Белые ночи Менахема Бегина

О Менахеме Бегине наша газета писала неоднократно (см., например, «ЕП», 2018, № 8 и 2022, № 3). В богатую на разнообразные события политическую жизнь премьер-министра Израиля (в 1977–1983 гг.), лауреата Нобелевской премии мира Менахема Бегина вместился и незабываемый период его пребывания в советской тюрьме и лагере. Об этом он оставил очень интересную книгу мемуаров «В белые ночи», завершенную в 1952 г. Благодаря ей можно глубже открыть для себя портрет политического деятеля, увидеть во многом и «другого Бегина», отличающегося от того, который предстает из сухих страниц официальной биографии.

 

Лидер польского «Бейтара»

Бегин – выходец из Российской империи, родился в Брест-Литовске Гродненской губернии, затем перешедшем в состав суверенной Польши. Получил сионистское воспитание в семье. С 10 до 13 лет входил в детскую сионистскую организацию «Ашомер ацаир». Много читал и слушал идеолога ревизионистского сионизма Зеэва Жаботинского, считал его своим учителем. С 15 лет состоял в возглавляемой им организации «Бейтар». Стал руководителем «Бейтара» в Польше – структура насчитывала десятки тысяч человек. В 1939 г. провел шесть недель в польской тюрьме за организацию протестной демонстрации у посольства Великобритании против политики этой страны в подмандатной Палестине. Начальник полиции грозил отправить его в концлагерь Береза-Картуски, если подобные действия повторятся.

После нападения гитлеровской Германии на Польшу Бегин предложил польскому правительству сформировать часть из бейтаровцев, но поддержки не получил. Осознавая, чтó несет евреям нацизм, принял решение покинуть территорию Польши. С женой и семьей друзей он пешком прошагал от Варшавы до восточной границы страны. Целые недели они шли почти безостановочно, под градом немецких бомб. Так он пришел в Литву, в древний Вильнюс, который евреи называли «литовским Иерусалимом».

 

Спор между коммунизмом и сионизмом

После того как СССР захватил Литву, занялись «профилактикой»: в лагеря отправляли всех врагов советской власти и подозреваемых в неблагонадежности. В сентябре 1940 г. пришел черед и Бегина. Он был арестован НКВД и заключен в Лукишскую тюрьму в Вильнюсе. Как говорили тогда в СССР, «в Советском Союзе, в отличие от капиталистических стран, людей без причины не арестовывают». Идя в тюрьму, Менахем начистил ботинки и взял с собой две книги: на английском Моруа о Дизраэли и Ветхий Завет «на языке, названном ярым коммунистом-евреем „фашистским“». «Хозяева дома, глубоко верующие католики, опустили головы, когда я пожелал им всего хорошего. Возможно, они боялись. Но их несомненно поразила странная сцена: коммунистическое правительство арестовывает их квартиранта-еврея!» Н-да, это к вопросу о том, что якобы все евреи стран Балтии поддерживали Советский Союз.

Порог порогов советского государства – порог НКВД. Сидя напротив следователя, он чувствовал себя скорее не заключенным, а сторонним наблюдателем, знакомящимся с царством НКВД, законами их науки, с энкавэдистскими методами и стилем. «Разговаривай с ними, как равный с равными. Тверди себе, что грубость и низость вокруг тебя есть одновременно и материал для познания, и тогда сумеешь выдержать испытание унижением и остаться человеком».

У Бегина сразу забрали книги, запретили читать. «Может, думаете, что у нас тут изба-читальня?» После первого допроса он просидел в кабинете НКВД лицом к стене около 60 часов. Жесткий стул почти упирается в стену, неизвестно, что делать с несчастными коленями, нет еды и воды, и часовой следит, чтобы не спал. «В гомеопатической дозе мне дали почувствовать особый метод воздействия». Затем тюремная камера, отбирающие силы ночные допросы. Угрожали и пытками: «Ну, вы готовы говорить правду? Знаете, у нас имеются средства, чтобы заставить вас говорить правду».

Менахема обвиняли в том, что остался в Вильнюсе по поручению своей организации для проведения антисоветской и контрреволюционной деятельности. На это он отвечал, что на его имя и имя жены как раз пришли laissez-раsser и визы в Эрец-Исраэль. Они собирались уезжать, помешал арест. «Значит, вы планировали бегство из Советского Союза, – отчетливо выдавил каждое слово следователь. – Бегство из Советского Союза – это очень серьезное преступление, и вы понесете заслуженное наказание». Когда Бегин рассказал об этом диалоге соседям по камере, то все покатились со смеху. Остался в Советском Союзе – совершил преступление; хотел уехать из Советского Союза – совершил преступление. Смех был такой громкий, что разбудил охранника за железной дверью.

Допросы были скорее не допросами, не следствием, а спором. Спором между коммунизмом и сионизмом, зачастую бурным, между двумя мирами, столкнувшимися в рабочем кабинете офицера госбезопасности. Следователи являлись представителями школы, не допускавшей никаких сомнений, отклонений от догматической веры. «Революция победит!» Не в силу тех или иных объективных причин, а потому, что так говорили Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин.

В кабинете НКВД Бегину рассказывали, что сионистские лидеры никогда и не думали создать в Эрец-Исраэль еврейское государство, не веря в такую возможность. А государственный план выдвинули, чтобы отвлечь еврейскую молодежь от революции. Сионизм является орудием британского империализма, давая англичанам повод к притеснению арабских масс; он служит международной буржуазии, привлекая евреев своими лживыми лозунгами. Таким образом, сионизм намеренно ослабляет силы революции. А только революция способна решить национальный вопрос, положить конец межнациональной вражде. Так учили гении человечества Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин. И это воплощено в жизнь в Советском Союзе, где народы живут в братской дружбе, где есть Еврейская автономная область. А Бегин дезертировал с фронта революции, обратившись к концепции, которая не может реализоваться. И не только сам дезертировал, но и организовал массовое бегство многих евреев. Разве мог быть больший подарок буржуазии? За это сидит и будет держать ответ! «Вы крупный политический преступник, вы хуже убийцы десяти человек!»

Менахем же разъяснял, что сионизм в его историческом понимании существовал задолго до коммунизма, социализма и даже буржуазии. И фактически возник сам по себе. Из крови и слез евреев, страданий, преследований и безграничной тоски по дому, передаваемой из поколения в поколение. Люди покидали богатые дома, спокойную жизнь и отправлялись в пустынную страну, выполняли любые работы, осушали болота, болели малярией, во имя Сиона шли на костры. И бейтаровцы готовы ради национальной идеи рисковать жизнью, идти на смерть. «Я арестован как сионист, член „Бейтара“, я знаю, что меня ждет горькая судьба, но все же не жалуюсь, готов страдать, потому что это моя вера… в Эрец-Исраэль когда-то существовало еврейское государство. Там возникла культура нашего народа, зародился наш язык. Чем же мы согрешили? Желанием вернуть народу его родину?»

По результатам многодневных «бесед» со следователями Бегину «предложили» подписать итоговое обвинение: «Признаю себя виновным в том, что был председателем организации „Бейтар“ в Польше, отвечал за деятельность организации и призывал еврейскую молодежь вступать в ряды „Бейтара“». Но он добился, что убрали слово «виновным». Осталось – «признаю, что был…» Ему обещали, что будет суд. «Вы находитесь в Советском Союзе, и у нас каждому человеку, даже преступнику, дается возможность защищать себя». Но никакого суда не было: «Особое совещание при Народном комиссариате внутренних дел постановило, что Менахем Вольфович Бегин является социально-опасным элементом, и приговорило его к заключению в исправительно-трудовом лагере сроком на восемь лет».

 

«Еврейская солидарность»

С соседями по камере – двумя польскими офицерами – у Бегина сложились достаточно хорошие отношения. Но были и разногласия – так, о «еврейской солидарности» они говорили, как о тяжком грехе, коварном заговоре. «Боже милостивый, – подумал я. – Чего только не делали евреи, чтобы доказать свою несолидарность? В каждой европейской войне, за исключением последней, евреи одной воюющей стороны уничтожали евреев другой воюющей стороны. Евреи известны пристрастием к внутренним раздорам и множеству мелких партий и течений. Кто может сравниться с марксистами еврейского происхождения в их отчаянной борьбе против „пережитка прошлого“ – национальной солидарности и за „наднациональную“ солидарность?! Сколько жертв принесено ими на этот алтарь! И все напрасно. Легендарная „еврейская солидарность“ существует и будет существовать вечно – в мыслях неевреев. А коли так, – спрашивал я себя, – не пора ли снять с нее навет „заговора“? Не является ли наша судьба чем-то исключительным? Не пришло ли время превратить „еврейскую солидарность“ из легенды неевреев в гордость самих евреев?»

Но в тюрьме он сталкивался с иной реальностью. Первым его следователем оказался еврей. «Я еврей, и поэтому можете мне доверять». Но Бегин быстро понял: «Даже если его мать зажигала в канун субботы свечи, мне это не сулило никаких поблажек». Переводчик с идиша, присутствовавший на одном из его допросов, рьяно работал на НКВД. А из-за охранника-еврея Бегин получил семь суток карцера.

 

Двойная стена изоляции

Затрагивает Бегин и тему политических «судебных» процессов в Москве и сателлитах СССР, поражающих поведением обвиняемых. Возможно, они действительно восстали против правителей своих стран, убедившись в порочности избранного курса, но почему не заявляют о своих устремлениях? Ведь большинство из них старые опытные революционеры, для которых скамья подсудимых, пытки и смертельный риск не представляют ничего нового. Они не раз сталкивались с судьями, палачами, но не просили пощады, продолжали борьбу за свои идеи. Что же произошло с ними теперь, когда они столкнулись с чекистскими палачами? Почему не заявляют: «Правда на нашей стороне»? Если же они жертвы, не совершившие никаких действий против правительства, то почему не кричат: «Мы не виновны!»? На советских процессах обвиняемые отказываются и от идеи, и от жизни. Мир удивляется: что заставило пойти на двойную жертву? Что заставило признавать ошибки, раскаиваться, служить схемам палача?

По мнению Бегина, обычные способы давления в виде пыток не являются решающими для получения «признаний». Он фиксирует, что его личный опыт неполон. Его не пытали, не били. Только угрожали «другими средствами». Он не признал вину и не предстал перед судом. Однако полагает, что побоями нельзя объяснить публичные «исповеди» обвиняемых. А решение загадки в иных факторах.

Во-первых, в двойной стене изоляции. Над стеной изоляции физической возвышается еще более прочная и непроницаемая «изоляция режима». При другой власти найдутся газеты, появятся листовки, передающие слова арестованного. Борец-революционер черпает силы в сознании, что его стойкость будет оценена, его жертва принесет идейную пользу. Но если человек знает, что трибуны никакой нет, что никто его не услышит, исчезает сознание важности своей миссии. Кто пойдет за мной? Какой смысл в страданиях? Исчезает самопожертвование ради идеи.

Вторым по действенности фактором Бегин считает лишение сна – неотъемлемую часть следствия в Советском Союзе. Еще один способ ломки придуман специально для преданных коммунистов. Их мир разрушен. А другого для них не существует (для занимавших большие посты, а теперь оказавшихся «бешеными псами» – это и особая глубина падения). Верны идеалам коммунизма? Во имя этих идеалов, во имя партии, во имя революции «признайтесь» в преступлениях, ошибках.

Важное значение, естественно, имеют и угрозы, касающиеся родных и близких арестованного, а также обещания, что после «перевоспитания» можно будет вернуться в общество и служить на благо народа.

 

«Перевоспитание» в лагере

Север, Печора, Печорлаг… Черные дни и белые ночи. Каторжная работа и нормы полуголодного питания. Армия клопов, тучи мошкары, цинга. Советы опытных узников зеленому новичку и услышанные истории. Политические и уголовники («в лагере уголовники заправляли всем»).

В первый же день «трудового перевоспитания» Бегину с железными шпалами на плечах пришлось спускаться по узкой доске с баржи и подниматься около трехсот метров по крутому склону берега к вагонам. Оркестр играл трудовой марш. После нескольких часов работы Менахем почувствовал в плечах жгучую боль, кожа потрескалась, появились ссадины. Все новички испытывали то же самое.

Заключенные участвовали в «социалистическом соревновании». 16 часов в сутки тяжелейшей работы. Наградой за выполнение и даже перевыполнение нормы был меньший голод. После десяти дневных смен получали… десять ночных смен. Работа в ночную смену отнимала еще больше сил. Как-то ночью Бегина пробрал озноб. Утром под наблюдением стража здоровья измерили температуру. Оказалось около сорока.

«– Ступай в барак, – сказал лекпом. – Сегодня можешь не выходить на работу.

– Сегодня? – удивленно переспросил я. – Только сегодня?

– А ты что думал? – ответил лекпом. – Сразу отправлю в больницу? Приходи завтра, измерим температуру.

…Три дня пролежал я на нарах с высокой температурой в компании клопов… На четвертый день градусник показал тридцать семь и одну.

– Сегодня ночью выйдешь на работу, – сказал лекпом.

– Сегодня ночью? У меня три дня подряд высокая температура, я очень ослаб и должен, по крайней мере, еще день полежать.

– Нельзя, выйдешь на работу.

Я продолжал протестовать. Лекпом не выдержал и закричал:

– Думаешь, мне приятно посылать тебя на работу? Я знаю, что ты слаб, но я сижу четыре года и должен отсидеть еще четыре. Начальник ругается, что я освобождаю слишком часто… Завтра меня могут обвинить во вредительстве! Пошел работать, не подохнешь.

Я вышел на работу. „Сколько раз организм может выдержать такое лечение?“ – спрашивал я себя. Но и лекпом – лагерник, его тоже можно понять».

 

Коммунист попросил «Хатикву»

Много внимания Бегин уделяет заключенным-евреям, встретившимся ему в тюрьме и лагере. Это были бундовцы, сионисты из «Бейтара», коммунисты и другие. Например, Гарин – правоверный коммунист, бывший заместитель редактора газеты «Правда». Гарин высказал Бегину – сионисту, гордящемуся своим еврейством, что тот без зазрения совести позволяет полякам произносить слово «жид» и сам в разговоре с ними употребляет это антисемитское ругательство. В Советском Союзе оскорбительное слово запрещено, его используют только антисемиты. «Разве это не доказательство, – с воодушевлением утверждал Гарин, – что сионизм и антисемитизм – союзники?» Бегин объяснил Гарину, что если в России слово «жид» звучит оскорбительно, то в Польше это обычное слово, а польские антисемиты, желая выказать презрение, говорят «еврей». Гарин не согласился. «Это талмудизм, – сказал он. – Слово „жид“ является антисемитским на всех языках, и вы разрешаете его употреблять и употребляете сами только из-за общности целей антисемитизма и сионизма». В тот же день разговора, когда Бегин с Гариным вышли из барака, возле них остановился рослый урка, улыбнулся и сказал: «Ой, жиды, жиды, что с вами будет? Гитлер вас бьет, здесь вас держат в лагерях. Жаль мне вас, жиды, всюду вас бьют, что с вами будет, жиды, что с вами будет?» Изо дня в день, в лагере на советской земле экс-заместителя редактора «Правды» обзывали жидом. Не по-польски, а по-русски.

А через некоторое время коммунист Гарин, оторвавшийся от своего народа, возненавидевший Сион и преследовавший сионистов, попросил Бегина спеть ему песню «Хатиква», которую он в юности слышал от сионистов на одесских улицах. «Чего он только не делал, чтобы искоренить „атиквалашув“ („надежду на возвращение“)! Четверть столетия прошла с тех пор, как сбылась его мечта – победила революция, за которую боролся и страдал. И вот революция отблагодарила своего преданного борца и руководителя: объявила его предателем, врагом народа, шпионом». Он получил тюрьму, больное сердце, побои, железные шпалы, пинки, угрозы «урок», унижение, страх и кличку «жид». Теперь же в лагере Гарин возвращался к своему народу, к своей вере.

Или вот женщина по имени Ноэми. Она училась в одно время с Бегином в университете – на другом факультете. Он не был с ней знаком, но много о ней слышал. Она была дочерью богатого еврея-коммерсанта, а стала активной коммунисткой. Славилась своей красотой и красноречием. Теперь Менахем встретил «нашу Аппассионату» на берегу Печоры. Она бежала из Польши, пробралась в Советский Союз. Жила в Москве. Работала, училась. Вышла замуж за инженера, русского, замечательного, умного человека. Жизнь была прекрасна! Советский университет, советская среда, советская земля, советское небо – все советское. Ее арестовали в 1937 г. Что с мужем, она не знает. Возможно, и его арестовали. Бегин слушал ее и думал: неужели это та красавица-студентка? Перед ним сидела старая женщина, седая, с потухшими глазами.

 

«Но ведь это жид, а не поляк!»

Бегину повезло. СССР подписал соглашение с правительством Польши, по которому польские граждане амнистировались для участия в войне. В 1941 г. он был освобожден из лагеря. Вспоминает, как один «урка» закричал: «Но ведь это жид, а не поляк!». «Из всех завистей в мире самая глубокая – это зависть заключенного, сосед которого выходит на свободу».

Несколько месяцев Бегин скитался по России – от Баренцева моря до Каспийского. Искал сестру и ее мужа, сосланных в глубь России, и формирующуюся польскую армию генерала Андерса. Довелось побывать в больших городах и местечках, в деревнях, отрезанных от внешнего мира. Ночи проводил на вокзалах, в парках, во дворах возле убогих хат. Не было ни крова, ни пищи. «Мы отмахали сотни километров, стоя на подножке поезда, держась за дверную ручку или друг за друга. Денег на билеты не было. Не раз контролеры сбрасывали нас на ходу поезда».

Поляки не хотели принимать евреев в свою армию, воспринимая их «спекулянтами» и «дезертирами». Бегин не прошел медкомиссию. Над ним нависла угроза возвращения в лагерь. Тогда он обратился с письмом непосредственно к начальнику штаба. «С некоторым риском для себя я открыто написал, что только армия может спасти меня от вторичного ареста». Его пригласили на собеседование к начштабу, и он попал в польскую армию. Бегин отмечает, что через три года о руководимой им военной организации ЭЦЕЛ бывшие командиры польской армии говорили с восторгом и гордостью. «В своей книге генерал Андерс даже повысил меня ретроактивно в звании – до капрала; правды ради надо сказать, что в его армии я не поднимался в звании выше рядового».

 

«Что дают?»

Отдельно Бегин останавливается на советском феномене под названием «очереди». «Что дают» – этот вопрос несется по просторам Советского Союза. Советский гражданин не спросит: «Что продают?» Он спрашивает: «Что дают?» – и становится в конец очереди. Если очень повезет, то после утомительного стояния он купит на свои деньги «что дают». Некоторые даже не задают вопросы, а, увидев длинную очередь, занимают место в хвосте. «В конце концов выясняется, что это очередь не за хлебом или мылом, а за квитанциями на... дезинфекцию».

Знакомая советская еврейка говорила Менахему, что «у нас без очереди невозможно. Мы этого не стыдимся. Мы знаем, что вам за границей жилось лучше. Но у нас зато имеются высокие цели. Главное – с нами Сталин». Потом она поинтересовалась, как Бегин в Польше доставал продукты. Он ответил ей: когда жене не хотелось самой спускаться в магазин, она звонила утром в бакалейную лавку и заказывала булочки, масло, сыр, а потом мальчик-рассыльный приносил им домой все заказанное. Женщина не поверила и долго смеялась. Она рассказала правду о Советском Союзе. Почему же он повторяет капиталистическую пропаганду?

Почти в каждой очереди Бегин слышал: «Эй, Абрам, чего толкаешься?», «Иван воюет в окопе, Абрам торгует в рабкоопе», «Евреи на фронт не идут, разве не хватает русских?». В основном это говорили подростки лет 15–17. Менахем предполагает, что они повторяли услышанное в школе или дома. Но слово «жид» в СССР (за исключением лагеря) услышал лишь однажды.

 

Природа СССР

«Да будут благословенны те, кто отвергает правду грубой силы, кто отвергает всемогущество деспотизма», – пишет Бегин в эпилоге своей книги. Он быстро понял природу СССР – тотальное присутствие государства во «всех деталях жизни советского человека», социальное расслоение, равенство страха и другие атрибуты советского образа жизни.

Советские люди, подвергшиеся идеологической обработке, это осознавать не хотели. Нередко даже те, кто прошел лагеря. А многие и по сей день не осознали. Бегин же, свободный от мифологем советской пропаганды, верно распознал за бутафорскими прикрасами тиранию.

 

Александр КУМБАРГ