сегодняшнему дню российской науки о еврействе, отметим, что после долгих драматических перипетий, борьбы с ивритом, слияний и упразднений различных кафедр и центров, ухода в подполье энтузиастов святого языка и выхода из подполья, отношение к этой науке и ивритской культуре вошло в нормальное рабочее русло. Кафедры иудаики имеются в различных учебных заведениях и уж, конечно, в ее российской колыбели – Московском университете. Заведует ей Аркадий Бенционович Ковельман, и лишь перечисление его должностей, как и названий курсов и монографий, дает представление о широте различных исследований в этой сфере знания. Помимо руководства кафедрой иудаики МГУ, где он читает такие курсы, как «Чтение классических еврейских текстов», «История евреев», «Источниковедение истории евреев», профессор Ковельман возглавляет центр еврейских исследований Института стран Африки и Азии, входит в совет Объединения научных работников и преподавателей иудаики в вузах СНГ и стран Балтии, в исполком Европейской ассоциации иудаики. А вот названия монографий ученого: «Толпа и мудрецы в ранней раввинистической литературе», «Вавилонский талмуд: Антология агады», «Талмуд, Платон и сияние славы». Эти названия говорят о том, что корабль иудаики идет, что наука развивается.

 

Михаил РУМЕР