Тропа Копелева

«Озираясь назад, на десятилетия, перечитывая письма и дневники и твои новейшие публикации, припоминая и заново осмысливая все, что перечувствовал и передумал раньше, я снова убеждаюсь, что больше всего мучит меня, вызывая не только боль, но и стыд, горькое сознание, что я в эти годы повторял ту же ошибку, которая была источником самых тяжких грехов моей молодости. Тогда, во имя «великой правды социализма и коммунизма», я считал необходимым поддерживать и распространять «малые неправды» о советской демократии, о процветании колхозов и т. п. Веря в гениальность и незаменимость Сталина, я, даже зная правду, подтверждал враки о его подвигах, о его дружбе с Лениным, о его гуманизме и любви к народу…»

Лев Копелев. Из письма Солженицыну

 

Он родился в Российской империи, в городе Киеве, большую часть жизни прожил в империи советской, а последние годы провел в Федеративной Республике Германия в городе Кёльне. Здесь его узнавали на улицах – многие горожане знали про Вуппертальский проект, который создали специально под выдающегося германиста, значительную часть своей жизни посвятившего изучению культурных связей России и Германии.

В 1933-м он отбирал хлеб у крестьян – в те времена на партийном новоязе это называлось хлебозаготовками, сегодня в раскрепощенной Украине – Голодомором.

В 1941-м, как сотни тысяч других комсомольцев, пошел добровольцем на фронт и прошел вой­ну от звонка до звонка.

Десять лет провел в сталинских тюрьмах и лагерях.

Выжил, не сломался, стал известным германистом, литературоведом, правозащитником.

Распрощавшись с иллюзиями, отказавшись от утопических марксистских идей, которыми были заражены многие из его поколения, в своих книгах и письмах откровенно рассказал об ошибках и заблуждениях молодости, судил себя самым честным и бескомпромиссным судом в мире – судом совести.

Лион Фейхтвангер свой роман об испанском художнике Франциско Гойе назвал «Тяжкий путь познания». Наверно, каждый из нас вне зависимости от того, кто мы, чем занимаемся и что представляем в этой жизни, в той или иной мере проходит этот путь. Лев Копелев проделал свой.

 

«Без причин у нас не арестовывают»

В 1929 г. он отсидел несколько недель в харьковском Доме принудительных работ – бесстрашный 17-летний Лев взял на хранение оппозиционную литературу у своего двоюродного брата Марка Поляка. Юноша повинился, ему сделали внушение и отпустили на поруки отца, который через своих знакомых достучался до прокурора.

В 1935-м «за связь с родственником-троцкистом» (все тем же Марком Поляком) Льва исключили из комсомола и из университета. Правда, затем хлопотами друзей и знакомых и там и там восстановили, но объявили выговор «за притупление политической бдительности».

В 1945-м, в Восточной Пруссии, в самом конце вой­ны его арестовали во второй раз – 33-летнего офицера, майора Копелева оклеветал начальник 7-го отделения политотдела 50-й армии Забаштанский, конфликт с которым тлел почти целый год. Уж слишком разные были они люди – и по образованию, и по восприятию происходившего, и по жизненному опыту.

За ним пришли двое из Смерша. Копелев спросил, в чем его обвиняют. Ему ответили: «Не знаем, но без причин у нас не арестовывают».

Знал следователь, капитан Пошехонов. В выдвинутых обвинениях главным пунктом были «пропаганда буржуазного гуманизма», жалость к противнику и агитация против «священной ненависти к врагу». Копелев возразил: всё это клевета. Пошехонов успокоил, выдав распространенную формулу – мол, следствие разберется, – и отправил в камеру.

Следствие действительно разобралось, обвинило в «антисоветской пропаганде» и «призывах к свержению Советской власти» (ст. 58, п. 10). И социалистический гуманный Военный трибунал МВО впаял «буржуазному гуманисту» 10 лет, отправив отбывать наказание в исправительно-трудовой лагерь Унжлаг, чтобы неповадно было. И ничего инструктору, служившему в Отделе пропаганды среди войск противника и награжденному за это орденом Оте­чественной вой­ны 2-й степени, не помогло.

В лагере его поставили бригадиром, а потом определили медбратом в лагерную больничку. Дело пересмотрели в январе 1947-го, Копелева оправдали и освободили, но в марте поняли, что поторопились: опять арестовали и вторично осудили по прежней статье.

«Шарашка»

С Солженицыным Копелева судьба свела в так называемой «шарашке» – спецтюрьме особого типа, где заключенных использовали для создания новых типов вооружения. В этих вопросах режим был рачительным, использовал мозги политзэков по полной, загибаться от гнуса, холода и голода в лагерях не давал.

Солженицын опишет свой опыт пребывания в «шарашке» в романе «В круге первом». Одним из главных героев – под фамилией Рубин – сделает Копелева. Копелев опишет годы пребывания в Марфино в книге «Утоли моя печали», в которой расскажет об обитателях «шарашки» и авторе «Круга».

Оба прославятся на весь мир, сумеют сохранить дружеские отношения после выхода на свободу. Одному будет суждено стать лауреатом Нобелевской премии по литературе за 1970 г., именем другого назовут премию, ежегодно вручаемую в Кёльне.

Было решено, что, когда бывший зэк Копелев прочитает повесть «Щ-854» (так назвал своe произведение Солженицын), рукопись в «Новый мир» передаст его жена Раиса Орлова (в редколлегии Копелева недолюбливали). Когда в ноябре 1962-го «Один день Ивана Денисовича» (такое название предложил Твардовский) выйдет из печати, начнется восхождение Солженицына к всемирной славе.

Но вскоре дружба не просто прервется на время, а прекратится навсегда. Автор «Архипелага Гулаг», библии советской интеллигенции 1970-х, все больше и больше уходил в черносотенство и антисемитизм. Пока Копелев находился в Советском Союзе, он молчал, в идейные споры со своим бывшим товарищем не вступал. Черту подвел в 1985-м в Кёльне: написал Солженицыну письмо, в котором объяснил, почему разрывает с ним все отношения.

Копелев обвинил своего бывшего товарища в неправдивости многих глав «Архипелага Гулаг», особенно тех, где речь идет «о блатных, о коммунистах в лагерях, о лагерной медицине, о Горьком, о Френкеле (очередной образ сатанинского иудея, главного виновника всех бед, который в иных воплощениях повторяется в Израиле Парвусе и в Багрове)». Откровенно написал и о том, что на протяжении многих лет уверял всех, что автор «Ивана Денисовича» «не шовинист, не антисемит». Но «после „Глыб“» (имеется в виду сборник статей «Из-под глыб»), понял, что он «стал обыкновенным черносотенцем, хотя и с необыкновенными претензиями». И все же Копелев продолжал защищать Солженицына, «либо отрицая то, что становилось очевидным, либо стыдливо молчал... ради великого „общего дела“». В последних вещах разочаровался: «…В том, что ты пишешь в последние годы, преобладают ненависть, высокомерие и несправедливость… неужели ты не чувствуешь, какое глубочайшее презрение к русскому народу и к русской интеллигенции заключено в той черносотенной сказке о жидомасонском завоевании России силами мадьярских, латышских и др. „инородческих“ штыков?

Именно эта сказка теперь стала основой твоего „метафизического“ национализма, осью твоего „Красного колеса“. Увы, гнилая ось. Тебя-художника я действительно недооценивал. Но твою душу и твой разум я чрезвычайно переоценивал…».

 

Прощание с иллюзиями

С молодых лет он занимался словом, преподавал, писал статьи, книги, как и все испытывал на себе цензурные придирки. В 1967-м одним из первых вместе Константином Паустовским, Георгием Владимовым, Борисом Балтером и другими, не захотевшими молчать, поддержал Александра Солженицына, направившего IV Съезду Союза писателей СССР (ему не дали возможность выступить с трибуны съезда) письмо, в котором призвал покончить с цензурой художественных произведений в Советском Союзе. Письмо взорвало не только литературную жизнь, но и жизнь общественно-политическую, потому что литература в Советском Союзе всегда рассматривалась как особое «министерство», призванное влиять на умы граждан и воспитывать их в коммунистическом духе.

Годом раньше Копелев в числе 63 советских писателей выступил в защиту Синявского и Даниэля, а когда начались процессы над инакомыслящими, поддерживал их и словом, и делом. За что секретариат Московской писательской организации влепил строптивому германисту, «занимающемуся не своим делом», строгий выговор с предупреждением и занесением в личное дело.

Но Копелев не успокоился и в 1968-м вновь (с точки зрения властей) влез не в свое дело: публично осудил вторжение Советского Союза в Чехословакию. Потому что дубчековскую «весну» воспринял близко к сердцу. Его исключили из партии, за этим последовало увольнение с работы. В Союзе писателей терпели еще десять лет. Когда в 1977-м пришла отмашка сверху – исключили. Это означало устранение от официальной литературной жизни, журналы и издательства перестали публиковать его статьи и книги.

 

Вера в слово (прямая речь)

«В моей жизни с детства сменялись вероисповедания, боги, идолы, пророки, идеалы... И, наконец, я пришел к тому, что для евангелиста-поэта Иоанна было началом начал. К слову. „Всего прочнее на земле – печаль и долговечней – царственное слово“ (Ахматова)...

Заговоры, мятежи, революции, гражданские вой­ны… неизбежно порождают новые несправедливости, новые жестокости. Кто бы ни были вожди – идеалист Бакунин или циник Нечаев, гениальный фанатик Ленин или талантливый краснобай Троцкий, беспринципный кровожадный параноик Сталин или самоотверженный революционер аскет Че Гевара...

Вопреки скептикам, утверждающим, будто история учит лишь тому, что из нее никто ничему не научился, я думаю, что все же извлек из истории для себя некие существенные уроки. Прежде всего – убеждение, что самым действенным оружием в борьбе за права человека, за справедливые законы и добрые преобразования общества может быть только слово…

После всего, что я испытал, узнал и передумал в годы сталинщины… я уже не могу мириться с инерцией зла, которое отравляет и уродует жизнь многих моих соотечественников. Не могу и не хочу мириться с произволом, с тем, что людей преследуют за мысли и слова, неприятные преследователям. Но противопоставлять всему этому я полагаю возможным и допустимым только слово».

 

Должен отвечать «еврей»

Еврейский вопрос стоял в России с тех пор, как в ней появились евреи. Перед Копелевым этот самый вопрос встал при получении паспорта. Он вспоминал: «С тех пор я неоднократно задавал его себе по разным поводам. И каждый раз явственно чувствовал и сознавал, что должен отвечать „еврей“. Потому что евреем считает меня большинство окружающих. Если бы я назвал себя русским, это было бы одними воспринято как беспочвенная навязчивость, другими – как трусливое отступничество; и теми и другими – как своекорыстное стремление приспособиться к господствующей нации».

Советский Союз был в высшей степени забюрократизированным государством – в какое бы вы учреждение ни обратились, везде требовались удостоверения, справки, а при поступлении в институт или на работу требовалось заполнять подробные анкеты. Копелев во всех анкетах в графе «национальность» писал «еврей», а в графе «родной язык» – «русский» и «украинский». Потому что различия между этими определениями не делал – не считал, что одно противоречит другому.

Он учился в обычной школе, в которой за одними и теми же партами сидели украинцы, русские, евреи, поляки, армяне, грузины и немцы, но даже через целую жизнь не мог вспомнить, кто из друзей был какой национальности – в те времена это друзей не интересовало. Но не раз и не два в Харькове, куда семья переехала, на улице его называли «жидом». И тогда он лез в драку. Бывало, доставалась обидчикам, бывало – ему: дрались до крови, до разбитых глаз и разбитых носов, дети порой бывают более жестокими, чем взрослые. И, может быть, потому с юности запало (пронес через всю жизнь): никогда никого нельзя ругать за национальность, нельзя высмеивать иную религию и передразнивать чужую речь.

В Советском Союзе антисемитизм был и при Ленине, который с ним действительно боролся, и при Сталине, который делал вид, что борется, и при Брежневе, когда вместо слова «еврей» стали употреблять слово «сионист» – бороться с евреями уже было неприлично, а вот с сионистами можно и нужно. В эти же годы в самиздате публицисты, философы самых разных направлений – от шовинистических до демократических – «еврейский вопрос» обсуждали в самых разных аспектах. После появления небольшой книжицы придерживавшегося левых убеждений историка Роя Медведева «Ближневосточный конфликт и еврейский вопрос в СССР» (1970), в которой автор осудил антисемитизм, но выразил поддержку добровольной ассимиляции своих соотечественников-евреев, Копелев пишет ему открытое письмо.

 

«О „еврейском вопросе“ в СССР» (прямая речь)

«…В чем заключаются существенно новые особенности еврейского вопроса в наши дни? До вой­ны в СССР действительно существовала еврейская нация – примерно 4 млн человек говорили на одном языке, многие из них исповедовали одну религию. Эта нация имела свой фольклор, музыку, обычаи, литературу (М. М. Сфорим, Шолом-Алейхем). После революции выдвинулись такие поэты и писатели, как Маркиш, Фефер, Квитко, Бергельсон, возник замечательный театр Михоэлса и Зускина. Принадлежность к этой нации – как и к любой другой – определялась реальными внешними связями между людьми, а также внутренним культурно-языковым сознанием каждого человека; национальное самоопределение личности было в значительной степени делом свободного выбора…

Значительная часть еврейской нации в нашей стране была истреблена. Гитлеровцы в 1941–1944 гг. истребляли радикально и откровенно. Сталинские истребители действовали с 1937 до 1953 г. постепенно и лицемерно потаенно. Одновременно шел процесс ассимиляции, наметившийся давным-давно, ускоренный революцией и хотя затрудняемый, но все же неотвратимый. Вследствие этого от еврейской нации в СССР теперь остались только разрозненные общины… остался журнал готового на все Вергелиса (главный редактор «Советиш Геймланд». – Г. Е.), несколько синагог и рудиментарная „автономия“ Биробиджана. Но зато тем большее значение приобрел и продолжает приобретать пресловутый „пятый пункт“ анкеты…

Сегодня в нашей стране антисемитизм, „запрещенный законом“, стал повседневной, широко распространенной и весьма действенной силой, влияющей на мировосприятие миллионов мещан: тех мещан, которые у станков, и тех, которые пишут стихи, романы или заседают в весьма номенклатурных креслах…

Я решительно отвергаю все декларации показательно-именитых советских евреев, декларации, в которые не верят ни сами авторы, ни их редакторы и читатели…»

 

Свой след в истории

С немецким языком Копелев был знаком с детства: у родителей хватало средств, чтобы за ребенком присматривали немецкие бонны. Осваивать язык помогали и немецкие колонисты, осевшие в Украине со времен Гражданской вой­ны. Когда он определился с профессией, он вполне уверенно говорил и читал на немецком, но после двух лет обучения на философском факультете Харьковского университета понял, что философом ему не быть, и перевелся в Москву на факультет немецкого языка и литературы в Институт иностранных языков. После вой­ны на долгие годы немецкая литература стала предметом исследования: он писал статьи, но самым главным были книги – о «Фаусте» Гёте, Генрихе Манне, Бертольте Брехте. А затем он начал заниматься историческими исследованиями российско-германских культурных связей, став выдающимся Kulturträger, выступающим носителем культуры, распространителем просвещения, способствующим духовному развитию, умственному и нравственному совершенствованию.

В 1960-х завязались его отношения с Генрихом Бёллем, не раз бывавшим в Москве и, пожалуй, самым читаемым и почитаемым в эти годы в кругах советской интеллигенции немецким писателем. Их объединяло многое, но главное – гуманизм и понимание вой­ны, о которой они рассказали в книге «Почему мы стреляли друг в друга?» (впервые вышла в Германии в 1981 г., в России – лишь в 2016-м).

В течение многих лет на Копелева оказывалось жесткое давление, его травили, как могла травить cоветская власть, – разбивали окна квартиры, отключили телефон и творили другие пакости, на которые была весьма щедра система. Как последнее предупреждение прозвучал пасквиль «Иуда в маске Дон-Кихота», опубликованный 3 февраля 1980 г. в сервильной газете «Советская Россия», в котором его назвали «отщепенцем, состоящим на службе у империалистов», а его квартиру в писательском доме в районе метро «Аэропорт» – «вражеским гнездом».

Это было последней каплей: он принял решение на время уехать из страны. Сомнений, куда, не возникало. Но по существующему порядку нужно было приглашение. Приглашение прислал верный и благородный Бёлль.

«Проблема Копелева» была столь серьезна для властей, что решалась она на самом верху – в Политбюро. Политбюро решило удовлетворить приглашение Бёлля и выпустить Копелева вместе с женой, которая «полностью разделяет враждебные взгляды мужа», в Германию. Формально на год, но год растянулся на 17 лет – вернуться ему не дали, Президиум Верховного Совета СССР своим указом лишил Льва Копелева советского гражданства «за действия, порочащие высокое звание гражданина СССР». Вернули при Горбачеве, в 1990-м. В 1981 г. Советскому Союзу такие гуманисты, как Копелев, были не нужны. Они были нужны Германии: в том же 1981-м Вуппертальский университет предложил лишенному гражданства диссиденту и правозащитнику место профессора и предоставил все условия для научной работы.

И за то время, что Копелев прожил за границей, он сделал больше, чем живя на родине: написал три автобиографические книги на русском языке (может быть, одни из лучших в XX в.) «И сотворил себе кумира», «Хранить вечно», «Утоли моя печали», которые вышли в разные годы в издательстве «Ардис» (США), и несколько книг на немецком – от «Ein Dichter kam vom Rhein. Heinrich Heines Leben und Leiden» (Берлин, 1981) до «Deutsch-Russische Begegnungen im Zeitalter der Aufklärung (18. Jahrhundert)» (Гёттинген, 1997).

Кёльн помнит о своем знаменитом горожанине: по адресу Ноймаркт, 18a, расположился Форум Льва Копелева, который с 2001 г. и присуждает Премию им. Льва Копелева за свободу и права человека. В разные годы ee лауреатами становились писатели Владимир Вой­нович и Зигфрид Ленц, израильский публицист Ури Авнери, московская «Новая газета», главный редактор которoй Дмитрий Муратов в прошлом году был удостоен Нобелевской премии мира.

А символическая «Тропа Копелева» в живописном Бетховенском парке напоминает всем его посетителям об этом выдающемся писателе и человеке. Немцы угадали верно: топоним имеет метафорический смыл – гуманист, правозащитник, гражданин мира Лев Копелев проложил свою тропу в истории культуры двух стран.

Не каждому дано.

 

Геннадий ЕВГРАФОВ