«Идиш, только идиш!»

6 июня 2017 г. в программе «Ночная смена» на израильском радио РЕКА герой шоу Алоны Бреннер, бывший консул и бывший сотрудник «Натива» Ханан Ахитув, рассказал о жизни и творчестве своего отца – замечательного еврейского певца Бениамина Хайтовского. Ниже приведена запись этой беседы.

 

Мой отец родился 25 июня 1917 г., или 5 таммуза 5677 г. по еврейскому летосчислению. Родился он в глубоко религиозной семье. Семья к тому же была и очень музыкальной. Все дети – у него было три брата и сестра – имели красивый голос, любили и умели петь. Один из его братьев, кстати, лишь недавно закончил карьеру в качестве кантора в Филадельфии.

Мне рассказывали про времена, когда они жили в небольшом городке Аникщяй, что по пятницам, когда вся семья была в сборе, в доме Хайтовских звучали песнопения. Многие евреи – жители городка, завершив молитвы, собирались у их окон, чтобы послушать. Рассказывают, что это было нечто особенное.

Как это тогда было принято, в пятилетнем возрасте отец был отправлен в хедер, а затем – в иешиву. Мальчик был весьма одаренный, и ему прочили большое будущее. Но неожиданно для всех году в 1933-м он решает, что религия – это не для него, и уходит из иешивы. Я не знаю, что стало причиной такого решения, мне не приходило в голову задать этот вопрос себе и отцу при его жизни. Можно предположить, что его увлекла сионистская идея, в том же 1933 г. он вступает в сионистскую организацию «Ха-Шомер ха-Цаир».

Его отец надеялся, что старший сын станет большим раввином, и разрыв последнего с религией был для него серьезным ударом. Юноша вынужден был уйти из семьи. В 1935 г. глава семьи уехал в Америку. Почему в Америку? Думаю, что в то время были серьезные проблемы с тем, чтобы попасть в Палестину. Требовались специальные сертификаты (кстати, в конце своей жизни мой дедушка приехал в Израиль и похоронен здесь на Масличной горе). Оставшиеся дома мама, братья и сестра, очень любившие Бениамина, не были так строги, и он смог снова бывать в родном доме. Через какое-то время вся семья, за исключением старшего сына, уехала в Америку.

В независимой Литве 1930-х гг. была масса еврейских организаций: сионистские, не сионистские, просто еврейские школы. То же самое было по всей Прибалтике, т. е. и в Латвии, и в Эстонии, а также в Западной Украине, в Западной Белоруссии, которые в то время относились к Польше, и в части Молдавии. Отец активно участвовал во всех мероприятиях организации, но никогда не забывал о своем желании петь.

Упомянутые выше сертификаты для въезда в Палестину выдавались через сионистские организации. Многие его сверстники, товарищи по организации репатриировались в Палестину, организовали там массу кибуцев… Отец тоже собирался в эмиграцию, но что-то помешало, и он оказался мобилизованным в Литовскую армию.

В 1940 г., когда он демобилизовался, в Литву пришла Советская власть. Для кого-то это обернулось большими проблемами, для отца же открылась возможность осуществить свою мечту – он поступил в Литовскую консерваторию. Его приняли, хотя он не окончил ни одного класса обычной школы. Это не мешало ему хорошо успевать. Изучение Талмуда готовит людей к разным вещам…

К сожалению, обучение вокалу продолжалось всего один год и было прервано начавшейся в 1941 г. вой­ной. Отец в это время уже был женат. Встал вопрос об эвакуации, но против этого возражал его тесть. «Я знаю немцев, – говорил он, – в Первую мировую вой­ну мы жили с ними хорошо». На что мой отец ему ответил: «Я слушаю радио, я знаю, что с нами случится беда, если мы останемся здесь. Если это произойдет, виноват в этом будешь ты». Это подействовало, вся большая семья поднялась и через Латвию отправилась вглубь страны. В конце концов они оказались на Волге. Мама в то время была беременна, моя старшая сестра родилась в октябре 1941-го в волжском городе Вольске. Было, конечно, нелегко, но все остались живы.

Отец был мобилизован в конце 1941 г. и направлен в 16-ю Литовскую дивизию. Это была национальная литовская дивизия, значительную часть которой составляли евреи.

В дивизии был организован ансамбль, в котором пел отец. Именно здесь он продолжал совершенствовать свое вокальное мастерство. Песни исполнялись на литовском и на русском языках, но не на идише. После освобождения Литвы семья вернулась в Вильнюс, после окончания вой­ны отец демобилизовался, вернулся домой и продолжил свою концертную деятельность. Как и прежде, в его исполнении звучали песни на литовском и русском языках. Но в какой-то момент он понял: «Это не мое, я хочу петь на идише».

В это время, в конце 1947-го – начале 1948-го, уже раскручивалась кампания против еврейской культуры. Началось с убийства Михоэлса, арестов деятелей еврейской культуры. Стали закрывать еврейские школы, национальные центры. Отцу, насколько я знаю, предложили остаться на сцене, но только в качестве исполнителя литовских и русских песен. Отец, человек довольно решительный и упрямый (это характерно для всей нашей семьи), отказался и в 1948 г. остался без работы. В течение примерно года он не мог ничегo найти, но затем устроился в отдел объявлений центральной газеты «Правда Литвы», редактором которой был еврей. Вскоре, однако, на отца настрочили донос, в котором сообщалось, что он был членом сионистской организации. Автором доноса была, как не трудно догадаться, еврейка. Отца вызвали «на ковер», но, так как выяснилось, что он не скрывал свoего участия в организации и всегда указывал это в анкетах (более того, отец постоянно переписывался со своим отцом, жившим в Америке, это многие знали, и мы получали оттуда посылки), донос успеха не имел.

Следует отметить, что к моменту прихода Советской власти отец был членом сионистской социалистической организации «Шумерацли». Кто составлял основную часть компартии независимой Литвы? Конечно, евреи. Многие члены этой организации вступили в компартию, в том числе некоторые из его друзей. Он не последовал за ними, но и репрессии его миновали. В более тяжелых условиях оказались члены других сионистских организаций. Например, члены БЕЙТАРа, в основном руководство организации, были арестованы и высланы на восток, так как новая власть считала эту организацию фашистской.

Но вот наступил 1953 г. Для евреев он начался с «дела врачей». Прошли аресты, в том числе и в Литве, хотя Прибалтики это коснулось в меньшей степени, чем других мест. Антиеврейская пружина сжалась до предела и… лопнула. К началу 1954-го стало понятно, что началась «оттепель». Из лагерей стали возвращаться заключенные, в том числе еврейские певцы, писатели. Они приходили к нам домой, здесь устраивались вечеринки. В числе гостей отца в это время и позднее были Миша Эппельбаум, Имо Топпер, Фляум, Анна Гузик. Я был любопытным юношей и любил слушать их разговоры.

Однажды нас посетила Шира Горшман. В 1920-е гг. она уехала в Израиль и в составе «Трудового батальона» участвовала в строительстве дорог. Некоторые из этих строителей, и среди них Шира, решили, что им лучше строить социализм в Советском Союзе, и вернулись на родину. В нашем доме отец разговаривал с гостьей на идише. Я запомнил, но запомнил хорошо, лишь одну фразу из этого разговора: «Мой зять – Смoктуновский». Ее дочь Суламифь была замужем за Смоктуновским (см. «ЕП», 2014, № 3). Второй раз я встретил Ширу Горшман, но не сразу ее узнал, 40 лет спустя уже в Петербурге, в период моей консульской работы.

В 1954-м отец решает вернуться на сцену, но только с песнями на идише. Он начал работать в Литовской государственной филармонии. Ему не давали особенно выступать, это было трудное для семьи время. Давление, скорее всего, шло сверху. Возвращение к еврейской культуре по-прежнему не поощрялось. Тем не менее ему удалось пробиться к своим слушателям, на что ушло несколько лет. Согласно переписи населения, в 1959 г. в СССР проживало более 2 млн евреев. И многие из них указали идиш в качестве родного языка. Ему было для кого петь. Залы, в которых он выступал, обычно заполнялись до отказа. Его подолгу не отпускали со сцены. Одно время он даже выступал в дуэте с недавно ушедшей от нас Нехамой Лифшицайте, тоже жительницы Вильнюса. Я был знаком с ней с детства.

Значительную долю в репертуаре отца составляли еврейские народные песни. Однако у многих из этих песен были авторы, часто это были переводы с иврита. Некоторые переводы отец выполнял сам. Указание песни в качестве «народной» позволяло в какой-то степени защитить ее от цензуры. Цензура была строжайшая. Каждая песня переводилась на литовский или на русский язык, чтобы власти могли понять, о чем в ней поется и нет ли там сионистского или националистического душка.

Особое место в репертуаре отца занимала «Песня надежды» – «Дос лид фун хофнунг», в которую включены слова «Гимна еврейских партизан». В Союзе активное участие евреев в вой­не, мягко говоря, замалчивалось. Народ знал только, что «евреи воевали в Ташкенте». Мерзкая ложь, конечно. Могу сказать, что мой родной дядя по матери воевал и погиб на фронте на территории Польши. В этих условиях не очень приветствовалось и исполнение гимна каких-то еврейских партизан.

Интересна история его появления. Гимном стало стихотворение, которое написал в Вильнюсском гетто молодой еврейский поэт Гирш Глик. Он был участником партизанского движения в гетто. Там и погиб в 1944 г. В качестве мотива для гимна была выбрана популярная песня братьев Покрассoв «Встань, казачка молодая…». Братья Покрассы, их было четверо, были известными композиторами со времен Гражданской вой­ны. Один из них эмигрировал, писал популярную музыку уже в Штатах, там и умер достаточно молодым. Самыми популярными в СССР были Даниил и Дмитрий. Последний прожил долгую жизнь. Когда ему показали «Гимн еврейских партизан» на идише (который он хорошо знал), он сказал: «Эта музыка написана для этих стихов».

Но вернемся к «Песне надежды». Она начинается с воспоминания о молодой паре, которая наслаждается прекрасным утром. Но потом вспоминается день, когда евреи оказались в гетто за колючей проволокой. Они, однако, не пали духом и… В этом месте начинается цитирование гимна со словами: «Не говори никогда, что это твой последний путь». Песню написал Иосиф Котляр, близкий друг отца. В таком варианте цензура была пройдена, и отец исполнял эту песню на всех концертах с большим успехом.

Исполнял отец и много лирических песен известного еврейского поэта Мордехая Гебиртига, тоже погибшего в годы вой­ны. Не раз выступал отец и c его драматической песнeй «Эс бреннт» о гибели в огне родного городка.

К концу 1950-х гг. отец уже был довольно популярен. Нередко его приглашали в израильское посольство. С разрешения Министерства культуры, конечно, он принимал эти приглашения и во время пребывания в Москве посещал посольство. Его главной целью было получение пластинок, пленок с записями израильскиx песeн, которые могли бы быть так или иначе использованы в его репертуаре.

Эти песни часто звучали в нашем доме. Совсем юным я слушал Йорама Гаона, которого сейчас слушают все. У нас была его пластинка. Я слушал Яффу Яркони, моей любимой певицей была, конечно, Шошана Дамари. Очень хорошо помню, как однажды, придя домой, я застал у отца его друзей, в их числе и Ихескера Полюлевича, близкого друга отца, недавно вернувшегося из заключения. Это его сын был врачом на пропавшей израильской подлодке «Дакар». И я вижу, что у некоторых из присутствующих в глазах стоят слезы. В это время звучала песня «Хабайта» («Домой») в исполнении Шошаны.

В 1960-е гг., пока существовали дипломатические отношения с Израилем, в Союз приезжали в качестве туристов довоенные друзья отца по сионистским организациям. Он с ними встречался и приглашал к себе домой. Слишком независимое, свободное для того времени поведение отца не осталось незамеченным. В начале 1960-х его вызвали в КГБ для «доверительной беседы», где обвинили в распространении письма об антисемитизме в СССР. Отец категорически отверг это обвинение, хотя на самом деле участие в распространении письма он принимал. Ему также «открыли глаза» на то, что в его доме собирается молодежь и слушает еврейские песни, которые вызывают националистические чувства. «Возможно, мой сын и ставит пластинки, когда приходят его друзья. Я не знаю, какие чувства это вызывает, – ответил отец. – Но почему литовские песни слушать можно, русские можно, а еврейские нельзя? Разве это запрещено?» – «Нет, это не запрещено, – ответили ему, – но мы вам советуем…» – «Я услышал ваш совет, я всё понял», – был ответ моего отца.

К счастью, эта беседа не имела отрицательных последствий. Более того, в 1965 г., в ходе подготовки к празднованию 20-летия Победы, отцу было присвоено звание заслуженного артиста Литовской ССР. Еще раньше Рижский и Апрелевский заводы выпустили пластинки с еврейскими песнями в его исполнении. Но самое главное – он получил разрешение на гастрольную поездку в США. Для него это была возможность встретиться со своим отцом и братьями, о которой он мечтал 30 лет и которой добивался 20 лет. Всё складывалось прекрасно, но… таково «еврейское счастье»: во второй половине того же 1965 г. отец тяжело заболел и сгорел буквально в течение нескольких месяцев. Он умер в марте 1966 г.

После его смерти вся семья перебралась в Израиль. Мама пережила отца ровно на 50 лет, она умерла недавно в возрасте 95 лет.

Записал Виктор ЗАЙДЕНТРЕГЕР

Ханан Ахитув родился в Вильнюсе. Рос в атмосфере глубокого уважения к еврейской культуре, в уверенности, что рано или поздно семья будет жить в Израиле. С юности активно участвовал в борьбе за право евреев на выезд из СССР. С беззаботностью, присущей этому возрасту, относился к вызовам в КГБ и угрозам. После кончины отца в 1966 г. вместе с семьей подал документы на выезд и в 1971 г. получил разрешение. В Израиле изучал историю и археологию в Иерусалимском университете, служил офицером в военной разведке, участвовал в военных операциях, в том числе в Ливанской вой­не 1982 г. В 1989 г. вышел в отставку. Благодаря образованию, опыту и владению русским языком был приглашен на работу в МИД, который готовился к приему массовой алии из СССР. Работал в «Нативе», непосредственно участвуя в организации приема евреев из бывшего СССР и стран Восточной Европы. В начале 2000-х гг. до выхода на пенсию возглавлял Консульский департамент «Натива».