«Довлатова назвали вертухаем, а меня – антисемитом»

Беседа с Наумом Сагаловским

Наум Сагаловский© ИЛья Иткин

Наум Сагаловский родился в 1935 г. в Киеве. Получил инженерное образование. Автор ныне разошедшихся в Интернете и за его пределами юмористических и лирических стихов начал сочинять под влиянием Симонова и Шолом-Алейхема (которого прочел в оригинале). Публиковаться за пределами стенгазет и малотиражек ему удалось только на Западе. В 1979 г. он эмигрировал в США. Печатался в легендарной русскоязычной эмигрантской газете «Новый американец» и другой печатной прессе США, Канады, Израиля, России, Украины. Автор нескольких поэтических сборников, в том числе его стихи вместе с произведениями Вагрича Бахчаняна и Сергея Довлатова вошли в книгу «Демарш энтузиастов». О том, кто отправил Бейлиса в Америку, почему в тресте достаточно одного Шварцмана и с чего начинаются стихотворения, Наум Сагаловский рассказал корреспонденту «Еврейского журнала».

 

Завладеть сердцем и домом

– В книге Сергея Довлатова «Ремесло» вы выведены под псевдонимом: «Отделом юмора заведовал Соколовский, один из самых ярких людей в эмиграции. Писал он с необычайной легкостью и мастерством». Когда и как началось ваше знакомство с Довлатовым?

– В феврале 1980 г. в Нью-Йорке начала выходить еженедельная газета «Новый американец», а уже в апреле я послал туда подборку стихов, которую ранее отправил в «Новое русское слово», но безрезультатно. К большому моему удивлению, дней через пять пришло восторженное письмо от редактора Сергея Довлатова. Он писал, что стихи будут опубликованы и редакция ждет новых произведений. Предлагал вести юмористическую рубрику в газете, но в то же время намекал: есть щекотливый момент в наших отношениях. Короче говоря, гонораров не будет.

– Совсем?

– За всё время сотрудничества с «Новым американцем» я получил один-единственный чек в размере 10 долл., копию которого бережно сохраняю. Я стал одним из авторов, а также и членом редколлегии газеты. Так началась наша дружба с Сергеем.

– Не только сотрудничество?

– Мне кажется, это была именно дружба, которая длилась десять лет. Довлатов относился ко мне очень тепло, любил мое творчество, всячески продвигал: с его подачи появились мои первые публикации в России, в журнале «Столица». Мы вместе выступали в разных городах, ездили друг к другу, общались в письмах, перезванивались, выпустили совместную – с Вагричем Бахчаняном – книжку «Демарш энтузиастов». Сергей дарил мне свои книги и часто читал друзьям по телефону мои стихи. На одном из таких подарков есть автограф: «Дорогому другу Науму, завладевшему моим сердцем и моим домом».

– В каком смысле – домом?

– На определенном этапе Довлатов решил купить загородный домик. Не имея никакой кредитной истории, он обратился ко мне с просьбой, чтобы я оформил домик на себя.

– Из этого можно сделать вывод, что ваши собственные финансовые дела были в относительном порядке. Чем вы занимались в эмиграции?

– Приехав с семьей в Чикаго в июне 1979 г., я какое-то время посещал курсы английского языка. Правда, некоторый запас английского у меня уже был со школы и института, и в ноябре, после Дня благодарения, я устроился на работу в качестве estimator – сметчика в компании, которая занималась тепловой изоляцией на электростанциях. Потом стал старшим сметчиком, senior estimator. Укрепившись на работе, я вернулся к многолетнему хобби – литературе. Проработал я в этой компании более 20 лет, пока она не лопнула, а тут уже и пенсия подоспела.

– Коллеги знали, что вы пишете стихи?

– Знали и сокрушались, что русский язык им недоступен. Но я всё же подарил первую книжку президенту компании (с английским, разумеется, автографом). Попыток сочинять по-английски у меня не было. Стихи появляются – «думаются» – в голове, а я думаю исключительно по-русски.

– Кстати, почему ваше творчество было отвергнуто «Новым русским словом»?

– Редактором тогда был Андрей Седых, он же Яков Моисеевич Цвибак, эмигрант первой волны. У Седых не было чувства юмора как такового, а если бы и было, он не смог бы оценить юмористические стихи, выросшие на советской почве, поскольку жил в мире Бунина и Белой гвардии.

В мае 1981 г. Андрей Седых опуб­ликовал статью «Кому это нужно?», которая напомнила мне доклад Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград». Довлатова редактор «Нового русского слова» назвал «вертухаем», Вайля и Гениса именовал «двое с бутылкой», а меня записал в антисемиты. Якову Моисеевичу не понравилось стихотворение от имени бедного поэта, зарабатывающего написанием здравиц и завидующего более предприимчивым эмигрантам: «Кто приехал за границу? Жлоб, простите, на жлобе. Куперман развозит пиццу – раз клиенту, два – себе».

В «Новом американце» появилось открытое письмо Андрею Седых, оно потом вошло во вторую часть «Ремесла». Я, в свою очередь, написал стихи от имени персонажа по имени Мотл Лещинер. Заканчивались они так: «Вот слова мои – ударь их, литератор и мудрец! Ты уже Седых и Старых, где же Умных, наконец?» Запрет на мои публикации в «Новом русском слове» длился 15 лет, всё изменилось лишь когда редактором стал Георгий Вайнер.

– Вы предполагали в те годы, что у Довлатова появятся миллионы поклонников на постсоветском пространстве?

– Он был замечательным писателем-юмористом, мне нравилось и нравится то, что он писал, но я не считал творчество Сергея уникальным. Причина его феноменального успеха, видимо, вот в чем. К началу 1990-х, на заре довлатовской славы, в России давно не было автора, который обнажал бы полный абсурд советской власти, пестроту человеческих отношений, нелепость самых добрых начинаний. Таким когда-то был Зощенко, и таким стал Довлатов.

Надо отметить, что российская реальность издавна требовала кумиров, будь то Пушкин, Ленин или Высоцкий. Вот Довлатов и стал очередным кумиром. Но все эти мемориальные доски, фестивали, памятник – странная фигура, прислоненная к дверному косяку, – совершенно излишни. Книги писателя, миллионы читателей – они и есть самый достойный памятник ему.

 

Киевский Робертино Лоретти

– Ваши стихи изобилуют еврейскими именами и вкраплениями идиша. Влияние киевского детства?

– Да, мои родители говорили между собой на идише, и совсем не для того, чтоб мы с сестрой их не понимали. Наоборот, они поощряли нас разговаривать на этом языке. Книги на идише я стал читать еще в старших классах школы, но особенно в студенческие годы. У отца было несколько книг Шолом-Алейхема; кроме того, я где-то достал стихи Лейба Квитко и Эзры Фининберга. Помню, что до войны в книжном шкафу стояло собрание сочинений Шолом-Алейхема, много томов, полученных когда-то моим дедом из Америки.

Дед по матери был раввином, другой, по отцу, – купцом первой гильдии. Отец рассказывал, что дед-купец был дружен с Шолом-Алейхемом. Они часто встречались и даже пару лет снимали рядом дачи в Боярке, пригороде Киева. Там отец, еще мальчиком, и видел писателя, равно как и Тевье-молочника. Дед был одним из еврейских купцов, отправивших Менахема Бейлиса в Америку после известного процесса.  Любопытная деталь: этого деда я нашел в Интернете в списке евреев Киевской губернии, допущенных к выборам в Государственную думу в 1907 г.

– Еврейские традиции в семье соблюдались?

– Папа всю жизнь старался отмечать Пурим, Песах и Хануку. При этом должна была собираться вся семья с детьми и внуками. На Пурим мама пекла хоменташи, на Песах – мацу, а в иные годы отец приносил мацу из синагоги. На Хануку дети получали хануке-гелт, отец вырезал деревянные дрейдлах (волчки), и мы играли на мелкие деньги.

Годы эвакуации мы с мамой и сестрой провели в Уфе, спали вповалку на каком-то топчане, жили впроголодь. До сих пор помню картофельные очистки, жаренные на каком-то неизвестном масле, а еще маленькие американские баночки с тушенкой, которые выдавали по карточкам в конце войны.

Не хочу показаться нескромным, но в послевоенном киевском детстве я учился музыке и обладал неплохим голосом. Не хуже, думаю, чем у юного Робертино Лоретти. Я выступал на сцене Киевского оперного театра и однажды даже заслужил похвалу в виде легкого похлопывания по шее от народного артиста Ивана Паторжинского.

– На каком этапе юный певец переквалифицировался в поэты?

– Первое стихотворение я написал в 10 лет по случаю годовщины Дня Победы. Оно было торжественным и помпезным – сказывалось, вероятно, влияние поэта Симонова. Две строфы из стихотворения по случаю 70-летия Сталина были включены в приветствие вождю от украинских пионеров. За это я получил годовую подписку на газету «Юный ленинец». В школьные годы я писал эпиграммы на учителей и одноклассников, длинный роман в стихах наподобие «Онегина» и, конечно же, любовную лирику – девочке, в которую был влюблен с пятого класса. Никакого предпочтения жанрам я не отдавал: лирика и юмор существовали одновременно. Как и сейчас.

– Семитские имя и внешность проблем не создавали?

– В детстве и в школьные годы антисемитизма я не чувствовал, да и учителя в моих школах были в большинстве своем евреями. Хотя я знал, что антисемитизм в СССР существует, читая о космополитах и врачах-убийцах.

В 1953 г. я окончил школу с золотой медалью, но выдали мне серебряную, потому что золотая понадобилась ученице-украинке. Преподаватель математики, еврей, потом признался, что его вынудили исправить мою пятерку за письменный экзамен на четверку. С серебряной медалью меня не приняли в Киевский политехнический институт. Председатель приемной комиссии Шавловский – позже он стал председателем профсоюзов Украины – на мой вопрос: «Почему?» ответил: «У нас таких много». Я спросил: «Каких?» Он посмотрел на меня внимательно и произнес: «Медалистов». После чего я уехал учиться в Новочеркасск, в политехнический институт, куда меня приняли без экзаменов.

– Многие считают, что антисемитизм в УССР был выше обычного уровня.

– Вероятно, в Прибалтике, где тоже недолюбливали нашего брата, было то же самое. Но в Новочеркасске антисемитизма не ощущалось. Тамошний политех стал пристанищем для сотен еврейских мальчиков и девочек, которым не светила учеба в Киеве, Днепропетровске, Харькове и других украинских городах. Я был единственным евреем в группе и пять лет чувствовал себя свободным от антисемитов – до распределения на работу.

Я окончил институт с отличием и имел право выбирать назначение на работу одним из первых. Среди назначений было шесть мест в тресте ОРГРЭС в Горловке. Я выбрал одно из них, но управляющий трестом товарищ Бойко заявил, что меня на работу не берет: «Один Шварцман у нас уже есть». Пришлось мне ехать в Пермь, но это совсем другая история.

– В Новочеркасске удавалось заниматься поэтическим творчеством?

– Я сочинял стихи и песни для студенческого театра миниатюр, эпиграммы для единственной в стране ежемесячной сатирической стенгазеты «Пылесос», играл на домбре в оркестре народных инструментов, был выпускающим редактором тоже единственной в стране ежедневной стенгазеты «Энергетик», куда помещал, разумеется, и свои стишки:

Так бывает, что буфеты

продают одни конфеты.

Подходи, голодный люд,

стань в цепочку для порядка,

здесь конфеты продают,

чтоб жилось студентам сладко!

Меня не раз прорабатывали в партбюро, а бедную газету тут же снимали.

Мои лирические стихи публиковала институтская многотиражка «Кадры индустрии», за них меня уважали девушки, особенно почему-то студентки Краснодарского медицинского института, писавшие мне трогательные письма.

– Процитируйте что-нибудь из написанного в те годы. Среди наших читателей, возможно, тоже есть студентки медицинских вузов.

– Школьные, студенческие и прочие опусы, написанные за 43 года жизни в СССР, бесследно пропали, потому что рукописи к вывозу не разрешались. Я их просто уничтожил перед выездом. Потом уже, в эмиграции, восстанавливал то, что сохранилось в памяти. Жаль, что сохранилось мало.

В разное время я пытался публиковать свои стихи, посылал их в журнал «Юность» и еще куда-то, но ничего из этого не выходило, так что я всяческие попытки прекратил и писал, как говорится, в стол, которого у меня практически и не было, для собственного удовольствия. Стихи читали мои друзья, но их, друзей, было мало.

В последние 20 лет я публиковался в России, в Украине, в Израиле, в Германии, у меня есть страницы в Интернете. Изданы 14 книг, две из которых особенно дороги мне. Одна – «Демарш энтузиастов», совместная, как я уже упоминал, с Довлатовым и Бахчаняном, а другая – «Избранное», изданная в Одессе группой моих почитателей в количестве пяти экземпляров, один из которых был подарен мне с надписью: «Автору от благодарных издателей».

Кроме стихов у меня есть пьесы, очерки, статьи, переводы стихов и песен с разных языков, в том числе переводы всех сонетов Шекспира. Все эти сочинения гуляют по Сети, исполняются любителями и профессионалами, зачастую без упоминания имени автора. Я отношусь к этому, как говорят в Одессе, «холоднокровно».

 

Усталый каторжник

– Лирика – о вечном, сатира – об актуальном. Вы сочиняете, отталкиваясь от каких-то зацепок в реальной жизни или уповаете на музу?

– Я написал когда-то: «Не прыгнем выше бытия, и вдохновение – химера». Я не знаю, что такое вдохновение. Внезапно в мыслях появляется предмет стихотворения, некий сюжет, тема, или приходит в голову строчка, от которой уже тянется всё остальное. И тогда раскручиваются строфы.

Я не могу писать за столом. Хорошее время для сочинения стихов – во время прогулок на природе или в кровати перед сном, а потом уже записываю на бумаге. Трудно это объяснить. Таинственная штука – сочинительство. Всё, что пишу, я пишу для себя, мне доставляет удовольствие сам процесс, когда удается выразить собственные мысли и чувства. Это в большей мере касается лирических стихотворений. В юмористических же мне важны форма и краткость.

Я ничего не зарабатываю литературой, мне незачем спешить и выполнять соцзаказы, меня не интересуют ни известность, ни слава. Если кому-то нравятся мои сочинения, я рад, если не нравятся – что ж, и это хорошо. Я эти сочинения публикую лишь для того, чтобы они остались после меня. Авось кому-то и пригодятся, то ли для плача, то ли для улыбки.

– Берясь за сонеты Шекспира, не боялись ли вы конкуренции с Маршаком?

– Сначала я перевел 66-й сонет, мне очень понравился творческий процесс. Перевод – это вариант игры в кубики, когда из букв составляются слова. С сонетами тот же принцип: слова известны, порядок тоже, осталось составить из них предложения по-русски. Как вы понимаете, это только техническая сторона перевода, необходимо проникнуться душевным состоянием автора, погрузиться в его тревоги и заботы.

Очень скоро я понял, что сонеты Шекспира надо переводить подряд, а не выборочно. Каждый последующий является продолжением предыдущего, раскрывая эпизоды из жизни поэта и его переживания. С Маршаком я не соперничаю, считая его одним из моих заочных учителей. При этом мне кажется, что в его версии сонеты – это романсы, а у меня – крик души.

– Сейчас модно рассуждать об идентичности. Кто вы: американский поэт-эмигрант или еврейский поэт советского происхождения?

– Меня называют еврейским поэтом, потому, я думаю, что многие мои вещи совершенно еврейские – по сюжетам, по фразировке, по обилию мелких деталей, присущих только нашему брату. С другой стороны, есть и вещи, далекие от еврейства, – как быть с ними? Не знаю, какой я поэт, да и поэт ли вообще.

По рождению я киевлянин, по профессии инженер, литературой занимался в свободное от работы время. На пенсии уже 20 лет, свободного времени вроде бы больше, но это никак не отразилось на количестве штук литературы. Мне 85 лет, у меня вот уже почти 60 лет одна жена, двое детей, внук, дом и два автомобиля.

Об авторе говорит его творчество. Для того чтобы понять, кто я такой, читайте мои вещи, и где-то между строк обнаружится то, что я написал 40 лет назад: «Я кто? Веселый инженер, не рвущийся в верха, усталый каторжник с галер российского стиха».

Как во городе Егупце,

возле самого Евбаза,

жил реб Нухим Сагаловский,

первой гильдии купец,

он имел двенадцать дочек,

упаси их Б-г от сглаза,

а тринадцатым ребенком

был Иосиф, мой отец.

В те года на Бессарабке

(до Евбаза путь недолог)

жил реб Шломо Рабинович

(с очень острым языком)

в той квартире, где попозже

жил известный венеролог

доктор Майзелис, с которым

лично я был не знаком.

И бывало, дед мой Нухим

с Рабиновичем на пару

заводили бесконечный

интересный разговор

и прогуливались тихо

по осеннему бульвару

(он теперь бульвар Шевченко,

сохранился до сих пор).

Летом в Бойберик на отдых

вывозили домочадцев,

ненадолго избавляясь

от егупецких тревог,

и снимали дачи рядом,

чтобы каждый день встречаться,

и реб Тевье привозил им

яйца, масло и творог.

Балагурили, шутили,

заливались громким смехом,

по субботам дед молился –

он был набожный еврей,

а реб Шломо Рабинович

(он же реб Шолом-Алейхем)

слушал майсэс реба Тевье

про жену и дочерей.

Как давно всё это было!..

Разве годы виноваты,

что погромы, войны, власти

крепким связаны узлом?

Мудрый реб Шолом-Алейхем

всей семьей уехал в Штаты,

умер в городе Нью-Йорке,

вечный мир ему, шолом.

Дед мой дожил век в Егупце,

управлял делами круто,

он имел, помимо денег,

добрый нрав и светлый ум.

Он ушел, а я родился,

и меня вот потому-то

в честь него назвали Нухим

(а впоследствии – Наум).

Жаль, что я не видел деда,

он был мастером коммерций,

если бы не власть Советов,

я бы тоже стал купцом,

ну, а так, спросите – кто я?

Просто хохэм с добрым сердцем,

инженер, как говорится,

с человеческим лицом.

На иврите знаю только

«кэн, ани ахальти лэхэм»,

идиш тоже вряд ли сразу

прочитаю и пойму,

но мне с детства почему-то

близок реб Шолом-Алейхем,

как бывал в иные годы

близок деду моему.

Ах, реб Шломо, это просто –

петь, когда придет удача,

а когда случится горе –

плакать жалобно навзрыд,

я шучу, когда мне грустно,

боль в душе надежно пряча,

и пишу, смеясь сквозь слезы,

уходя фунэм ярыд…

 

Беседовал Шауль РЕЗНИК (jewishmagazine.ru)

Уважаемые читатели!

Старый сайт нашей газеты с покупками и подписками, которые Вы сделали на нем, Вы можете найти здесь:

старый сайт газеты.


А здесь Вы можете:

подписаться на газету,
приобрести актуальный номер или предыдущие выпуски,
а также заказать ознакомительный экземпляр газеты

в печатном или электронном виде

Поддержите своим добровольным взносом единственную независимую русскоязычную еврейскую газету Европы!

Реклама


Фаворит Ельцина

Фаворит Ельцина

К 65-летию со дня рождения Бориса Немцова

Хана Брэйди и ее чемодан

Хана Брэйди и ее чемодан

80 лет назад погибла девочка, только начавшая жизнь

Самый модный Лифшиц

Самый модный Лифшиц

К 85-летию со дня рождения Ральфа Лорена

«Умного система убивает, сумасшедшему всё сойдет с рук»

«Умного система убивает, сумасшедшему всё сойдет с рук»

К 90-летию со дня рождения Савелия Крамарова

Вечно светит лишь сердце поэта

Вечно светит лишь сердце поэта

25 лет назад не стало Генриха Сапгира

Спасший детство

Спасший детство

110 лет назад родился Джонас Солк

«Палестинское национальное движение нацелено на уничтожение еврейского государства»

«Палестинское национальное движение нацелено на уничтожение еврейского государства»

Беседа с политологом Даном Шифтаном

Октябрь: фигуры, события, судьбы

Октябрь: фигуры, события, судьбы

«Как обманчива наша картина мира»

«Как обманчива наша картина мира»

К 135-летию со дня рождения Уолтера Липпмана

Сын еврейского отца, отец еврейского сына

Сын еврейского отца, отец еврейского сына

Майклу Кирку Дугласу исполняется 80 лет

Абсолютная сила таланта

Абсолютная сила таланта

Великая София Лорен отмечает 90-летие

Между Биосом и Танатосом

Между Биосом и Танатосом

85 лет назад умер Зигмунд Фрейд

Все статьи
Наша веб-страница использует файлы cookie для работы определенных функций и персонализации сервиса. Оставаясь на нашей странице, Вы соглашаетесь на использование файлов cookie. Более подробную информацию Вы найдете на странице Datenschutz.
Понятно!