Открытие Агнона

«Я достал часы, чтобы посмотреть, который час.

– Чего ты ждешь от этого злодея? – спросила она.

Я улыбнулся:

– Ты называешь часы злодеем?

– А что, разве не злодей? Никогда в жизни не покажет хорошее время.

Я кивнул в знак согласия:

– Ты права, дорогая, никогда в жизни на них не бывает хорошего времени».

Ш. Агнон

 

Открытие для себя Агнона – это как открытие Америки. Не меньше. Настолько это огромный, интригующий и многогранный мир. Восемь томов грандиозного творческого пространства! Естественно, какие-то вещи могут больше привлекать, какие-то – меньше. Однако его сочинения столь разнообразны и включают в себя столько пластов, что многие найдут здесь для себя что-то близкое, понятное и родственное.

 

Бучач, Иерусалим, Берлин

Внучка Агнона Яэль Блау подсчитала, что в произведениях деда 1790 раз упоминается Бучач – маленький галицийский городок в Тернопольской области Украины. Он родился там в августе 1887 г. (по другой версии – в июле 1888-го). В то время город был частью Австро-Венгерской империи. В Бучаче вышли его первые произведения на идише и иврите.

С подростковых лет сторонник сионизма, в 1908 г. Агнон уехал в Палестину (входившую тогда в Османскую империю). В своих работах он называет ее Страной Израиля – вот так подчеркивающе, выразительно, с большой буквы. Жил в Яффо, затем в Иерусалиме. Написанная им повесть «Разлученные» («Агунот») подарила идею для литературного псевдонима, в который он вложил свою интерпретацию. Так Шмуэль Чачкес стал Шмуэлем Агноном, а позднее псевдоним превратился и в фамилию.

Как и многие другие евреи Галиции, писатель проявлял большой интерес к немецкой культуре, а немецкий язык он знал еще с детства. Германия начала ХХ столетия была крупным центрoм европейского просвещения и еврейской жизни. В 1913 г. Агнон отправился туда и жил в Берлине и Бад-Хомбурге. Занимался самообразованием, читал лекции по еврейской литературе, общался с выдающимися еврейскими мыслителями. Издавал с философом Мартином Бубером еврейский журнал. Очень большую роль в жизни Агнона сыграло знакомство с еврейским издателем Залманом Шокеном, который предоставил ему стипендию для литературного творчества и долгие годы издавал агноновские произведения в разных странах. В Германии Шмуэль женился на еврейке Эстер Маркс (однофамилица Карла), у них родилось двое детей.

В 1924 г. Агнон возвратился в Палестину, ставшую подмандатной территорией Великобритании, снова поселился в Иерусалиме и прожил там всю последующую жизнь.

 

Деформация

Бучач, Страна Израиля и Европа (в первую очередь – Германия) – три географических направления, которым посвящено творчество писателя. В 1930 г. он посетил Бучач (в то время территория Польши) и затем выразил свои нахлынувшие эмоции в романе «Ночной гость». Герой произведения, живущий в Палестине писатель, приезжает в родное галицийское местечко после Первой мировой войны, ужасается его разоренности и духовной опустошенности еврейской общины, возникшими из-за военных действий и утраты веры. А ведь здесь была насыщенная религиозно-общинная жизнь, к которой необходимо вернуться. А еще перед героем стоит тяжелая дилемма: где жить еврею – в родном штетле, где столетиями жили предки, или на исторической родине в Эрец-Исраэль?! И сам Агнон много размышлял над этим вопросом и подчеркивал, что у него две родины – Бучач и Иерусалим.

Бучач в этом и в других произведениях Агнон называет Шибушем. Израильский литературовед Зоя Копельман отмечает, что на иврите это название записывается почти теми же буквами, что и Бучач, однако это не просто набор звуков: на иврите слово означает «деформация», «деструкция».

 

Ашкеназ

«Ну, что нового в мире? Эти убивают тех, а те убивают этих, да? Так оно всегда – сначала по дурости затевают побоище, а потом уж оно продолжается само по себе». Это «До сих пор» – последний роман Агнона, вышедший в 1952 г. И, очевидно, автобиографичный. Время Первой мировой войны, герой – молодой человек, писатель, еврей – рассказывает о происходящих с ним «маленьких событиях». Он живет в Берлине, снимает комнатушки. По состоянию здоровья его не призывают в армию, но два раза в неделю нужно проходить медкомиссии. В Германию он приехал из Страны Израиля. Потом, испытывая боль разлуки, хочет вернуться, но из-за войны не может добраться.

Из романа мы узнаем об атмосфере Германии того времени, о евреях и немцах, об отношении в обществе к войне. У немецких евреев немецкий патриотизм на очень высоком уровне – добровольно или по мобилизации многие отправляются на поле битвы, на защиту своего Отечества: «Четыре кровати наших четырех зятьев стоят пустые. А наши младшенькие тем временем растут, дай им Бог здоровья, но женихов нет, и сваты не приходят». Когда герой хочет покритиковать Германию за участие в войне, то остерегается говорить это вслух. Иначе могут разорвать в клочья. Например, еврей, коммерсант Танцман высказывается, что народы – враги Германии – «совершили роковую ошибку… стали теперь соучастниками преступлений против человечества... А наше немецкое дело – правое, честность и справедливость на нашей стороне, и мы их победим…» Продолжительное время герой, как и большинство его знакомых из Страны Израиля, даже «избегал снимать комнату у немецких евреев, потому что все они большие патриоты Германии. Им не нравится, что мы не скрываем наше еврейство, и от этого неизменно возникают острые споры».

В массе своей немецкие евреи ассимилированы. «Какие здесь евреи! Если бы немцы не напоминали нам, что мы евреи, мы бы об этом и не вспомнили», – говорит один из них. Танцман рассказывает, что мать его жены была еврейкoй, а отец – немец по матери и еврей по отцу. «В том, предыдущем, поколении многие немки стремились выйти замуж за евреев, потому что евреи считались верными мужьями и хорошими отцами, не склонными к запойному пьянству. Но сейчас… разница между евреем и немцем практически уже стерлась, разве что один ходит в Темпл, а другого все еще подозревают в антисемитизме».

Мнение героя, еврейского еврея, о немецких евреях: «…евреям Германии надлежит хвала за их честность, их ум, их чувство ответственности, их надежность и неизменную верность своему слову… значительная, если не большая, часть того, что мы именуем „еврейской мудростью“, – познания наши в еврейской истории, а также философия наша и наша еврейская литература – все это не что иное, как опилки, осыпавшиеся из-под пилы великих мастеровых – лучших еврейских умов Ашкеназа» (евреи называли Германию Ашкеназом. – А. К.).

Герой собирался немного пожить в городке Гримме, что возле Лейпцига. Но местный еврей предостерегает: во время войны городские власти не могут обеспечить продуктами даже горожан, и они «неприязненно относятся к приезжим, которые вырывают у них кусок изо рта. А если приезжий к тому же еврей, то к нему вообще не проявляют никакой симпатии». А на улице «…прошел мимо меня какой-то случайный прохожий – прошел, обернулся и крикнул вдогонку: „Русс!“ Я… родом не из России, а из австро-венгерской Галиции, и слово „русский“ не кажется мне оскорбительным. Но этот неотесанный мужлан назвал меня „русским“ с явным намерением оскорбить… Я понял, что мне не стоит снимать здесь комнату на лето. Лучше вернуться в Берлин. Берлин – город большой и привык уже к евреям».

Немцы по-разному относятся к евреям. Так, солидный господин Герхард Шиммерманн в разговоре с героем всячески расхваливает известного архитектора-еврея, создающего здания, достойно воплощающие дух поколения. Похвалой он старается показать, что в нем «нет ни грана антисемитизма». А вот немецкой еврейке, живущей в деревне, «некому было выговориться: окружающие немцы-христиане видели в ней иноверку, и это в то время, когда ее единственные близкие люди, муж и сын, оба на фронте и рискуют там жизнями ради тех же немецких христиан».

К герою проявляют интерес некоторые девушки-немки. Лотта, любящая трогать все вещи и смеющаяся по каждому поводу, увидев над его письменным столом картину Стены Плача в Иерусалиме – «ряды и ряды древних камней и женщина стоит, заломив руки над головой» – не пыталась ее потрогать и не засмеялась. «Только спросила: „Эта женщина, что плачет, кто это?“ Я ответил: „Это мать, которая оплакивает наш разрушенный Дом“».

Показаны в романе и заметные расхождения между разными группами евреев. «На молитве мы говорим: „Господь, Бог наш, Бог един“ – а синагог во имя Его построено множество самых разных… молитвы наши имеют много разных вариантов». В Лейпциг приезжают на заработки евреи из Галиции. Немецкие евреи относятся к галицийским как к пасынкам. Но галицийские братья-единоверцы, которые давно живут в Лейпциге, помогают им пропитанием и советами, приводят к себе в синагогу. И вдруг возникает разлад по вопросам веры. Новоприбывшие галичане ушли прочь от старожилов, построили на свои деньги отдельную синагогу, назвав ее именем маршала фон Гинденбурга, «ибо как Гинденбург победил врагов своих во всех сражениях, так и они, галицийские евреи, победили братьев своих, галицийских евреев, в сражении за свою еврейскую веру против их еврейской веры».

Немецкая еврейка затрагивает проблему еврейских междоусобиц: «Если эта война не кончится вот-вот, то скоро в Германии не останется ни одного еврея, которого бы не призвали. А там, в России, другие евреи, наши единокровные братья, воюют против нас. Простые, теплые евреи, встретишь – обязательно скажешь им: „Шалом“, и вдруг они идут воевать с нами! Ты можешь это понять? У меня это не умещается в голове. И за что они воюют? За царя, который их притесняет и устраивает им погромы? А против кого они воюют? Против нас, своих братьев по крови, таких же сынов Израиля, которые так сочувствовали им и оплакивали убитых в этих погромах…»

В то же время встречающиеся герою евреи из России «постоянно говорят и размышляют о России, она превращается в их воображении в идиллическую страну, где все обстоит хорошо и все люди честны и прямодушны, и в конце концов даже те из них, кто поначалу готов был молиться за поражение России в этой войне, теперь готовы молиться за ее победу».

Многие евреи в Германии не верят в реальность осуществления сионистской идеи, им «ничто так не дорого, как их немецкость, и ничто так не ненавистно, как сионизм». С их точки зрения евреям подобает рассеяние: «Это понимал еще праотец Иаков, когда «разделил людей, бывших с ним, и скот мелкий и крупный и верблюдов, на два стана, и сказал: если Исав нападет на один стан и побьет его, то остальной стан может спастись».

Им оппонируют: «…если по разуму, так все евреи до единого должны были бы сидеть вместе в одном месте, ибо свидетельствует о нас Писание, что мы народ на земле единый, и только в силу многочисленных прегрешений наших нарушилось, увы, сейчас единство народа Израиля».

 

Гнетущая ревность

«Поступив на работу в еврейскую больницу в Вене, я вскоре познакомился там с одной из медсестер – очаровательной светловолосой девушкой, которую любил весь персонал и больные расхваливали наперебой… Стоило ее увидеть, как даже у самых ожесточившихся пациентов, которым уже ничто на свете не было мило, угрюмые складки на лицах сразу разглаживались, раздражение как рукой снимало, и они спешили выполнить любое ее указание. И не то чтобы она имела привычку командовать – чтобы привести их к послушанию, ей хватало одной улыбки. Правда, к этой улыбке добавлялось еще и выражение глаз: была в них такая темная синева, что каждому, на кого она смотрела, казалось, будто он для нее – единственный на свете».

Рассказ «Развод доктора» – отличный пример тонкой психологической агноновской прозы. Доктор начал встречаться с медсестрой, женился на ней. Любят друг друга, и всё бы хорошо, но не дает ему покоя одна мысль: до их знакомства у медсестры были отношения с другим человеком. «Я знал, что она давно уже исторгла его из своего сердца и перестала о нем думать, а если вспоминала, то не по-доброму, я знал, что она никогда не любила этого человека и только его крайняя наглость и ее минутное легкомыслие привели к тому, что она потеряла власть над собой и уступила ему». Но ревность всё равно сжигает доктора, воспаляет его сознание. Периодически его посещает здравомыслие и он корит себя: «…в моей памяти встали все те страдания и муки, которые я причинил ей со дня нашей свадьбы, и то, как я непрерывно точил ее душу, и обижал, и оскорблял ее, и как она молча все это переносила. Сердце мое разрывалось от любви и нежности к этой несчастной женщине». Клянется себе относиться к ней только по-доброму. Однако гнетущая ревность снова оказывается сильнее. Хотя вроде бы и понимает всю ее безосновательность. «Всё зависит от самого человека и от его желания: хочет он – и наполняет сердце свое злобой, враждой и ревностью, хочет – живет в мире со всеми. А коли так, зачем нам возбуждать гнев и причинять зло самим себе, ведь мы можем творить добро и нести радость», – такие слова вкладывает автор в уста доктора.

А параллельно с семейной драмой и немножко венских картинок: «Вы не знаете Вену, но если бы знали, то сразу припомнили бы тех евреек, по поводу которых так зубоскалят австрийцы. Доведись этим зубоскалам увидеть еврейских женщин, которых повидал я, они проглотили бы языки. Меня не беспокоит то, что говорят о нас другие народы, мы все равно никогда им не понравимся, нечего и надеяться, но если уж я упомянул злословие австрийских мужчин, то воздам хвалу еврейским женщинам – ведь нет брату большей похвалы, чем похвала его сестрам, которыми он возвышается и превозносится».

•

Масса произведений Агнона посвящена Израилю и его жителям. В них небольшие домики Яффo, величественный Иерусалим, Тель-Авив и его новые кварталы, нараспев читающий Тору раввин, тянущиеся на мили пески, волнующееся море, вкус соли на губах, который приятней всех деликатесов мира. Ночи неземной красоты, когда можно ходить часами и не чувствовать никакой усталости. Корабль с новыми людьми, которые сойдут на берег Страны Израиля. С новыми надеждами, со старыми проблемами.

Остановимся на двух рассказах.

 

Пустой порог

Герой рассказа «С квартиры на квартиру» много болел, и ему посоветовали сменить климат, пожить возле моря. Комната, которую ему удалось снять в Тель-Авиве, «была узкой и низкой, и ее окна выходили на улицу, где было полно прохожих и множество лавочек, торговавших газировкой и мороженым. И еще одна беда была там – автобусная остановка, которая шумела весь день и не знала отдыха ночью. С пяти утра и до часу ночи приходили и уходили автобусы… всю ночь я вздрагивал во сне от бульканья газированной воды и громыханья тяжелых колес, будто все продавцы газировки собрались в стенах моей комнаты, а все автобусы города катятся по крыше моего дома…».

А еще у хозяина квартиры был «несчастный ребенок, в тельце которого собрались, казалось, все возможные болячки». Он привязался к жильцу. Лежал на пороге дома «и каждый раз, когда я проходил мимо, он протягивал ко мне свои худенькие ручки и цеплялся за меня и не отпускал, пока я не брал его на руки и не покачивал туда-сюда… протягивал пальцы к моим глазам и улыбался. Весь день на его лице не было улыбки – кроме той минуты, когда он тыкал пальцами в мои глаза». А по ночам мальчик непрерывно кричал, плакал и стонал.

Понятно, что с таким жильем об отдыхе можно было забыть. Герою нашли другое. Гораздо лучшее. «Среди виноградников и цитрусовых плантаций высится пригорок, со всех сторон окруженный прелестными деревьями. На пригорке расположился маленький дом. К нему ведут ступени, заросшие травой. Стена фруктовых деревьев окружает здание… Входишь во двор и видишь перед собой небольшой бассейн, в котором плавают всякие причудливые маленькие рыбки». И он решает переехать. Но, уже заселяясь в новый дом, видит пустой порог, где нет несчастного мальчика, и возвращается.

 

Поэт

«…В сумерках Хемдат сидел у окна. Дверь его комнаты была распахнута настежь. Ветки эвкалиптов отбрасывали длинные тени на землю, и мир вокруг становился все темнее и чернее. Он улыбался, радуясь тому, что еще один славный день прожит и на смену ему приходит ночь со всей своей сладостью».

Это рассказ «Песчаный холм». Хемдат – поэт. Дом, где он живет, расположен в яффском квартале Неве-Цедек. В его комнате стол о четырех ножках, покрытый зеленой бумагой. Хемдат пишет на нем свои стихи. Рядом со столом небольшая тумбочка, а в ней полно всевозможных лакомств: хочется маслин, или хлеба, или апельсин, или вина – достаточно протянуть руку. Закуски он сопровождает чашкой кофе, который варит на спиртовке.

«Все, пришедшие в сей мир, заняты чем-то, один лишь несчастный Хемдат оторван от жизни… Душа его истерзана муками, и страдания его с каждым днем только сильнее. В пустыне времени блуждает он, точно стон одинокого сердца, точно давно погасшая искра. Все те же запутанные пути перед ним, залитые беспощадным солнечным светом… А минувшая жизнь, полная грусти и скуки, все стоит перед его глазами, как будто он смотрит в серое металлическое зеркало. И словно в зеркале он видит предвестье своих грядущих дней. Дней без надежды, без перемен и без воздаяния… И все же в его сердце теплится надежда, и он говорит себе: „Это меланхолия, она пройдет. Вот посплю с утра до вечера, потом вымоюсь горячей водой и встану новым человеком“».

К Хемдату приходит изучать иврит и Тору Яэль Хают – красивая девушка. Он убеждает себя, что не увлекся ею и что она отвлекает его от работы, но когда она не приходит, то он не находит себе места.

Ему двадцать два года – Хемдату…

 

«Мы оба стали знаменитыми»

В литературном пространстве Агнона земное и небесное, творчество и любовь, общество и личность, день сегодняшний и история, фантастика и реальность, сложные ситуации и нравственные проблемы, внутренний мир еврейского народа, многовековой еврейский образ жизни и непонятная современность, где человек экзистенциально одинок. За обыденными событиями возвышаются высшие смыслы. А в своеобразном стиле автора присутствуют тонкая психология, лирические отступления и ирония.

В 1966 г. Агнон (совместно с немецкой еврейской поэтессой Нелли Закс) стал лауреатом Нобелевской премии по литературе «за глубоко оригинальное искусство повествования, навеянное еврейскими народными мотивами». К этому признанию Агнон подошел с присущим ему юмором: «Еще вчера половина Израиля не знала, кто такой Агнон, а вторая половина не знала, кто такой Нобель. Сегодня мы оба стали знаменитыми».

В нобелевской речи писатель, в частности, отметил: «В истории моего народа произошла историческая катастрофа, когда римский император Тит разрушил Иерусалим и изгнал народ Израиля из его Страны. Поэтому я родился в одном из городов изгнания. Но повседневно и постоянно воспринимал я себя как родившегося в Иерусалиме. Во сне, в ночных видениях, виделось мне, как я стою рядом с братьями моими, левитами, в Святом Храме и вместе с ними пою псалмы Давида, царя Израиля...»

Агнон подчеркнул, что в первую очередь на его творчество повлияли Талмуд и другие религиозные еврейские книги. Также оказали влияние немецкая культура, европейская литература.

 

Ключи к Агнону

В иерусалимском районе Тальпиот располагается аскетичный двухэтажный дом-музей Агнона, построенный в 1931 г. Здесь он написал значительную часть своих произведений. В 1960-х гг. в районе проводились строительные работы, шум мешал писателю, он обратился в муниципалитет, и по распоряжению мэра Иерусалима недалеко от дома Агнона установили специальный знак: «Соблюдайте тишину! Агнон работает». А еще его улицу по той же причине даже закрывали для автомобильного движения.

Сегодня имя Агнона носят израильские улицы и синагога в Иерусалиме. Его изображение и отрывок из его нобелевской речи были на прежней 50-шекелевой купюре. В Израиле используют метод агнотерапии, помогающий пожилым людям выразить свои чувства посредством агноновских рассказов.

В Бучаче в честь прозаика названа улица, напротив его дома установлен памятник. В городе есть Литературный центр им. Агнона, а в местном историко-краеведческом музее ему посвящена выставка. Есть памятник Агнону и в немецком Бад-Хомбурге, где он жил с супругой.

По мнению израильской исследовательницы агноновского творчества Елены Римон, его уникальность в том, что он сумел освоить опыт традиционной еврейской жизни в жанрах художественной литературы, соединить несоединимое – ортодоксальное еврейство и Европу, Берлин с Бучачем и Иерусалимом, средневековую экзегетику и модернистскую новеллу. Но для осмысления многих текстов Агнона требуется найти ключи.

Их можно отыскать в еврейской и европейской культуре.

 

Александр КУМБАРГ