«Радость бытия важнее, чем планов громадье»

С директором Института прав человека Валентином Гефтером дружим давно. Когда-то познакомилась с ним на юбилее журнала «Огонек» благодаря бывшему мужу, работавшему в аппарате уполномоченного по правам человека. Общаться с этим открытым, доброжелательным, эрудированным человеком всегда приятно и познавательно. Вот и ныне он поведал для наших читателей о своих поражениях и победах, о детстве и юности, об ушедшей эпохе и о том, чем живет сегодня.

 

– Рассказы о прошлом пожилого человека кажутся иногда поверхностными и неинтересными… Но все-таки вспоминать о своих давних опытах в практически не знакомой новым поколениям действительности – задача непростая, но увлекательная… – начал мой собеседник.

– Валентин Михайлович, вы родились в Москве незадолго до конца войны. Из литературы и рассказов очевидцев мы знаем, какой трудной была тогда жизнь. Как вам вспоминается та эпоха?

– На самом деле жизнь в 1950–1960-е гг. была материально и психологически благополучнее, чем до и сразу после войны. По крайней мере – в московской интеллигентской среде, в том числе в доме моих родителей. Конечно, мы еще застали деревянные бараки почти в центре города, а сами в массе своей обитали в коммунальных квартирах. У меня было счастливое детство, достаточно обеспеченное, обещавшее полноценную жизнь, без войн и революций. Но, как часто бывает в младые годы, нам хотелось большей самореализации. Впрочем, все это осознается зад­ним числом, а тогда мальчишеская повседневность была наполнена дворовой, школьной и внутрисемейной «текучкой».

– Можете назвать знаковые даты того периода, которые, возможно, затронули вас, вашу семью?

– Из исторических событий вспомнить могу мало что. Из самого раннего, пожалуй, 1953-й г. с мартовскими днями смерти Сталина. Этим же летом на даче – известие о снятии Берии, которым встречал родителей, вечером вернувшихся из Москвы. В неполные девять лет все это отпечаталось в моей памяти, не став отголоском взрослых разговоров. Так же, как и мучительные переживания по поводу того, что до столетия Великого Октября вряд ли доживу, т. к. мне тогда будет 73 года. Помню фестиваль молодежи и студентов 1957-го в Москве с шагающими по проспекту Мира, мимо нашего окна, иностранцами, к которым можно было подбежать и обменяться сувениром.

– После смерти Сталина пришла хрущевская «оттепель», время иных стремлений...

– Верно. Шестидесятые связаны для меня с естественнонаучными интересами. Эра первых спутников и большой физики призывала нас к погружению в «превратности странного мира» науки, что определило мою долгую трудовую жизнь – 25 лет в одном из институтов Академии наук. И не только мою, но и многих друзей и сверстников. Тогда это был типичный путь для большого числа креативных людей. А куда еще можно было податься и удовлетворить свой интерес за государственный счет, как выразился академик Арцимович? Важно также, что евреям моего поколения еще не грозил шлагбаум в академической и образовательной карьере, который медленно, но верно, опустился начиная с Шестидневной войны. Перечисленные вещи вместе с иными «возвратными» тенденциями конца 1960-х сказались на нашем мироощущении. В жизнь входили инако- или двоемыслие, диссидентство и эмиграция (внутренняя и все больше внешняя), разговоры об этом на кухнях. В физико-математической школе № 2, которую я окончил в 1962 г., и на мехмате МГУ также все бурлило. Приметы тех лет – работа не только мозгами, но и на стройках и целине, а также байдарочные и пешие походы вместо загрантуризма, клубы, лекции и кружки «не по профессии», наполнявшие наше существование. Для описания конкретики тогдашней жизни на личном примере потребуется много страниц…

– Какое влияние оказал на вас ваш отец – историк, философ и публицист Михаил Гефтер (подробнее о нем см. «ЕП», 2018, № 8)?

– Так вышло, что подростком мне пришлось расти при долгом отсутствии папы по болезни, так что семейные вечера или воскресные завтраки были редкими и непродолжительными. Воспитала меня среда, но складывалась она вокруг его занятий. Многое приходило «из воздуха». Ярких эпизодов, связанных с присутствием Михаила Гефтера, в памяти практически нет. Позже, в 1960-е, он вел активную научную, внедомашнюю жизнь. Так что «плотность» нашего общения пришлась на более поздние годы, когда он стал если не затворником, то кабинетным автором непечатных текстов и любителем разговорного жанра за семейным или дружеским столом. Корни нашей кровной связи ясно прослеживаются и сегодня. Благодаря ему я полюбил изучать историю России и Союза XIX–XX вв., проявляя интерес к мировой политике и культуре. Через 20 с лишним лет после ухода родного человека из жизни, войдя в солидный возраст его публичной активности, отчетливо осознаю, как много передалось от него старшему сыну.

– Расскажите, пожалуйста, о своей многолетней правозащитной деятельности.

– Вопрос располагает к тому, чтобы «отчитаться» за время после смерти Михаила Гефтера, когда я влился в правозащитные ряды, работая сначала в «Мемориале», позже – директором Института прав человека. Трудно понять, что тогда было важнее: помочь людям не попасть под колесо уголовной репрессии, даже если они не всегда оказывались полностью невиновны, или содействовать смягчению участи тех, кто все-таки подвергся наказанию. Нет возможности приводить конкретные примеры, но их все-таки немало. Речь идет не о геройских усилиях одиночек, а, скорее, о деятельности в общем ряду, чаще – малозаметной широкой публике. К тому же общий результат наших усилий «борьбы за правое дело», скорее, негативный, если сравнивать ожидания и результаты эволюции страны в целом. «Но пораженья от победы ты сам не должен отличать», поэтому пусть следующее поколение оценит этот период в жизни постсоветских общества и государства, сколь бы провальным он не казался ныне.

– Учитывая специфику нашего издания, не могу не спросить о том, не мешал ли вам в советское время «пятый пункт»?

– Мне повезло: во взрослой жизни практически не сталкивался с антисемитизмом – ни с государственным, ни с бытовым. Конечно, косвенно моя национальность мешала бы карьерному росту, если б я его добивался, но в период застоя избежать его хотелось сильнее, чем добиться. К тому же, несмотря на массу друзей, уезжавших в эмиграцию, за близость к пассивному диссидентству в своем окружении, за переписку с заграницей и вольные разговоры не только на кухне меня никуда не вызывали и ниоткуда не выгоняли. Да и что взять с младшего научного сотрудника, который не лезет в пекло борьбы с режимом? Уехать же самому не хватало пороху, а поначалу, в 1970-е, и желания: понимал, что «там» меня никто не ждет, а профессия и частная жизнь в отрыве от всего родного не заменят здешнего существования. Позже, в 1980-е, стало еще сложнее: своя семья потребовала бы усилий, на которые я, видимо, не был способен. Не говоря уже об остающихся родителях и друзьях, всего того, чем дышат почва и судьба. Кстати, раньше спокойно мог отметить еврейские праздники и соблюсти другие традиционные семейные обычаи, особенно когда были живы старшие в роду, для которых это выглядело естественнее. Однако мое поколение уже оторвано от этно-конфессиональной жизни, вернуться к ней в нашей среде смогли немногие. Не могу обойти вниманием Израиль, где у меня масса друзей и немного родственников. Больше ценю это особое место на земле, чем нынешнее государство, гражданам которого отдаю должное по части того, что ими сделано и делается для процветания своей родины. Политику же израильскую не считаю чем-то отличающейся в лучшую сторону от других стран. А с правами человека там все непросто: безопасность Святой земли вытеснила из массового сознания многие вещи, кажущиеся либералам не менее насущными.

– С каким настроением вы подошли к 75-летию? Чем наполнены ныне ваши дни?

– Живу в собственной ауре правозащитных занятий, перечитывая книги из своей библиотеки, все реже обращаясь к видеокартине мира. Интернет не стал моим вторым домом, а лишь средством общения и информирования. Езжу по России и миру, в основном по работе, а отдыхать предпочитаю в обществе старых друзей и на природе, на байдарках. Иногда пишу эссе или комментарии на актуальные и исторические сюжеты. Книг никогда не писал, но участвовал в издании нескольких трудов своего отца и других известных людей яркой судьбы из его поколения. Планов особых не строю, лелея мечту реализовать несколько задумок, связанных с историей моего и родительского поколений.

– Знаю, что вы духовно близки со своей дочкой Асей Гефтер…

– Дочь стала самостоятельным в выборе пути человеком, отучилась в бакалавриате в Москве, по стипендии уехала учиться в Роттердам и Лидс, перебралась в Лондон, где и живет последние 15 лет. Со временем она все больше склоняется к изучению истории своих предков, родственной среды и социума, в которых жили люди предшествующих поколений – там, в Англии, и все больше в нашей части света. Особенно удачным для нашей общей встречи с прошлым стал 2018 г. – год столетия моих родителей, ее деда и бабушки. Удалось найти следы их предков вплоть до погибших в Холокосте отца (предположительно) и матери Михаила Гефтера. Их предшественники и братья-сестры по обеим линиям оказались на редкость самодостаточными людьми, с богатой событиями и трагедиями биографией. В год своего 75-летия хочу поблагодарить их всех, кто ушел из жизни и кто останется в ней после меня, за ту радость бытия, без которой не стоило бы «держать удар» времени и прожитых лет. Это важнее, чем громадье планов. Завершить хотел бы строками Анны Ахматовой:

Мы сознаем, что не могли б вместить

То прошлое в границы нашей жизни,

И нам оно почти что так же чуждо,

Как нашему соседу по квартире,

Что тех, кто умер, мы бы не узнали,

А те, с кем нам разлуку Бог послал,

Прекрасно обошлись без нас – и даже

Все к лучшему...

 

Беседовала Яна ЛЮБАРСКАЯ

Автор благодарит Асю Гефтер за помощь в подготовке беседы