Бёлль и Грасс – художественная правда Истории

В писательскую «Группу 47», которую основал Ганс Рихтер в Западной Германии в 1947 г., вошли Борхерт, Бёлль, Кёппен, Вальзер, Грасс, Бахман, юный Энценсбергер и другие. Писатели группы выдвинули на первый план задачу «расчета с прошлым». Но их голос был не слышен. Ведь героем своим они избрали «человека с тихим голосом». К тому же, когда Германия лежала поверженная, в руинах, немцам было не до чтения. Если взглянуть на информационное поле послевоенной Германии, то можно отметить его девственную чистоту: никакого разоблачения преступлений нацизма не было. Слова «Холокост», «Шоа» получили широкое хождение в Германии лишь на исходе 1970-х гг., и немалую роль в этом сыграл Голливуд.

Прерванное молчание

В апреле 1978 г. на экраны Германии (в том числе и телевизионные) вышел восьмичасовый сериал голливудского режиссера Йена Хомски «Холокост», снятый по одноименному роману американца Джеральда Грина. Медленно разворачивалась сага о двух семьях – доктора Вайса, еврея, и немца Эрика Дорфа. Они были добрыми соседями, дружили, пока к власти не пришли нацисты и не начали преследовать евреев. При этом Эрик Дорф активно участвует в реализации плана по «окончательному решению еврейского вопроса». Почти все члены семьи доктора Вайса погибают ужасной смертью. Впервые массовый немецкий зритель смотрел в глаза страшной правде, о которой столько лет молчали. Фильм произвел эффект разорвавшейся бомбы. Лишь после этого Федеративная Республика Германия, восставшая из пепла и пережившая экономическое чудо, обратилась к печатному слову, т. е. к книгам.

Мы коснемся книг двух будущих нобелевских лауреатов, активных участников литературной «Группы 47», – Генриха Бёлля и Гюнтера Грасса, в творчестве которых присутствует еврейская тема.

«Где ты был, Адам?»

Бёлль родился в 1917 г. в Кёльне. Он был воспитан в католической семье в антифашистком духе, и гимназистом даже смог уклониться от вступления в гитлерюгенд. Но в войн­е участвовал, побывал на разных фронтах, в том числе и на Восточном.

Начал он с рассказов, и все они посвящены войн­е. Герои их – всегда жертвы. В бою мы их почти не видим. Как жертвы предстают и герои его первого романа «Где ты был, Адам?», вышедшего в 1951 г. Он невелик по объему – 160 страниц. Происходящее в нем относится к последним месяцам боевых действий, когда стало ясно, что Германия войн­у проиграла.

Солдат Файнхальс, в мирное время архитектор, в одном из венгерских городков знакомится со школьной учительницей Илоной. В школе, которую она окончила и где преподает уже девять лет, разместился госпиталь для немецких военнослужащих, а ее оставили в комнатке на четвертом этаже охранять школьное имущество. Файнхальс был среди раненых, и в течение недели он часто беседовал с Илоной, наблюдал за нею, все больше проникаясь к ней нежностью. Они – ровесники, им по 33 года. Он узнал, что она еврейка, но это его не смутило. Почему она не в гетто? Илона объяснила: «Отец служил офицером в прошлую войн­у, был награжден высокими орденами и лишился обеих ног». Потому их пока не тронули, но вся родня – в гетто.

В день его выписки из госпиталя он решился сказать Илоне о своем чувстве, потому что понял, что он ей не безразличен, и просил ее остаться с ним. Но ей нужно было забежать домой, успокоить мать и навестить родственников в гетто, отнести им что-то из еды, так как прошел слух, что их будут куда-то вывозить. Илона обещала через час вернуться. Он напрасно ждал ее в условленном месте.

Случилось так, что Илона родителей дома не обнаружила, соседи сказали, что их забрали днем. Она бросилась в гетто. Последних его обитателей (65 человек) уже погрузили в фургон, втолкнули туда и Илону. Зеленый фургон покатил на север в небольшой венгерский концлагерь, в котором уже спешно шла ликвидация евреев, поскольку приближались советские войска. Начальник лагеря, эсэсовец Фильскайт, страстный меломан, специалист в области хорового пения, в каждом концлагере организовывал хор заключенных. И в этот раз, прежде чем пустить в расход привезенных евреев, он устроил прослушивание, решил проверить их голоса. Возможно, кто-то пополнит его хор.

Первой вошла в его кабинет Илона. После окончания института она год провела в монастыре. Услышав приказ петь, она запела литанию, которую исполняют в католических церквах в день Всех Святых. Ее божественный голос, ее пение потрясло нациста. Илона была красивая женщина. Жизнь офицера СС прошла в тоскливом целомудрии. Наедине с собой он часто гляделся в зеркало, пытаясь обнаружить в себе красоту, величие и расовое совершенство. Но тщетно: он походил на Геббельса, только что не хромал.

«Все это было в ней, в этой женщине: и красота, и величие, и расовое совершенство… Но в голосе ее звучало еще нечто, что потрясло его, – это была вера». Он весь дрожал. Ведь перед ним стояла «расово неполноценная» узница, и она была само совершенство! Ему казалось, что он сходит с ума. Схватив со стола дрожащей рукой пистолет, он выстрелил в нее в упор.

Я задержалась на этих эпизодах первого романа Бёлля, поскольку в других его книгах эта тема не получила образного воплощения. Проблематика вины немцев перед другими народами не вошла непосредственно в образную систему его книг. Лишь в романе «Глазами клоуна» (1963), где он атакует лицемерие бывших нацистов и их пособников, теперь перекрасившихся и проникших во все сферы боннского государства, можно найти упоминание о евреях. Мать главного героя Ганса Шнира, сына угольного магната, будучи убежденной нацистской, на исходе войн­ы отправила родную дочь, вчерашнюю школьницу, держать оборону и, как она выражалась, «защищать священную немецкую землю от жидовствующих янки». Гибелью дочери мать, похоже, гордилась: ведь Генриетта выполнила священный долг. Прошло десять лет. Теперь госпожа Шнир возглавляет Комитет по примирению расовых противоречий, ездит по делам комитета (и конечно, за его счет!) в Америку и время от времени посещает с делегациями дом Анны Франк в Амстердаме.

Жестяной барабан памяти

Что касается младшего сподвижника Бёлля – Гюнтера Грасса, то тема Холокоста звучит уже в его первом романе «Жестяной барабан» (1959), которым открывается «Данцигская трилогия». Одной из ведущих тем становится она в романе «Собачьи годы» (1963), которым трилогия завершается. Тема Холокоста, а конкретно гибель еврейской общины родного города Грасса Данцига находится в центре его книги «Из дневника улитки» (1972). Создавая книгу «Мое столетие» (2000), как бы производя смотр ХХ века, Грасс не обходит еврейскую тему. Верен он этой теме и в одном из поздних романов «Путем краба» (2002). Начнем с «Жестяного барабана».

1959 год. Руины в основном расчищены, но Германия бесповоротно разделена (1990-й – год объединения – за горами). Забвение прошлого многим весьма желательно, чуть ли не предписывается. И вдруг почти никому не известный Гюнтер Грасс, выкормыш «Группы 47», преподносит сюрприз – «Жестяной барабан». Дробь и треск грассовского барабана повергли нацию в шок. И кто барабанит? Некий Оскар Мацерат! Карлик, зловредный гном, но интеллектом превосходящий взрослых и получивший над ними загадочную власть.

Однако не только загадки и насмешливая манера шокировали немецкое общество. Грасс замахнулся на народ. Нацистские кумиры повержены, но молодой писатель добирался до тех, чья верноподданническая психология и шкурничество, чья серость и скудость мышления способствовали приходу нацистов к власти. Он на стороне тех, кто признал вину немцев и стал раскапывать корни этой вины. В романе рушатся все мыслимые авторитеты – семьи, церкви, государства. В осколки разлетается миф о немецких добродетелях – честности, верности и порядочности – как основе национального характера. Это было тотальное отрицание, и оно потрясло читателя. «Осквернитель святынь, нигилист, пачкун родного гнезда» – таков был «общий глас».

Однако 40 лет спустя Грассу присудили Нобелевскую премию «за мрачные фантазии, отразившие лик современности, за будирующий их характер». То есть имелся в виду прежде всего «Жестяной барабан» с его гротеском.

Еврейская тема хоть и не является ведущей, но четко обозначена в романе. Она связана напрямую лишь с двумя персонажами – Сигизмундом Маркусом, владельцем магазинчика игрушек, и полубезумным господином Файнгольдом, уцелевшим узником Треблинки, где со­жгли всю его семью, но тема Холокоста звучит в подтексте: срабатывает принцип айсберга.

Поначалу кажется, что второстепенный герой Маркус – значительное лицо лишь в глазах маленького Мацерата, ибо он – хозяин жестяных барабанов, без которых малышу жизнь не в жизнь. Но вот выясняется, что тихий еврей влюблен в мать Оскара, причем настолько, что даже окрестился на случай, если она захочет покинуть с ним город перед вторжением немцев. Агнес не примет предложения не потому, что презирает Маркуса, а из-за того, что душой и телом принадлежит другому. Не мужу, Мацерату, нет, а возлюбленному своему, Яну Бронски.

Так бы и остался этот невзрачный и грустный еврей забавной фигурой, если бы не события, которые для него завершились одним ноябрьским днем 1938 г.

Грасс первым в немецкой литературе рассказал о так называемой «Хрустальной ночи». В этот день по всей Германии и в вольном городе Данциге горели синагоги. Писатель показал реакцию немецких обывателей на происходящее и резко осудил ее.

Стремление Грасса к обобщениям и символизации соседствует в книге с трансформацией и переосмыслением привычных образов. История Маркуса становится как бы увертюрой к трагической истории еврейства, к Холокосту.

Грасс создает гротескный образ своих соотечественников, избравших после войн­ы позицию страуса. Не забывайте, роман создавался в годы, когда о преступлениях нацизма помалкивали, чтобы немцы, не дай Бог, не впали в депрессию под тяжестью вины. Даже термина «Холокост» в те годы еще не существовало. Грасс первым ударил в жестяной барабан памяти.

«Собачьи годы»

Огромный 700-страничный сатирический роман «Собачьи годы» (так поименованы 12 лет правления Гитлера) – это хроника жизни в тени свастики. В этой эпопее Грассу, единственному из его поколения, удалось, объединив трезвый взгляд и мужество большого художника, отождествить себя с судьбой немцев во всем ее мраке, жестокости и непоправимом трагизме.

В центре сюжета – два персонажа, связанных полувековой дружбой: Вальтер Матерн и Амзель. Они родились в 1917 г. на Эльбе рядом с Данцигом, родным городом Грасса. Матерн из бедной семьи, Амзель – сын лавочника-еврея, погибшего в конце Первой мировой войн­ы за месяц до рождения сына. Мальчишки дружат, ходят в одну школу. Амзель – гениальный художник, он делает почти живые артистические пугала, которых боятся все птицы, их охотно покупают огородники. Матерн ему помогает. Рослый, сильный, он выполняет роль силача-телохранителя при друге. Амзель дарит ему красивый перочинный нож с наворотами. Матерн острым лезвием делает надрез на своей руке и руке друга, кровь их смешивается. Отныне они – побратимы. Лишь однажды в пылу ссоры он бросает Амзелю обидное: «Абрашка!» Подростки растут и наблюдают, как растет и побеждает нацизм. Героев исключают из спортклуба: Амзеля за происхождение, Матерна – за дружбу с евреем. Начинается новая эпоха.

Однажды Матерн, стоя на берегу Эльбы, на глазах друга забрасывает в реку подаренный ножик. Не хотел ли он освободиться от чувства зависимости, или зависть сработала? А может быть, захотел отказаться от доказательства своей дружбы с евреем? Человек меняет кожу. Матерн подчиняется системе постепенно. Вначале он, член молодежной коммунистической организации, оставляет товарищей и перекидывается к нацистам. Однажды зимней ночью Амзеля зверски избивают штурмовики СД и среди них – его старый друг Матерн. Это и есть кульминация капитуляции честного немца. Вся его дальнейшая жизнь состоит из попыток забыть, скрыть, сгладить свою измену другу, свое преступление. В дальнейшей жизни Матерна – алкоголизм, исключение из СД, фронт, ранение, тыловая служба, суд за неблагона­дежные речи. После войн­ы его попытки отыскать виновников и отомстить им наталкиваются на нечто непостижимое: все как один – товарищи по спортклубу, преследовавшие еврея, штурмовики, доносчики и предатели, судьи, каравшие инакомыслящих, – уклоняются от ответственности, увиливают от наказания и изменяют поверженной системе, изменяют себе же, вчерашним. «Собачьи годы» – роман о тотальной Измене.

А что касается Амзеля, то после избиения он исчезает Умершая мать оставила ему деньги, он меняет фамилию, вставляет вместо выбитых 32 золотых зуба и становится директором балетной школы, а после войн­ы, вновь сменив фамилию, – крупным бизнесменом, истинным автором «немецкого чуда» – воскрешения Германии.

«Собачьи годы» – роман большой, извилистый, непростой для чтения. В нем все многозначительно, в нем много литературной игры, иногда это утомляет. Я коснулась лишь темы, нас интересующей.

«Из дневника улитки»

И еще несколько слов о книге «Из дневника улитки» (1972), в которой сплетены публицистическое и документальное начала. В книге две сюжетные линии: это история участия Грасса в предвыборной кампании Вилли Брандта и история уничтожения еврейской общины родного города писателя – Данцига. Они рассказываются параллельно. Мы сосредоточимся на второй.

Рассказ об уничтожении еврейской общины Данцига начинается со статистики. Согласно переписи 1929 г., здесь проживало 10 448 евреев, при том что население города составляло 400 тыс. человек. Начиная с 1930 г. демонстрации и митинги Национал-социалистической рабочей партии Германии повсеместно проходили под девизом «Евреи – наше несчастье!».

Скупо, пунктирно и одновременно саркастично обозначает Грасс вехи антиеврейской деятельности нацистов: вот закрыли газету еврейской общины, вот студенты-евреи вынуждены прервать занятия, преподавателей-евреев увольняют, а то и заключают в лагерь. С марта 1933 г. начался бойкот еврейских магазинов. Врачи-евреи были уволены и исключены из общества врачей. День за днем урезались права евреев, пока не появились в 1935 г. расистские Нюрнбергские законы, а пятью годами позже не началось систематическое уничтожение людей.

Автору «Из дневника улитки» в 1937 г. было десять лет. Он помнит, как в конце октября с базаров прогнали всех торговцев-евреев. «На всех данцигских базарах и торговых улицах разгул насилия принял общенародный размах», – свидетельствует писатель. И герой книги штудиенасессор Герман Отт (он же Скептик) фиксирует внимание на поведении рядовых обывателей. Постоянно покупавший корм для своих улиток у зеленщика Исаака Лабана, учитель страшно удивился, не обнаружив колоритную фигуру бывшего унтер-офицера на привычном месте. Молодая крестьянка, занявшая его прилавок, на вопрос о предшественнике рявкнула: «Какое мне дело до жидов?» Соседние торговки оскалились. На Отта обрушилось всеобщее улюлюканье.

Перед нами, так сказать, обыкновенный фашизм. Разбудить темные инстинкты не так уж и трудно. Однако немецкие евреи выросли немцами иудейского вероисповедания. И лишь немногие из немецких евреев приняли всерьез первые антиеврейские демарши штурмовиков. Потому так мучительно решались на отъезд. Все верили, что дурман нацистской пропаганды рассеется.

Когда 17 декабря 1938 г. община приняла решение покинуть город, многие старики в зале лишились чувств. Их можно понять: чтобы купить право на выезд в неизвестность, евреи должны были продать за бесценок синагоги и земельные участки, включая кладбища. Вырученных денег на всех не хватило.

Через неделю после начала Второй мировой войн­ы евреям Данцига было приказано покинуть квартиры и перебраться в еврейскую богадельню. Под гетто был переоборудован большой амбар на окраине. Некоторые покончили с собой.

26 августа 1940 г. евреям Данцига было велено собраться у портовой столовой. Пришло 527 человек. Прежде всего им предложили сдать все имеющиеся деньги. Затем процессия медленно (старики!) двинулась к грузовой верфи, куда подходила железнодорожная ветка. Всю дорогу несчастных изгоев сопровождали насмешки, улюлюканье и плевки бывших сограждан. Из тех, кого погрузили в вагоны для скота, мало кто выжил.

В январе 1942 г. ушел из Данцига в Терезиенштадт последний транспорт с евреями. Значительная часть (старики) умерли в пути или вскоре после прибытия в этот город. Кое-кто закончил свой крестный путь в Маутхаузене. Когда Данциг освободили, из щелей, подвалов, кладбищенских склепов выбралось на свет Божий двадцать выживших евреев. Двадцать из десяти тысяч...

Рассказывая о тех, кто уцелел, Грасс бегло знакомит с их послевоенными судьбами. Он отыскал всех, кого смог, ведь многих он знал, с некоторыми дружил. Живут они и их дети по большей части в Израиле, в своем государстве. И ему, Грассу, не раз доводилось там бывать. 9 ноября 1971 г., ровно через 33 года после «Хрустальной ночи», он читал отрывки из «Дневника» студентам Иерусалимского университета. Молодые бейтаровцы пытались сорвать выступление криками: «Немцы – убийцы!» Грасс мог бы умолчать об этом, обойти острые углы. Он не сделал этого сознательно. Своим сыновьям он говорит однозначно: «Вы – не убийцы». «Вы неповинны, – продолжает писатель. – И я, достаточно поздно родившийся, тоже считаюсь незапятнанным (17-летний Грасс был призван в 1944 г. и вскоре оказался в плену у американцев. – Г. И.). Но только если бы я хотел забыть, а вы не хотели бы знать, как постепенно приходили к тому, к чему пришли, нас могут настичь простые слова: вина и стыд. Их тоже, этих двух неотступных улиток, не остановишь».

Эти слова звучат сегодня куда более актуально, чем когда они были сказаны. Сейчас на повестке дня стоит вопрос не о коллективной вине немцев, а о коллективной памяти. Человек, наверное, неспособен к длительному трауру, а здесь, в Германии, срабатывает еще и торопливая готовность стряхнуть с себя преступления национал-социализма как минутное ослепление, как иррациональное заблуждение, как нечто непостижимое, а потому извинительное. Когда Вилли Брандт опустился на колени там, где прежде было Варшавское гетто, рядом с ним был и Грасс. «Запоздалое признание нашей неизбывной вины», – определил этот жест немецкий писатель. Но думать, что раскаяние может стать состоянием всего общества, не следует. И каяться немцам легче, чем евреям прощать.

Когда пересыхают чернила…

Сравнительно недавно, в книге «За чисткой лука», Грасс открыл многолетнюю тайну: соединение, в которое он был призван в 1944 г., было танковой дивизией СС. Разразился скандал, раздались призывы лишить писателя Нобелевской премии. Я готова была отпустить Грассу мальчишеский грех, в котором он признался с большим опозданием, когда это стало безопасно для его репутации. Но последнюю его «выходку» я уже извинить не захотела и не смогла, даже если рассматривать ее как пиар-акцию стареющего писателя, как желание снова быть у всех на устах.

То, что Грасс опубликовал в Süddeutsche Zeitung 4 апреля 2012 г. под видом стихотворения, представляет собой косноязычный антиизраильский памфлет, в котором все поставлено с ног на голову. «Не могу молчать! Я устал от лицемерия Запада!» – восклицает писатель. «Атомный Израиль угрожает разрушить хрупкий мир во всем мире и уничтожить иранский народ».

В однобокой солидарности «стихотворца» с радикальным исламом легко угадываются признаки болезни левизны, которой поражена не только западная, но и отчасти израильская интеллигенция. Болеть детской болезнью левизны в старости опасно, похоже, писателя она доконала.

Выпад против германского правительства, которое поставляет подводные лодки Израилю и тем самым соучаствует в преступлении, – это явно популистский жест. За ним – желание потрафить определенной части немецкого общества. Грассу известны статистические выкладки: 20% населения Германии сегодня разделяют антисемитские настроения. Он с ними. И в подтексте прочитывается: «Пусть евреи заткнутся! Хватит каяться за Холокост!» И чтобы не оставить лазейки для сомнений, Грасс бездоказательно объявляет граду и миру: и вообще никакие евреи не жертвы, а злодеи и агрессоры. То, что живет в подсознании, рано или поздно, как учит Фрейд, вырывается наружу. Еврейский психолог Цви Рикс был прав: «Немцы не простят нам Освенцима». Вот и у Грасса на старости лет историческая неправда возобладала над художественной правдой.

Однако нынешние акции не отменяют того, что было сделано писателем, не перечеркивают его антифашистского творчества.

Грета ИОНКИС